– Она никогда этого не вспомнит, – произнесла я. – Перед отъездом врачи сказали, что может быть, увидав родные места, она вспомнит… какие-то счастливые моменты. Может быть в прошлом она испытывала радость, стоя, например, на опушке… или видя цветы… И увидав это снова, вся картина в голове восстановится. Они сказали, есть шанс. Но она не вспомнит. Не вспомнит даже ребенка, которого потеряла так скоро… Сколько мы уже здесь? Она думает, это очередная экскурсия…

– Кая, – Тата устало водрузила свое тело на железную ограду, – столько лет прошло. Здесь все другое – совсем не то, что было раньше. Для нее так даже лучше. Лучше не помнить всего этого, как ты.

Той ночью, не в силах уснуть, под покровом тьмы я вышла из квартирки и направилась в сторону волчьего пустыря. Ни в одном окне не горела лампа – все мирно почивали и видели прелестные сны. Ни один гуляка не встретился на моем пути, ни один ночной писака не изливал страницам душу в свете ночника, и никакие стражи порядка не тревожили моей размеренной прогулки. И все же я лихорадочно оглядывалась по сторонам, как когда-то очень давно, молясь о провидении и удаче.

Шла не прямой дорогой: кое-где сворачивала, бродила у старой церкви, все еще не восстановленной после бомбардировок. Рядом с ней, на пригорке, установили монумент: огромный восходящий к небесам пик в полой мраморной окружности. Поднявшись на холм, в свете луны, различала гравировки многих имен, которые могла бы воспроизвести даже в самом глубоком беспамятстве: Белов Гор, Дария Лия, Дария Лурк, Лога Сет, Ручински Али, Ручински Артур, Ручински Сфорца, Шиман Агафья, Шиман Филипп… Конечно же, здесь целые списки – соседи, знакомые, местные лекари, гадалки, рабочие… Но эти строчки выделяются особенно. Сквозь них мелькает лицо Сета – предводителя местного населения. Старый волк Сет… Он один боролся за собственные идеи.

Уходить неимоверно тяжело; казалось, они все здесь, собрались вокруг и что-то гомонят, смеются над тем, как нелепо все это произошло. Как бы я хотела увидеть их лица, знать, что они живы, и снова, день ото дня, возвращаться из долины сюда, в Южное поселение, видеть, как они выметают сор с крылец домов, пропалывают грядки, носят воду, рубят дрова, возмущаются какому-то нововведению, уперев руки в бока…

Видимо, на пустыре за железной дорогой вот-вот возведут новые дома; и нет больше места волкам, воющим в страшной ночи и туманном рассвете. Я шагала все время прямо, взобралась на очередной холм, достигла леса и прошла вглубь, узнавая каждое деревцо и кустарник – даже тот, с которого срывала для Марии орехи.

Границу между Шестой и Седьмой провинциями снесли. Каменную ограду с силой долбили чем-то тяжелым, и валуны с кусками застывшего цемента летели далеко в сторону поля, лоснящегося серебристо-зелеными побегами только взошедшего рапса. Неужели и наш дом отыскали?!

Но нет. Шагая вдоль руин, я достигла долины, в неге которой, в самой скале, поросший негустым мхом и сокрытый высокой травой, стоял покинутый немногочисленным семейством дом. Станут ли меня здесь искать? Устроят ли засаду? Им известно об этом жилище, но действительно ли я настолько глупа, что потащила нас именно в этот городок, навстречу своей погибели? Неужели столько лет странствий привели меня к этому? Я мучилась и боялась, и сердце стучало, словно гонг меж лопатками. Черные одеяния скрывали меня, но лунный свет пускал дорожку вдоль поросших тропинок.

Дом стоял в запустении. Я помню так, как будто все случилось вчера. Тренировочный турникет снесли взрывами, его остатки поросли редким сфагновым мхом. Часть сарая утопала в высокой траве. Наши тропки и следы канули в небытие, как никогда не существовавшие призраки. Природа делала все, чтобы уберечь это жилище от посторонних глаз и никому ненужного вмешательства.

