Слушая Жаклину, живя с ней бок о бок, Патрик стал лучше понимать тех, кого в официальных отчетах именовали кратко – народ. Волею судьбы вынужденный общаться прежде только с самой темной и дурной его частью, теперь он смог увидеть и других – простых людей, которым было все равно, кто нынче сидит на троне, лишь бы цена на соль не поднялась да урожай поспел вовремя. Когда им было думать об указах и справедливости, если огород и скотина, и нужно запасти на зиму сена, а уголь нынче кусается и детям на зиму хоть одни башмаки на всех надо бы. И если раньше это «все равно» возмущало и злило его, то теперь принц ловил себя на том, что сочувствует им, вынужденным зависеть от любого, кто мало-мальски наделен властью, пусть самой мелкой. Вспоминая безропотную покорность Марты, Юхана, Магды, он теперь стал понимать ее корни. И еще более остро чувствовал, что отвечает – за них за всех.

Тетка Жаклина никогда не была замужем. Судьба не дала ей своей семьи, и всю нерастраченную любовь и нежность она перенесла на Жана, сына старшего брата. Самой Жаклине едва исполнилось восемнадцать, когда брат – любимый, единственный – утонул вместе с женой, пытаясь переправиться на тот берег весенней Тирны – в гости к тестю. Был с ними в лодке и восьмилетний сын, но выжил. Жаклина выходила сироту и осталась за старшую в маленьком родительском доме. Не нашлось женихов для девки с дитем на руках; а может, дело в том, что была она хоть и бойкой и на язык скорой, но некрасивой, да и приданого большого нет. А может, отпугнула мужиков молва, укрепившаяся за ней – знахарка, едва ли не колдунья. Лечить Жаклину, против обыкновения, учил дед – первейший на предместье травник и лекарь, к нему и из Леррена приходили. Все свое умение старик передал внучке, а сам сгорел едва ли не в несколько дней от воспаления легких. Слушая Жаклину, Патрик часто вспоминал Магду и признавал, что тетке повезло больше – ее уважали, хотя поначалу и побаивались. Ремеслом Жаклины и жила маленькая семья. Потом, когда Жана забрали в солдаты, служить бы ему у черта на рогах, если б не скопленные в чулке монеты да мази собственного теткиного изготовления, которыми она лечила все – от гнойных струпьев и ран до грудных болезней. Теперь жила тетка небедно, крышу поправила за свои, и в сундуке на черный день отложено было, только менять старый, покосившийся родительский домишко на новое жилье отказывалась, говоря: «На мой век хватит».

Охотно делилась Жаклина и байками из своей богатой событиями лекарской жизни. Патрик, слушая ее, смеялся едва не до слез, невольно вспоминал Джара и досадовал, что так и не выпало им случая поговорить по-человечески, даром, что жили почти год бок о бок. Он пытался вспомнить все, что говорили или делали Джар и Магда, пересказывал, что запомнилось, тетке и радовался, когда она слушала внимательно, порой переспрашивала и, по всему видать, запоминала. И ругал себя: ну, что бы вот ему запомнить еще вот это и это? И вздыхал: Вету бы сюда, они бы с теткой нашли общий язык.

Вета, Вета… Так и не смог, не узнал о ней ничего лорд Лестин, и похоже было, что сгинула девушка без следа, растворилась в людском потоке столицы, а может, вовсе ушла куда-нибудь в глушь, затаилась. Последнему, впрочем, Патрик не верил. Зная Вету, он не сомневался, что девушка примется искать его. Вот только выживет ли сама она при этом, не угодит ли в лапы Гайцберга… и Бог весть как он боялся этого!

– Нет, ваше высочество, – сказал ему Лестин в следующий свой приход. – В мертвецких девушки такого возраста не обнаружено. В лечебнице для бедных тоже нет. Городская тюрьма… по моим сведениям, ни Жанны Боваль, ни Иветты Радич там нет.

