В кадре на внушительной ладони – большая, ребристая, «ненашенская» граната. Еще кадр – на корпусе «бомбы» видны буквы «ТХТ» и отверстие для ввода саперного запала. Таких гранат, с двумя дырками в корпусе, видеть мне еще не приходилось. Ладонь принадлежит старшему лейтенанту Станиславу Марзоеву – для меня на всю жизнь Стасу.
Полковник Марзоев Станислав Васильевич погиб 3 сентября 2002 года в Чечне. Вертолет, в котором он находился, был сбит чеченскими боевиками над Ханкалой. Но этот черный день наступит через двадцать один год. А пока Стас просит сфотографировать эту редкую, скорее всего итальянскую, гранату, а заодно и сделать несколько снимков с Бурбыгой, поскольку тот уже готов к убытию в Союз. Когда еще свидимся!
Стас – земляк, осетин. А это много значит. Я тут же прикидываю, что лучшего Вергилия и покровителя на операциях десантников мне не сыскать.
Марзоев с юмором рассказывает мне, как он, откомандированный из Союза в 201-ю дивизию, оказался замполитом батальона 56-й ДШБ (десантно-штурмовой бригады), дислоцированной в Кундузе и его окрестностях.
По прилете в Кундуз, оглядевшись в аэропорту, он увидел офицера с десантными эмблемами. И хоть после окончания Новосибирского высшего военно-политического училища Стас был определен и успел послужить в мотострелках, но именно это, уникальное в своем роде и по сей день, училище готовило замполитов для воздушно-десантных войск. А тут еще на груди Стаса десантник приметил значок с подвеской «100». И предложил сразу идти не к мотострелкам, а в ДШБ. А там был вакант. И вроде номера полевой почты на предписании не заметил кадровик. И стал старший лейтенант Станислав Марзоев служить в десантуре. Пока он осваивал в рейдах окрестности Кундуза, Шахравана и Ходжагара, в 201-й дивизии его зачислили в дезертиры. Было известно, что из Кабула старший лейтенант вылетел в установленный срок с предписанием в 201-ю МСД. А вот куда потом десантировался? Недоразумение грозило обернуться большими неприятностями.
Но Стас успел показать себя и толковым политработником, и смелым, опытным офицером. Итак, в штабе мотострелков его числили в дезертирах, а командование десантной бригады за успешно проведенную реализацию разведданных представило к медали «За отвагу». В этом кадровом споре десант победил.
Атлетически сложенный, подвижный, выносливый, Стас прекрасно владел всеми видами стрелкового оружия. Обладал живым умом, независимостью суждений. Он запоминался каждому, кто встречался с ним хотя бы раз. Не курил, категорически отказывался от алкоголя. А вот редкий на кундузском плато женский пол прилипал к нему намертво. Когда я через несколько лет увидел первые фильмы с Ван Даммом, то поразился немалому их сходству.
А вот этот кусочек пленки не мой. Это мне оставил Стас. На негативах – маленький каменный дворик, забитый штабелями сухих лепешек. Хлебные запасы афганских партизан, какой-то афганский сарбоз, худой и кривоносый, держит на руках стопку тонких, окаменевших афганских лепешек. Свежие они были вкуснее нашего армейского хлеба.
Перед отъездом Бурбыги в Академию начальник политотдела поставил задачу начать строительство редакции. Хватит, мол, в палатках жить! А нам эта задача – ножом по сердцу. Первое – это сулило близость политотдела и штаба. Второе – мы понимали, что вслед за запалом начальника ничего не последует: стройматериалов на редакцию никто не отпускал, в генплане военного городка она не значилась. Следовательно, все будем доставать сами, погружаясь в болото «хозспособа». Есть такой метод строительства в армии. Он, этот «хозспособ», был и остается смертным трудом для одних и неистощимой кормушкой для других. Бесправно пашут солдаты, оторванные от боевой подготовки, младшие офицеры, разворовывается материал, а тыловики потирают руки вместе с командованием: как-никак, а строится! За это даже ордена дают! А уж списать и продать можно сколько!
– Саня, ты строил когда-нибудь? – обреченно спросил Бурбыга.
– Да, имею право на строительство типового коровника на 200 голов. В институте экзамен сдавал.
– Ну, набросай что-нибудь. Игнатов требует план.
Не знаю, как объяснить самоуверенность и готовность идти на неизведанное у младших советских офицеров той поры, но это было. И лежало в основе многих явлений в армии. Вот и здесь. Я ведь прямой линии провести толком не мог. Но с каким-то гибельным вдохновением, как «у бездны на краю», стал работать.
Разумеется, я вычертил план коровника. Два больших зала: ручной набор и верстка. К ним с торца примыкала кладовая начальника типографии. Двухстворчатые ворота, в которых предусматривалась врезная дверь, вели в коридорчик, где вместо служебных помещений для доярок и зав. МТФ должны были располагаться (каждый в своем стойлице!) сотрудники редакции. Большой двор, двухскатная крыша и плавно спадающий навес на западной стороне. Это я видел в проектах Корбюзье. Не лыком шиты. Потом этот навес спасал нас от испепеляющего солнца. Край навеса поддерживался столбиками. Соорудил пояснительную записку, подобие сметы. Отдал редактору.
– Молодец, Саня!
Бурбыга, не глядя в паутину линий и крестиков, понес проект в политотдел.
Игнатов все одобрил и внес одну лишь поправку: во дворе строить душевую. По сути дела, это означало: стройте баню. Я ее построил вместе с солдатами и для солдат. И еще для своих друзей-разведчиков. Политотделу в ней бывало неудобно. То холодная, то воды нет, то угар. А вот боевые ребята нарадоваться не могли. До 120 по Цельсию в ней держалось стойко. Годилась она и под русский пар. Правда, веник в Афгане был редкий зверь, не считая эвкалиптовых. Они всем были хороши, но уж больно жесткие и быстро сохнут.