Едва взор коснулся фасада, углов, знакомых до боли бортиков и, некогда аккуратных, хоть и простых, травяных островков, как сердце защемило с дичайшей тоской. Я выдержала необходимую мне паузу, и только потом приступила к делу. Узкие окна требуемой комнаты блестели в молочном свете луны, и я степенно поднялась по лестнице. Ключ, едва заметным грузом висевший на моей шее последние семь лет, наконец, дождался своего часа. Не верилось, что эта реликвия, как тайна, хранимая у сердца, обрела телесную необходимость. Я сняла его и отперла дверь. Она ни разу не скрипнула, и не издала звука ни одна половица, будто чувствуя приближение своего человека. Но глаза пытливо исследовали каждый темный угол, все страшась увидать ловушку или услышать сирены.

Но все было тихо. Старый лакированный шкаф светлого дерева сверкнул своей дверцей, и в многочисленных полочках я обнаружила все оставленные сокровища: веревочные крепления, охотничьи лук и стрелы, перчатки, ножи для метания, тонкие мастерки на теплую погоду…

Размышляя о собственной никчемности, я не смела заставить себя покинуть этот дом. Господи, сколько же призраков оживляла каждая клеточка этого пристанища! Постель Киану, пледы Мальвы, посеревшая записка Кары, комнаты Руни и Натаниэля, вещи Орли и могила Ноя… Неприкаянная, у самой скалы, она почти исчезла в факте своего существования. Только тот, кто знает, что здесь покоится человек, отыщет этот мертвый кусочек земли.

Очутившись в том лоне, меня вдруг перестали волновать все страхи, и все невзгоды показались ничтожными. Дом! Я дома! Сколько же времени потребовалось для того, чтобы понять, куда звало меня сердце, и сколько лет потрачено впустую вдали от того подлинного места, что сумело бы дать мне живительную силу.

Обливаясь слезами, я опустилась на постель, где и провела ночные часы. Но, прежде, чем запели первые петухи, вынуждена была возвратиться в убогую конуру – нельзя уведомлять горожан и местные власти о возвращении единственной его хозяйки спустя столько лет.

***

Нас ждало разделение путей. Это решение далось поразительно легко.

За комнату уплатили сразу же, вещей и того гляди меньше; однако Руни заупрямилась и потребовала ненадолго остаться, тем более что поезд отходил ввечеру. Ей жаждалось взглянуть на местное здание Совета, то самое, что возродили из пепла, точно Феникса. Еще большей загадкой стало то, что об этом факте она вспомнила сама, и мы гадали: было ли это удачной реминисценцией?

– Интересно, чьи семьи там теперь работают, – пробубнила Тата, – и какие фамилии значатся.

Снедаемая детским любопытством, я поддалась просьбе, хоть она и казалась неблагоразумной: мы заранее условились не посещать людных мест, а здание Совета располагалось не далее, чем в пятистах метрах от площади.

– Мы не будем ни с кем разговаривать, – настаивала я, поправляя узкую дорожную юбку. – И уж тем более не отвечать на всякие вопросы. Всем ясно?

– Да, да…– уныло отзывались спутницы.

С тоской и болью я шагала по тем улочкам, вглядывалась в каждый дом, отмечала каждый новый куст, каждое деревце, клумбу и камешек, появившихся за минувшее время. Город немноголюден. Молодое поколение еще не успело восполнить ту брешь смертей, вихрем пронесшуюся над Ущельем.

Мы добрались до здания Совета – помпезного, вычурного, чем-то напоминавшее замки Баварии. Ах, до чего прекрасны эти замки!.. Всюду резные детали, возвышенные архитектурные стили – готика, эклектика, ренессанс, – высокие окна, массивные ставни, витые лестницы, небесные литые ворота… На пригорках зеленели ровно подстриженные газоны, дорожки и тропинки выложили камнем.

У входа собралась небольшая группка людей, и Руни, напрочь позабыв о нашем уговоре, подошла к какому-то джентльмену и спросила:

– Что это здесь?

Очаровательный клерк – почему-то он виделся мне именно клерком – обворожительно улыбнулся и пояснил:

– Сегодня прибыли советники из столицы, среди них также ветеран Великой Мятежной Революции.