– Она ведь могла назваться другим именем…

– Могла. Но вы же понимаете, что я не могу, не имею возможности проверять каждую бродяжку или уличную девку. А мои люди не знают Иветту в лицо. Есть, конечно, и Башня. Но туда я не смогу… нет возможности. Но я думаю, ваше высочество, Иветта не могла туда попасть. Это тюрьма не для всех, а она, судя по вашим рассказам, вряд ли могла выглядеть как благородная дама.

– А монастыри? Работные дома?

– Мой принц, – тихо ответил Лестин, – проверить все монастыри, работные дома, деревни я не могу. Вы понимаете это не хуже меня. Для такого поиска нужны… нужно быть королем. Не больше и не меньше. И я не могу, не имею права терять своих людей на… не там, где нужно. Тем более, с таким королем, как Густав, сейчас все это сложнее намного… почти невозможно.

Патрик долго гадал, почему не объявилась она отцу, ведь было же договорено: если что – иди к графу, да и куда бы еще могла она пойти, если не к родителям? Почему не пошла, почему скрылась? Да и жива ли вовсе?

Ответов на эти вопросы у него не было, и приходилось признать, что они потеряны друг для друга. Ну, если только судьба сведет или счастливый случай… Патрику не хотелось верить в это, но он понимал, что сейчас – в его положении! – вести поиски дальше почти невозможно. И опасно – не только для него одного.

– Одним могу утешить, ваше высочество: девушка наверняка жива, раз ее не нашли в мертвецких и в больнице, – сказал Лестин. – Утешьтесь хотя бы этим. А раз жива, значит, сумеет о себе позаботиться.

Новости, которые приносил лорд, не всегда бывали утешительными. Подготовка к коронации Гайцберга шла полным ходом, во дворце все ходуном ходило. Комендантский час в столице отменили еще в начале сентября, на Королевском тракте уже не дежурили разъезды, из провинций убрали патрули. Это облегчало затею Лестина увезти принца из Леррена: теперь достаточно было выправить фальшивый паспорт. Виделись они с Патриком теперь раз в десять-двенадцать дней. В начале ноября старый лорд и вовсе пропал на две с лишним недели, предупредив, впрочем, что уезжает. Вернулся довольный – все складывается хорошо. Он увезет Патрика в имение господина Августа Анри ван Эйрека, старого друга еще по первому военному походу. Конечно, риск – втягивать в это дело кого-то третьего, но в данном случае выбирать особо не приходится. Имение ван Эйрека всего в одном дне пути от столицы, так что теперь дело за малым – окрепнуть Патрику настолько, чтобы выдержать дорогу. Все остальное – паспорт, карета, санный путь – решаемо.

Теперь, не будучи членом Совета, Лестин не мог узнавать все новости из первых рук и вынужден был довольствоваться пересказами – иногда обрывочными или противоречившими друг другу. Старый лорд довольно хмыкал, слушая, например, рассказ Жаклины о том, как подорожали на рынке приправы; пряности ввозили из Версаны, и было вполне ожидаемо, что этим не ограничится. Потом Лестин сообщил, что министром финансов вновь назначен смещенный при Карле лорд Стейф, и улыбнулся, увидев гримасу отвращения на лице Патрика.

– Что, мой принц, опять будете воевать? – пошутил он, вспомнив историю полуторагодовой давности.

– Вот еще, – фыркнул Патрик. – Теперь пусть Гайцберг с ним воюет…

– Да, еще, – вспомнил Лестин, – забыл рассказать. Назначена свадьба ее высочества Эвелины Залесской и принца Северных Земель Юстина Гаусса. Приданым за невесту дают архипелаг Радужных островов.

По лицу Патрика скользнула тень.

– Вот как… Что ж, пусть будет счастлива. Смею надеяться, с принцем Юстином ей повезет больше, чем со мной.

О многом они говорили в те дни, и долгие эти разговоры приносили обоим одинаковое облегчение.

– Скажите, лорд Лестин, – Патрик решился, наконец, задать вопрос, мучавший его все эти месяцы, – почему отец так поступил… со всеми нами? Неужели он вовсе не верил мне?

– Вы же читали письмо, Патрик, – напомнил Лестин.

