Под пафосным заголовком прятался «труд всей жизни». Бессмысленный и безнадёжно скучный набор букв, пустая трата пергамента. Каждое предложение было составлено так, чтобы поразить словоблудием и скрыть смысл. Никто и никогда в здравом уме не стал бы это читать.

Идея принадлежала мне, но брат взял всю вину на себя. До того дня мы не думали, что он может всерьёз нам навредить…

Мэтр орал и бранился так, что поморщился даже отец. Ничто, ничто в целом мире и за его пределами не способно восполнить его утрату! И не существует наказания, соразмерного совершённому преступлению. Таких мелких ублюдков, как Людо, нужно рвать клещами, лить в глотку кипящий свинец и заставлять лизать раскалённые котлы у Ваалу! ^[15] Ничего из этого отец не разрешил. Только велел высечь брата розгами.

Пороли Людо на конюшне. Хотели поручить это груму, но мэтр Фурье взял расправу в свои руки.

Я спряталась у входа.

– Снимай рубаху.

Прошуршала ткань.

– Обопрись о козлы. – И после паузы: – А теперь проси прощения, дабы Праматерь смягчила мою руку.

– Обойдёшься, шлюхин сын! Чтоб тебе сдохнуть на гноище! Так пори.

В ответ разразилась брань на родном мэтру Фурье кэльском языке. Этим словам он нас не учил.

Я считала удары. Самым страшным был первый. Его ожидание. Сперва тишина, густая и звенящая, даже возня в стойлах прекратилась, потом резкий свист и удар о голую спину. Испуганное конское ржание, и снова тишина… Я вздрогнула всем телом, словно ударили меня. Свист, удар, тишина. Свист, удар, тишина. Они повторялись жуткой извращённой музыкой.

Перед глазами всё расплывалось, меня мутило, и душили слёзы. При каждом ударе я изо всех сил щипала себя за предплечье, чтобы разделить с Людо боль. Может, разделённая, она легче переносится?

После первого десятка удары стали громче, ожесточённее.

Людо ни разу не вскрикнул, вообще не издал ни звука. Зато мэтр Фурье пыхтел, как загнанный кабан. Двадцать ударов спустя учитель практически выбежал из конюшни, красный и взмыленный. Свалившаяся биретта^[16] открывала блестящую от пота лысину. Он на миг остановился, задрав голову к небу и прикрыв глаза, шумно выдохнул, отшвырнул розги и направился к замку широким шагом. Длинные полы одежд развевались, как крылья у летучей мыши.

Я скользнула внутрь и поморгала, чтобы привыкнуть к полутьме. Брат сидел возле стены, дрожа и спрятав голову между коленей.

– Людо, – тихонько позвала я, опускаясь рядом.

Он вскинул воспалённые глаза – воспалённые не от слёз, от бешенства. Из прокушенной губы сочилась кровь. Взмокшие чёрные пряди прилипли ко лбу.

– Очень больно?

– Уйди, – глухо сказал он, отворачиваясь.

Я тронула его за руку.

– Покажи…

Брат дёрнул плечом и, морщась, повернулся. Я закусила кулак, чтоб не заорать: каждый дюйм спины пропахали багровые рубцы.

Всхлипнув и не зная, что ещё сказать, приспустила платье, демонстрируя распухшее от щипков предплечье:

– Смотри, мне тоже больно…

Людо только фыркнул.

Тогда я огляделась, вскочила и подобрала из кучи в углу старую ржавую подкову.

– Мне тоже больно, – повторила я, упёрла растопыренную пятерню в землю и со всей силы саданула тяжёлой железкой.

Наверное, потеряла сознание, потому что не помню, чтобы кричала, а очнулась уже возле стены. Голова покоится у Людо на плече.

– Дура, – сказал он, поглаживая меня по волосам.

Я с трудом подняла руку, ставшую тяжелее чугунной чушки, и уставилась на раскоряченные пальцы. Долго заворожённо разглядывала кисть, пока она раздувалась и наливалась синевой. Боли почти не чувствовала: конечность онемела до самого плеча.

– Надеюсь, твоё пожелание сбудется, – прошептала я, вытирая здоровой рукой испарину со лба брата.

– Какое?

– Пусть мэтр Фурье сдохнет на гноище.

Его губы тронула странная улыбка.

К тому времени, когда нас нашли, мои пальцы успели почернеть, а его раны загрязниться. Я плохо помню, что было потом. Помню, что умирала от жажды. А ещё вырывалась, кусалась и визжала, чтобы они не смели пороть Людо.