...Вот он, этот торжественный день – Бурбыга стоит, как Петр Великий, за ним солдат, не из наших, какой-то зенитчик, помнится, забивает обухом топора первый колышек разметки.
И понеслось! Игнатов не отходил от будущего храма печати. По ходу дела он увеличил линейные размеры раза в полтора, а когда я попробовал возразить, что стены из кирпича-сырца не выдержат нагрузки поперечных балок, да не найдем мы перекрытий такой длины, он грозно зыркнул.
Удачливей всех оказался ответственный секретарь. Ему было предписано заниматься газетой.
Кирпич-сырец возили из Кундуза. Бетон поставляли свои, военные строители. Ритмичность подачи бетона для фундамента я наладил просто: каждому водителю давал две пачки сигарет и одну фотопленку. Старший лейтенант из военных строителей, который надзирал за соблюдением технических условий, был обласкан бутылкой спирта, фотобумагой и реактивами. Бетон вместо полковых столовых и бань плюхался в траншеи будущей редакции и типографии. Военный строитель что-то все время помечал в книжке. Оказывается, УИР (Управление инженерных работ) не только считало количество бетона, но включало в свой состав стоимость всех работ. Вот вам «хозспособ». А между тем трудились солдаты, откомандированные из частей.
Ударным трудом фундамент был заложен и... работы свернуты. Во-первых, кирпича было ничтожно мало, во-вторых, у Игнатова появилось новое детище – гигантская, по нашим меркам, коробка Дома офицеров. Старый, размещенный в палатке, этакий цирк шапито, сгорел в декабре 1980 года вместе с библиотекой и музеем. К тому же уехал Бурбыга, и вновь нужно было заниматься газетой.
К началу мая я получил вызов для сдачи экзаменов экстерном в Свердловское высшее военно-политическое училище. А это три месяца жизни в Союзе.
– Рамазанов, а кто будет газету делать? – спросил Игнатов, сломав в мощных коричневых пальцах карандаш. – Ты мне это брось. Я тебя редактором и так сделаю. Иди работай!
Я написал рапорт об отказе от учебы.
Игнатов свое слово сдержал.
Надо же, сколько всякой дребедени было написано про Афганистан уже к весне 1981-го. Чтобы хоть что-то понять, приходилось по листочкам собирать сведения. Смотреть. Слушать. И самому делать выводы. Глупо было рисковать жизнью в стране, о которой знаешь только, что она первой признала Советскую Россию. А вот она вокруг, и ты в ней, и... все «перепуталось». А насчет «сладко холодея» я еще расскажу – это про то, как совершенно обреченно и даже с каким-то болезненным интересом ждешь, из-за какого угла или куста е...нут или на каком километре «броник» наедет на хитроумный крестьянский фугас, усиленный парочкой траков.
Итак, в многочисленных брошюрах не было ни слова о том, зачем мы в Афгане, кроме как для выполнения интернационального долга. (Размер не указывался.) На политзанятиях личному составу талдычили про басмачей (!), банды, вооруженную оппозицию. Лидеров оппозиции (это уже для офицеров) обвиняли во всех смертных грехах. В социалистические обязательства частей входили пункты типа «уничтожить басмаческое движение в зоне ответственности к исходу учебного периода», конкретные обязательства по убиению душманов. Вот тут был один лингвистический нюанс: «душман» на фарси – «враг». Просто – враг. Афганцы слова «басмач» не употребляли даже в крайних случаях. «Душманони инкилоби саур» – враги Апрельской революции. То есть мы должны были воевать со всеми врагами этой революции. А их было много. Старый узбек, дехканин, как-то спросил меня: «Захир-шах был, вы говорили – «хорошо». Дауд стал – вы говорили «хорошо», Тараки – «хорошо», Амин – «хорошо». Теперь Бабрак – «хорошо». А что было раньше плохо? Где плохо, где хорошо? А нам какая разница? Мы у дороги живем».
У дороги – это раньше было «хорошо». А когда мы вошли, то все дома вдоль дороги разметали в груды камня и глины. (Картину такую, один к одному, я увидел через двадцать лет в Чечне.)
Нет, конечно, нам объяснили, что в НДПА есть фракции «Хальк» («Народ») и «Парчам» («Знамя»). Что «Хальк» поддерживается средним слоем – младшими офицерами, ремесленниками, сельской интеллигенцией. А «Парчам» – городскими жителями.
Вот снимки, сделанные мною на главной улице Кундуза. На белых заборчиках видны закрашенные лозунги. Это аминовские агитки. Для пропаганды Кармаля Бабрака мы избрали любимый кумач.
Исторические исследования по Афганистану читать было интересно. Они, как правило, начинались чуть ли не со времен Зюлькарнайна – Искандера Двурогого (Македонского), и по всему выходило, что Афганистаном до XVIII века и не пахло в его существующих пределах. Просто – задворки Индии и Средней Азии. А вот потом начиналось сплошное вранье – марксистско-ленинская историческая наука.
Правда, была одна книга. Мне на ночь дал ее капитан-очкарик из ташкентских спецпропагандистов. Она чудно называлась – «Авган». Так я познакомился с гениальными записками офицера Генерального штаба (царского, разумеется) А. Снесарева. И поскольку нам все равно еще доведется влезть в Афганистан, то рекомендую эту книгу каждому будущему офицеру прочитать. А влезем, этак лет через 15—20, обязательно. И, как всегда, неудачно. Таков Афганистан. И мы такие...
Афганские лидеры районного масштаба очень любили проводить митинги в окрестных селах под нашей охраной. Проходило это действо так.
О проекте
О подписке