– Да, но я хочу понять. Теперь, когда я точно знаю, что не сошел с ума и не предал, я хочу знать… понять: зачем? Зачем был нужен этот спектакль? Из-за чего погибли Ян и Жанна? Неужели нельзя было иначе… открыто, честно, расследование? Почему?

– Видите ли, мой принц, – Лестин сложил руки на животе, и Патрик невольно улыбнулся: так готовился Лестин к длинным лекциям или к долгому серьезному разговору. – В тот момент у Его Величества не было ни времени, ни возможности придумать что-то еще. Вас арестовали, когда король был без сознания, и следствие пошло, разумеется, по вполне предсказуемому пути. Я же виделся с Его Величеством, когда ему разрешили разговаривать… Он сказал сразу, что это был маскарад, что ни минуты не сомневается в вас, но что сейчас лучше оставить все как есть, потому что крепость для вас тогда была самым безопасным местом, пока шло следствие. Его Величество проводил параллельно другое расследование, свое, тайное. Оно не заняло много времени. Мы поняли, что удар был направлен на вас и что заговорщики торопились: у них оставалось не так много времени. И еще мы поняли, что они не остановятся ни перед чем, чтобы не пустить вас к трону. И тогда мы решили не мешать официальному следствию… пусть те, кто стоял за этим покушением, думают, что добились своей цели. Надо сказать, Его Величество был не так уж неправ, мой принц, потому что теперь вас действительно списали со счетов. Вы – никто. А за те месяцы, что вас не было в столице, король успел кое-что сделать. Кто же мог знать, – Лестин вздохнул, – что умрет Август и все повернется таким образом.

– Все равно, – Патрик упрямо мотнул головой, – все равно: зачем – так? Почему именно лагерь? Почему не монастырь какой-нибудь… что угодно! Я даже не только о себе, а… вообще о всех нас. Мы с Яном могли двадцать раз погибнуть от случайного ножа в темноте, в драке, да в карьер свалиться, черт возьми, и ногу сломать!

– Мой принц, ваш комендант…

– Мой комендант, – перебил его Патрик, – отлично знал, кто я такой. И старался вытаскивать меня из неприятностей – это даже такой дурак, как я, быстро понял. Но могло случиться что угодно, вы не знаете тамошних нравов, лорд Лестин, и слава Богу. Я не могу не думать о том, что не будь этой идиотской выдумки, Ян остался бы жив!

Голос его сорвался, он умолк, отвернувшись. После паузы добавил тихо:

– И остальные… отец сломал четырнадцать жизней. Просто так.

– Он сделал это, чтобы спасти вас, – так же тихо напомнил Лестин.

– Не такой ценой!

– Мой принц, – почти шепотом отозвался Лестин, – лес рубят – щепки летят. И вы должны это знать, потому что… вы станете королем. Бывают случаи, когда жертвы оправданы.

– Нет, – глухо проговорил Патрик. – Такие жертвы не оправданы будут никогда.

Какое-то время оба они молчали.

Потом Лестин вздохнул:

– Патрик, теперь мы всего уже никогда не узнаем. Только Его Величество мог бы рассказать нам, почему он поступил так, а не иначе. Если он не сделал этого, когда был жив, значит… значит, знал, что вы поймете его без слов. И не думайте, кстати, что отец оставил вас вовсе уж без прикрытия. Если бы не смерть Августа, нам, конечно, было бы легче, но не все потеряно. Есть люди, которые верят вам. Да, теперь они частью отстранены от дел, часть их уже не при дворе, но они живы. И верят вам.

Патрик прерывисто вздохнул.

– Сколько?

– Точно, конечно, не скажу, но…

– Будь их даже десятки, сейчас этого мало. Нужна поддержка гвардии… боюсь, теперь мне придется рассчитывать, в основном, на силу штыков.

– И прекрасно, – невозмутимо отозвался Лестин. – Значит, этим мы и займемся в первую очередь.

* * *

– Ваше высочество, – глаза Марии фон Рейль, новенькой, недавно назначенной ко двору фрейлины, были полны восторга, – вас просит принять ее мадам Жозель.