– О! – не удержалась Руни и задрала повыше голову, чтоб разглядеть резные балкончики и замысловатую крышу.

Руни стояла в узкой полосе мелькавших лиц, и ее милое лицо озарялось широкой улыбкой. Ей не хватало общества с его неуемной жизнью и движением. Тату я нигде не видела, но знала наверняка: скачет где-нибудь и радуется, чертовка. Такой уж она человек: то ходит из угла в угол мрачнее тучи, то готова ослепить сиянием безмерного счастья. А день нынче дивный. В воздухе царит перемена, кожей чувствую: грядет нечто невероятно важное. Я запахнула тонкое пальто и взглянула на высокие сапоги точно по голени – до чего диковинно быть похожей на девушку, а не юнца в форме. Как славно находится здесь, в этом месте, в этом городке.

Я велела Руни стать передо мной, а сама прислушивалась к гомонившей толпе. Тут были и зеваки, и высокопоставленные лица, наверняка занимавшие посты в самом Совете. Они все тараторили о каком-то собрании, переговорах, новом музее, который хотят построить в память о Революции… Входные двери настежь распахнуты, и я увидала роскошную внутреннюю обстановку: гобелены, блестящая плитка, бархатные диванчики и мебель темного дуба. Совет ожил, как ожило и Ущелье. Кончились темные времена.

В эту же секунду двери конференц-зала раскрылись, и оттуда вышло несколько массивных фигур в дорогих костюмах и неправдоподобно белых рубашках. Толпа смолкла и уставилась на уходящих гостей торжества. Внутри меня что-то екнуло. Прежде, чем поняла, что происходит, ноги сами стали отступать в сторону, прячась за остальными фигурами.

Вдруг начался слепой дождь, и все засуетились – ни у кого не нашлось с собой зонта, люди поспешили в здание. Идея прощальной встречи утратила свою актуальность всего в одну минуту. Провожатые и охранники раскрыли тяжелые трости над головами своих покровителей. Средь мелькающих фигур, на другой стороне от дверей я видела Тату; она воздела к небесам ладони, смеялась, точно дитя малое, и все кричала: «Ах, дождь, Кая! Дождь, совсем как летом!» Я и подумать не могла, что в этой резкой женщине может таиться столько силы, жизни, цветущей радости. Ее крики в одночасье повисли в накаленном воздухе.

Лицо Эйфа поначалу обратилось к чуть крупной фигуре Таты, и сразу же – ко мне. Точно чувствуя, нежели что-либо зная, он безошибочно отыскал мои глаза в убегающей толпе, и, размеренно шагая в сторону ворот, все не мог отворотить головы. Я замерла, загнанная в клетку. Когда произносят слово «ветеран», на ум приходит сморщенное лицо уставшего от бремени жизни старика и его сгорбленная, покалеченная войной фигура; меньше всего ожидаешь увидеть здорового мужчину в расцвете лет. Ни одной царапины, ни единого шрама или недуга, точно святая власяница коснулась всего его существа еще задолго до рождения. Разве что он – как и все мы – стал старше. Но он им был; капитан Эйф Шиман был среди них единственным ветераном – больше некому.

Мелькнуло одно: «Это конец». Вот-вот он остановится и позовет своих крыс или гончих псов. Интересно, эта гнилая система управления все еще не изжила себя? Или для ее ликвидации требуется еще одна революция?

Я поспешила к Тате, чтобы увести ее подальше и отыскать Руни. Господи, о чем она только думает, эта вечная девчонка!? Сегодня такой важный день, а она балуется и резвится! До чего скверная оказалась идея поддаться просьбам Руни и ходить рядом с площадью и зданием Совета!

Я перебежала тропку и схватила Тату за руку.

– Кая, ты хорошо себя чувствуешь? – с особым вниманием обратилась Тата.

– Кажется, я сошла с ума, Тата! У меня галлюцинации и теперь меня упрут в психушку! Я видела его, Тата! Его! Шимана! Капитана! Эйфа Шимана! Но он не может быть жив! Это ошибка!

Не знаю, почему, но в тот миг вся недолгая жизнь мелькнула перед глазами.