Три следующих дня провалялась в горячке, приходя в себя и снова проваливаясь в багровый туман, где свистели розги и кто-то с хрустом выворачивал мои пальцы. Время от времени мне с силой разжимали зубы, вталкивая вместе с ложкой горькое, как жёлчь, лекарство. Я часто металась, звала брата и не верила кормилице, уверявшей, что с ним всё в порядке. Успокоилась, лишь когда она тайком провела его в мою комнату. После его ухода на покрывале остался апельсин с ужина.

Рука заживала месяц. Указательный палец так и не сросся правильно, остался кривоватым и плохо слушается, так что почерк с тех пор почти не уступает дёрганым закорючкам Людо. Мэтра Фурье я больше никогда не видела. Через неделю после порки, задолго до того, как я вышла из комнаты, его зарезали, ночью, по дороге из кабака.

– Мертвецки пьяного, – шептала кормилица нянюшке, думая, что я сплю. – Точнёхонько под крайнее ребро ударили, вот здесь, – она показала справа. – Коновал сказал-де, от такого сразу мрут. И пырнул знающий, снизу вверх.

– Или кто-то ростом малый, – шепнула нянюшка.

– И кошель-то не забрали, – добавила кормилица, и обе посмотрели в мою сторону.

Я прекратила чтение, когда опустились сумерки, и в повозке стало совсем темно. Только волосы леди Йосы и перстни вдовы поблёскивали в полумраке. Спроси кто меня, о чём был отрывок, я бы не ответила.

Леди Йоса провожала взглядом пейзаж за окном. Контуры полей в лиловой вечерней дымке, грохочущие ленты речушек и холмистые долины, похожие издали на обтянутые мхом валуны.

– Вокруг королевского замка сплошь горы, я смотрела по карте, – задумчиво произнесла она. – Буду скучать по равнинам.

– Местность, где стоит замок Его Величества, славится прекрасными видами, – встряла вдова, – многие животные и растения водятся только там. И раз уж вы будете там жить, то должны знать, что…

Её трескотню никто не слушал. Есть люди, которые упиваются звуком собственного голоса и помрут, если не воткнут вам в глотку своё очень ценное мнение.

Заснула она неожиданно, прямо на полуслове, обозначив это событие всхрапом.

– Слава Праматери! – закатила глаза леди Йоса и обратилась в окошко к ближайшему рыцарю: – Долго ещё до привала?

Тот придержал коня и поравнялся с нами.

– С четверть мили, миледи.

Она кивнула, и рыцарь снова ускакал вперёд. Взгляд Её Светлости ещё побродил по пейзажу и остановился на ехавшем неподалёку Людо. Изучающе окинула его сверху донизу, и рука потянулась к груди.

– А ваш брат красив… даже очень, – заметила она, лениво водя пальцем вдоль кромки выреза и не потрудившись понизить голос. Правда, Людо все равно не мог слышать из-за шума дороги.

Мне не понравился ни взгляд, ни жест. Хотя Её Светлость права: насмешкой Праматери из нас двоих вся красота досталась именно брату, которому она и даром не нужна. А в этот момент он был особенно хорош, сидя в седле так, словно не было всех этих лет без регулярных тренировок. Новый костюм плотно облегал фигуру, ветер трепал спускавшиеся до плеч волосы, а глаза блестели, как два оникса. Только ни он, ни я не нуждаемся в её одобрении.

– Красотой терновника, – заключила она, откидываясь на подушки.

На ночь остановились в лощине. Рыцари разбили небольшой палаточный лагерь, а для леди Йосы, меня и вдовы установили шатёр. С учётом жаровни, походного трюмо и двух сундуков, которые велела перетащить туда Её Светлость, места осталось лишь на то, чтобы не спать друг на дружке.

В ожидании ужина рыцари собрались вокруг костра и подначивали хлопочущую над котелком кухарку, травили шутки. Людо сидел в стороне, натачивая о камень дрянной меч, который ему выдали по приказу леди Катарины. Почувствовав мой взгляд, поднял голову. В следующий миг меня снова отвлекла возня у костра.

– Поди ж ты, какой резвый! – воскликнула кухарка, замахнувшись половником на самого рукастого из мужчин, ущипнувшего её за зад. Тот ответил наглой улыбкой и подмигнул остальным.

– Что вас там так заинтересовало? – раздражённо позвала леди Йоса. – Лучше помогите мне разобрать вещи.

Я поправила полог и вернулась в глубь шатра.