Ее высочество принцесса Изабель развернулась от окна, у которого стояла последние четверть часа, с недоумением посмотрела на девушку и едва слышно вздохнула. Ох уж эти ей молоденькие восторженные дурочки! Нет, девушку можно понять: мадам Жозель – мастерица из первейших, недаром при дворе уже пятнадцать лет; платья, выходящие из ее рук – произведения портновского, нет, даже ювелирного искусства. Марии фон Рейль, только месяц назад приехавшей из провинции, величественная, невозмутимая мадам Жозель казалась, похоже, одной из самых важных особ. Еще бы – небогатая семья фон Рейлей, в которой растут четверо девиц на выданье, достаток имеет весьма скромный. Изабель не раз замечала, как заливается краской новенькая, когда видит презрительные гримаски на лицах остальных фрейлин: платья она с собой привезла немодные, в провинцию новые веяния доходят с большим опозданием, волосы камеристка причесывает кое-как, и вообще. А у мадам Жозель, если заслужить ее расположение, можно выведать так много секретов… о-о-о, она знает все о прекрасном мире моды, о том, что носят сейчас за границей, о том, какие ткани будут популярны при дворе нынешней зимой, о том… всего не перечесть. Жаль только, что мадам Жозель фрейлин не любит. Считает всех поголовно охотницами за женихами и вертихвостками, а выпытать у нее хоть что-нибудь нужно очень постараться. Правда, некоторые фрейлины все-таки умеют это делать, но ни за что не хотят делиться своими секретами. И смотрят насмешливо: фи, невежа…

Впрочем, после смерти Августа был объявлен траур, и фрейлины поумерили свою страсть к нарядам. Но срок траура уже истекает, и вскоре придворные дамы вновь будут щеголять во дворце новыми, замысловато отделанными туалетами. Сама же принцесса упорно носила черное и почти не выходила из своей комнаты, хотя ей уже неоднократно намекали, что пора бы и обновить гардероб, да и вообще… развеяться. Изабель только отворачивалась. Дни она проводила с младшими принцессами, а вечера – в одиночестве, несмотря на предложения фрейлин то пойти кататься по городу, то принять участие в ежевечерних чтениях.

Уже полгода Изабель жила в постоянном страхе. Да что там страхе – порой это был откровенный ужас. Она перестала спать ночами, в шагах за дверью ей чудилась угроза; вот сейчас к ней в комнату придут, чтобы убить ее. Она не могла заставить себя выйти из комнаты после наступления темноты. Ее спокойный, радостный и доверчивый мир рухнул в тот вечер, когда брата ее обвинили в измене. Нелепость обвинения яснее ясного показывала – это могло случиться и с ней

Защитить ее было некому. Средоточие ее мира, два самых смелых, сильных, добрых человека, почти бога – отец и брат – оставили ее. Не на кого надеяться, негде просить помощи. Две маленькие девочки и мальчик, цепляющиеся за ее юбку, ждущие от нее помощи – вот все, что у нее оставалось. Мать не в счет. Впервые принцесса почувствовала себя старшей – теперь помощи и защиты ждали от нее. Изабель никогда прежде не испытывала нежных чувств к маленькому Августу, хотя сестер любила всей душой. Но все изменилось внезапно. Острая, всепоглощающая, почти материнская жалость к мальчику, который не понимал, что происходит и искренне радовался происходящему, затопила сердце. Этот малыш оказался так же одинок, как и она сама. Ей все казалось, что Август сможет понять глубину ее одиночества и отчаяния. А сестры приносили ей утешение веселым лепетом и играми. Она целые дни проводила с малышами, играла с ними, читала им сказки, утешала и целовала перемазанные пальчики и щечки. После смерти отца трое малявок оказались единственными родными ей людьми во всем дворце. Когда заболел Август, принцесса не слишком расстроилась сначала, считая это обычным детским недомоганием. Она навещала брата, рассказывала ему сказки, приносила сладости… а он не смотрел на них, отворачивался, прикрывая глаза, просил опустить шторы. Дворцовый лекарь не отлучался из комнаты мальчика, а на четвертый день утром, придя к Августу, Изабель увидела на лице старого врача неприкрытую тревогу.

