– Мамина машина? – спросил я у отца.

– Выкинули. На работу ее коллега подвозит.

Дверь в квартиру открылась, мама и Русский вышли поздороваться со мной. Я зашел в комнату, Русский сел на мою кровать и спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

Я сказал только, что у меня болит спина. Вошла мама и принесла Русскому чашку кофе. Он отпил и скорчил недовольную гримасу.

Я решил пойти в душ. Достал чистую пижаму и нижнее белье из ящиков.

– Ты должен помочь мне залезть в ванну, – сказал я Русскому. – Боюсь, что из-за спины сам не справлюсь.

Я медленно разделся. Русский стянул с меня носки, потому что я не смог нагнуться, и все время держал меня за руку, пока я раздевался и залезал в ванну.

– Не смотри на мой прибор.

Он ждал за дверью, я позвал его, когда пришло время вылезать из ванны, и пока Русский держал мне халат, я рассказал, что у меня забрали права.

Мы сели за стол. Лазанья болоньезе.

– Потрясающе вкусно, – похвалил Русский.

– Спасибо, – ответила мама.

– Подхалим, – сказал я. – Не обращай внимания. Он никогда не говорит то, что думает.

Русский опустил голову и посмотрел на меня поверх очков:

– Отлично, теперь у меня есть повод треснуть тебя по башке за тупость.

Мама тщательно прожевала кусочек и спросила его:

– Тебе кажется, что сейчас самое подходящее время для этого?

Русский, кажется, растерялся, это меня рассмешило.

– Мы так шутим, мама, успокойся, – сказал я, но разговор на этом закончился.

После обеда мы вернулись в мою комнату.

– Твоя мама просто питбуль, – сказал мне Русский.

– Да, – сказал я и тут же сменил тему, меня больше интересовало другое. – Та девушка из бара, вы больше не виделись?

– Я ей писал, но она не ответила. А у Сары не все в порядке с головой. Хочешь знать, что она сказала? – Пока Русский рассказывал, я лег на кровать. – Видите ли, мы слишком долго разговаривали и теперь она видит во мне только друга. Ну не идиотизм?

– Отлично, – ответил я. Потом сказал, что хочу немного поспать.

Русский взял куртку со стула и пожал мне руку. Посоветовал не перегибать палку, все не так уж и страшно. Потом попрощался с моими родителями и ушел.

Я остался один и вдруг понял, что на какое-то время словно оказался в другом мире. Авария, госпитализация, боль – все это отодвинуло на задний план то, что обычно занимало мое внимание, не позволяя увидеть ничего другого. Мои проблемы и волнения становились все меньше и меньше, пока не исчезли совсем, но потом я пошевелился в кровати, чтобы перевернуться, а спина не заболела, и все тревоги снова вернулись, и я почувствовал себя еще более одиноким, чем раньше. Подумал, что был бы не прочь чем-то заболеть. Например, лишиться ног, лежать в кровати не казалось мне большой проблемой. По крайней мере, не придется все время крутиться как сумасшедшему в бессмысленной надежде что-то изменить. Я представил, что остался без руки, и это мне понравилось куда меньше – писать будет нельзя. А потом подумал, что в моей жизни было много таких дней, когда я не написал ни строчки.

Я снова пошевелился, чтобы удостовериться, и не почувствовал ничего, никакой боли. Это было ужасно.

– Тебе что-нибудь нужно? – Мама зашла в комнату и подошла к моей кровати.

– Да. Выключи свет и закрой дверь, пожалуйста.

Так она и сделала. Я заснул почти сразу и, если слышал, что кто-то заходит в комнату, притворялся, что не слышу.

Я пролежал так до семи утра, потом встал и сел за письменный стол. Я подал заявку на участие в «Конкурсе на должность ассистента в суде: 800 мест» и время от времени занимался.

– Я была бы рада, если бы ты выиграл, – сказала мама за ужином накануне Рождества, перед дядями, тетями и прочими родственниками. – Помощники в суде работают до двух часов дня и при этом ничего не делают.

Я посоветовал ей не думать об этом, все равно я совершенно ничего не смыслю в юриспруденции.

– Будем надеяться, что моя мамочка поможет тебе, – сказала она, а потом встала, чтобы поцеловать фото моей бабушки, которая наблюдала с книжного шкафа, как мы едим.

Я снял колпачок с голубого маркера и положил лист бумаги рядом с книгой, чтобы записать ключевые моменты. Взял ручку. Я старался сосредоточиться на законе 241/90 и особенно на «принципе прозрачности, принципе участия, ответственности за процедуру, рационализации административных процедур». Потом перешел к тесту. Набрал пятьдесят баллов, восемнадцать правильных ответов. Бойня. Восемьсот мест, триста тысяч кандидатов.

Наступило время обеда, мы сидели за столом вдвоем с отцом – он остался дома, чтобы присматривать за мной.

– Как сыграли с «Палермо»? – спросил я его, в больнице Джерардо слушал матч по радио, но у меня слишком сильно болела голова, и в его воплях я различал только проклятия.

– Отвратительно, – подтвердил отец мои подозрения. – Поставили автобус перед воротами.

– Если не победим дома, надеяться не на что, – добавил он.

– Ну, слушай, у нас по меньшей мере тридцать ударов по воротам.

– А сегодня «Болонья». Там всегда паршиво играем.

Мой отец чистил клементины.

– На виа Эпомео застрелили кого-то. Слышал?

– Жизнь в городе кипит, – ответил я.

– Отличное сейчас время, – сказал он, намекая, что убили десятилетнего мальчика, арестовали восемьдесят шесть человек, накрыли четырнадцать точек по торговле наркотиками и застрелили одного человека, и все это – за одну неделю в двух шагах от нашего дома.

Я растянулся на кровати, начал смотреть четвертый сезон «Прослушки». Для скачанной серии не было ни итальянских, ни английских субтитров, поэтому я решил посмотреть ее в Интернете, в дубляже. Отец мыл посуду.

– Мне надо выйти по делам, – сказал он, когда закончил. Я поставил фильм на паузу. – Ты сможешь побыть дома один?

– Конечно, – ответил я.

– Если что-то надо, звони мне.

– Конечно.

Он закрыл входную дверь. Послышался звук поворачивающегося в замке ключа.

Теперь, когда меня никто не видел, я отчетливо понял, что никогда не смогу вернуться к учебе. Я встал, выключил свет и опустил жалюзи. Выключил «Прослушку» и зарылся в простыню. Аминь.