Когда позже вышла за порциями для неё, вдовы и себя, смех стих. Рыцари провожали меня взглядами, в которых не читалось ни угрозы, ни дружелюбия – только угрюмая насторожённость. Точно так же смотрели и на брата. Им сказали официальную версию, в том числе про тяжело раненных и чудом выживших Марланта и Эйка, но кто запретит людям строить догадки о появившихся в последний момент чужаках, чей измождённый вид не соответствует заявленному высокому статусу?

– Миледи, – кухарка сделала неуклюжий книксен.

Я забрала поднос с едой и подождала, пока один из рыцарей приподнимет полог шатра.

На ужин был варёный угорь и пирог с крольчатиной и миндальным молоком. Соли в лепёшке было в самый раз. А я уже и забыла, каково это, когда ею не отбивают затхлость плесневелой муки… За истекшие годы эти два вкуса стали для меня неотделимы. Когда-нибудь буду питаться только пресным.

Ритуал отхода леди Йосы ко сну оказался изматывающе долог – голоса снаружи успели угомониться. Заодно выяснилось, зачем ей понадобилось аж два сундука. В первом лежала сорочка, домашние туфли, каль^[17] и куча спальных принадлежностей, без которых легко можно обойтись. Во втором – зеркало, лосьоны, мази, притирки, масла, ароматические воды, мастика для губ, помада для волос. Пока я неловко расшнуровывала ей рукава, непривычная к этому делу, она рассматривала своё лицо в полированном бронзовом диске, натягивая кожу пальцами. Когда я закончила, она протёрла щеки, лоб, подбородок и шею средствами из трёх склянок и, не оборачиваясь, протянула гребень.

– Расчешите меня.

Вдова Хюсман успела переодеться в подобие паруса и теперь рылась в своём бельевом ларце, ища что-то на дне.

Перебирая тяжёлые длинные пряди её светлости, я боролась с желанием вытереть руку о подол: казалось, на пальцах остался жирный золотой налёт. А ещё хотелось покончить с расчёсыванием побыстрее – процесс начал утомлять.

– Ай! Осторожнее вы! – вскрикнула леди Йоса, дёрнув головой.

– Простите, миледи.

– «Простите, ваше величество» – привыкайте называть меня так. Вы что, никогда не расчёсывали другим волосы?

– Чужим – никогда.

Людо ведь не чужой.

– У вас неделя пути на то, чтобы научиться помогать мне. – Она бросила быстрый взгляд на вдову и едва слышно прошептала: – Чтобы версия фрейлины хоть немного походила на правду.

Я подняла голову, и наши взгляды встретились в отражении. Контраст между нею и мной был разителен: леди Йоса, белокурая и голубоглазая, с нежной алебастровой кожей, точёными плечами и высокой грудью, натягивающей платье, которое прикрывало такое же совершенное и до тошноты мягкое тело, а позади я. Шершавые потрескавшиеся ладони смотрелись рядом с её тонкой белой шеей просто кощунственно, а тяжёлая масса чёрных волос придавала мне диковатый вид.

– Теперь подайте чашу, – распорядилась она, отворачиваясь.

Я забрала с жаровни миску, где подогревалось миндальное молоко с ужина, и поставила перед ней. Леди Йоса погрузила внутрь свои тонкие ухоженные пальцы – с чего им не быть ухоженными, если отмачиваются каждый день в молоке! – и держала, пока оно не остыло. Потом велела:

– Теперь вы.

– Что я? – Краем глаза я заметила, как вдова сделала два быстрых глотка из оправленного в серебро каплевидного флакона.

– Опустите ваши клешни в ванночку, на них тошно смотреть. К тому же любому в королевском замке будет достаточно одного взгляда на них, чтобы разоблачить вас. – И не дожидаясь ответа, она схватила меня за руку.

Тело обдало волной гадливости, и я отшатнулась, задев чашу. Та опрокинулась, выплеснув молоко на землю.

– Да вы просто дикарка! – с досадой воскликнула Её Светлость, потирая ушибленную кисть. – Ну и оставайтесь такой, раз нравится!

Она отвернулась, а я вернула чашу на место и, ни слова не говоря, направилась к выходу.

– Куда вы?

– Пожелать брату доброй ночи.

– Передайте и от меня.

– Хорошо.

Когда Скорбный Жнец спляшет кароле^[18] вокруг майского шеста.

– Вы должны отвечать: «Как скажете, Ваше Величество».

– Как скажете, Ваше Величество.

Из угла вдовы уже слышался храп, а в спёртой духоте разливался навязчивый сладковатый запах опийного мака.