В те дни, засыпая, Изабель молилась о путешествующих и скорбящих, о болящих и страждущих, и в мыслях ее Патрик путался с Августом, и сама не знала, о ком теперь тревожится больше – о старшем ли, который далеко и неведомо, жив ли, или о младшем, который лежит в жару и… неведомо, жив ли будет.

А потом наступил день, разломивший ее жизнь надвое, на «до» и «после». В то утро она поднялась в обычный час и, наскоро поев, собиралась идти к сестрам. Ее уже закончили причесывать, и камеристка оправляла на ней оборку свежего платья (ее любимого, между прочим, голубого с белыми кружевами), когда в дверь постучали. Изабель встревоженно оглянулась. Лекарь? Плохие вести? Она едва сдержалась, чтобы не сорваться с места и не броситься к двери самой, но даже не повернула головы, увидев отразившуюся в зеркале высокую, худую фигуру.

Лорд-регент неторопливо прикрыл за собой дверь и коротко поклонился, приветствуя ее. И Изабель сразу бросилось в глаза, как хорошо он сегодня выглядит – в сером, простого покроя, костюме, тщательно завитые черные волосы перевязаны на шее бантом, а лицо словно помолодело… выспался, что ли?

– Прошу простить за вторжение в столь неурочный час, ваше высочество, – без улыбки проговорил он, – но мне необходимо кое-что сообщить вам. Я не задержу вас надолго.

Когда камеристка, поклонившись, торопливо выскользнула из комнаты, Изабель повернулась к Гайцбергу.

– Слушаю вас, милорд, – сказала она спокойно, украдкой пряча в складках платья пальцы, сложенные в отвращающем плохие вести знаке.

– Я знаю, что моя новость огорчит вас, ваше высочество, и заранее приношу свои соболезнования…

Глаза его сверкнули, и по этому блеску, по этой глубоко спрятанной внутри радости Изабель все поняла – раньше, чем он успел договорить…

…Две смерти слились в одну большую беду, которой не было даже имени. Сначала Изабель поминала два имени в одной молитве, потом молиться перестала. Куда-то ушла, утекла, точно вода сквозь пальцы, вера во всемогущего и милостивого Бога… если Он так всемилостив, отчего допустил эти смерти? Отчего не сберег, отчего… ведь маленький Август – он не то что зла никому не успел сделать, а даже и обидеть никого еще не мог!

Вечерами она в одиночестве разбирала старые бумаги. Отложила в одну стопку письма и записки отца – король из походов посылал дочери пространные письма в помощь учителю географии: описания провинций Лераны, столиц Версаны и Элалии, обычаи народов, которые казались ему забавными. Справлялся о здоровье, шутил и просил не грустить – они скоро вернутся, и тогда он привезет своей девочке такую куклу, каких у нее никогда еще не было. Потом к этим письмам прибавились записочки от Патрика, когда отец стал брать его с собой. Их Изабель сложила отдельно, перевязала лентой и задумалась: куда бы спрятать? Ей не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь чужой касался этих листков, исписанных почерком брата; после суда и ссылки о наследном принце во дворце говорили большей частью шепотом, а все, с ним связанное, старательно уничтожали. Поразмыслив, принцесса спрятала их в картонку из-под шляп, где раньше хранила самые важные свои детские сокровища: обертки от леденцов, облезлую от времени куклу и засушенную розу, подаренную ей на одном из приемов в Версане милым мальчиком-кузеном, сыном королевы Марианны. Они танцевали тогда менуэт, впервые допущенные на взрослый бал… сколько же лет им было? Кажется, тринадцать ей и пятнадцать ему. Кузен был учтив необычайно, а ей, девчонке, весь мир тогда хотелось любить, вот и сохранила розу – на память об одном из самых счастливых дней в жизни… Потом они даже обменялись парой писем; вот они, тоже здесь. Но Патрик, Патрик… Изабель против воли разворачивала и перечитывала его шутливые послания, и тогда ей снова начинало казаться, что брат здесь, что вечером они снова соберутся в его покоях, что он снова будет называть ее «малышкой» и дергать за косу – нужно только подождать…