Красивая песня

Мария: Камилла с Леной говорили о тебе.

Вода выливается обратно изо рта, стекает на подбородок, но Алена быстро вытирает ее и еще быстрее тычет по экрану. Главное, не забывать смотреть под ноги.

Алена: Что говорили?

Мария: Про твое имя в списке.

Алена: Жопы загорелись?

Мария: Не знаю. Они думают, что Травкин пошутил или типа того.

Милена: Ален, Камилла и Лена говорили что-то про тебя.

Алена выходила из дома не с такими мыслями и не с таким отстраненным выражением лица, с каким заходит к стоматологу. Стоило переступить порог, и она оказалась не там, где хотела. Стоило переступить порог третьего года, и она оказалась не там, где хотела. Взгляд оглядывает маленькое и уютное помещение, все с теми же цветочными стульями, но видит каменные стены и высокие потолки. Бесконечно длинные коридоры и толпу учеников, сквозь которые приходится протискиваться. Чем дольше ты дергаешься, тем торопливее ты начинаешь это делать, будто ты действительно можешь задохнуться.

Ей должно быть страшно.

Она должна испугаться разговоров о ней, потому что она никогда не была достойна упоминания своего имени в змеином кружке Камиллы и Ленки.

И ей страшно, ведь дорога перестала быть асфальтированной. По сторонам больше нет полей. Повсюду что-то не то. Но ей почему-то приятно. Пусть ей будет приятно, а им – не очень.

Пусть их сожрет любопытство, но Ларина не желала им смерти или банально ужасных вещей. Ей приятно, что им в кои-то веки неприятно. Ей приятно, что они пачкаются об ее имя и тратят на нее время. Приятно, что им двоим делать больше нечего…

Но теперь она чувствует нож, упирающийся в спину. Сплетни.

Куда они приведут? Ее или их? Да какая разница… Им вдруг стала интересна Ларина, потому что она коснулась их золотой короны. Их, сука! Золотой! Короны! Какая-то тупая Алена Ларина пришла на прослушивание в предпоследнем году, и Травкин ее взял. Ничего личного, их просто это бесит.

– Привет, Ален. Садись.

Елена не изменилась с прошлого раза. Короткие, от природы прямые, каштановые и мелированные волосы; челка; белая одежда с розовыми кармашками на штанах и майке. Постоянные белоснежные улыбки, как у куклы. Сейчас, она без перчаток, и Алена спокойно могла увидеть (снова), что она не носит кольцо. Однажды, она состроит теорию заговора. Проанализирует каждую деталь и соединит важное красными нитками, но пока что она спокойна.

Елена говорила меньше, но если и говорила, то про двух клиентов. Истории быстро надоели, и Ларина решила фокусироваться на жужжании аппаратов, представляя в голове, как они выглядят и какого они цвета.

Открывать глаза у стоматолога – нарушение какой-то традиции.

По лестнице от ресепшена до пыточной комнаты постоянно кто-то шастал: то одна ассистентка, то вторая, то та пухлая брюнетка с самого ресепшена. Шаги было слышно отчетливо.

И Алена, как всегда, привыкла и перестала замечать.

– Лен, ну.

Интересно работал ее мозг. Как мозги вообще работают? Алена не узнала его голос моментально; наверно, медленные осознания хуже всего. Она ощутила покалывания в плечах и на затылке, но она не поняла – почему. Из-за голоса, явно. Но чей? Две-три секунды… она перебирает голоса учителей. Почему-то учителей. Знает, что чей-то учительский, но голос Травкина автоматически блокируется. Так чей голос ты заблокировала?

Она и так не двигалась в розовом кресле, но стала не двигаться еще сильнее.

– Мы заканчиваем… – тянет она, не отрываясь от работы.

Ларина все равно сидела спиной. Он и жену толком увидеть не мог, ни то что ее.

– Я подожду внизу.

Интонация, с которой он произносил слова на сербском была еще нежнее и расслабленнее. Еще больше, как игла, которая залезает тебе под кожу и остается там. Пусть не ждет внизу, окей? Пусть едет на своей машине домой, потому что Алена через окно не планировала вылетать.

– Постучи зубками.

Классическая процедура.

– Нормально?

– Да.

– Тогда на сегодня все. Подожди меня внизу, я запишу тебя на следующий раз.

Так, с окна будет больно падать или?..

Натянув болотную куртку, она ощутила тепло. Когда она вздохнула, больно улыбнулась и начала спускаться по лестнице, пустыми и наигранно увлеченными глазами пялясь в телефон – ей стало жарко. Вдыхала и не могла вдохнуть.

Шаг.

В мыслях эти сообщения. Камилла и Ленка смотрят на нее. Где-то у окна, как они всегда стоят и нагло смотрят, с улыбочкой. Они ждут, когда она задумается и споткнется. Когда выпрыгнет в окно. Как мешок с дерьмом полетит вниз, к нему. Она сама от себя ждет. Нет, хер ему.

Девчонки на ресепшене нет. Она ускоряет шаг на последних ступеньках и не оборачивается, зная, что за спиной диван. На котором сидят. И ждут. Так принято. Она оборачивается и замечает пустой белый диван. Нетронутый. Глаза прикрываются от чрезмерного облегчения. Сесть тихо не получилось, потому что диван издал непонятные звуки. Алена даже не облокотилась на спинку, оставшись сидеть на диване как примерный ученик.

Только сейчас она прислушалась к колонке и услышала знакомые ноты. Теперь слова. Боже, да, Total Eclipse of the Heart. Если бы не Glee, она бы ни за что не обрадовалась и не начала напевать песню. Ее невозможно не петь. Особенно на припеве, когда Бонни Тайлер начинает голосить. А еще в самом конце инструменты. Ее рука плавно двигается в воздухе, а взгляд стоит на месте и ничего не видит, пытаясь предугадать следующие строчки.

– Красиво, – он не повысил голос. Наверху чистятся инструменты и слышатся сербские разговоры с ассистентками. Он не пытался что-то скрыть, потому что знал, что нет нужды. Неудобные ситуации его избегали за двадцать километров, потому что он сам – неудобная ситуация. – Красивая песня.

Алена сглотнула заранее; как только спустилась с лестницы, но сейчас пришлось опять сглотнуть. Остановилась и моментально улыбнулась, заморозив свое выражение лица. Обычно так встречаешь учителей вне гимназии, школы, универа.

– Простите, я Вас не заметила, – Ларина без шуток нацепила приятно удивленную улыбку и поднялась. Он делает пару медленных шагов к ней. Так обычно ведутся разговоры. До этого он стоял у ресепшена. Он вышел откуда-то оттуда.

– А я тебя не понимаю, – он отводит взгляд, вспоминая. Стоит, не смотрит на нее своим недовольным и уставшим взглядом, поджатыми губами и руками в карманах. – Я думал, что понял, но, – нижнюю губу кусает, размышляя, – по-моему, ты издеваешься, – и он опять не шутит.

– Это просто песня, я просто…

– Я не про сейчас, – быстро и нагло перебивает он ее с полузакрытыми глазами. – Про хор. Это некультурно.

Некультурно не тихо уходить, а все поведение Лариной вместе взятое. Некультурно вешать учителям лапшу на уши, да и вообще: кому угодно вешать. И Травкин задет, как человек, а не как учитель. И он не шутит. Шутя, он менял интонацию на более шутливую и оставлял взгляд серьезным для достижения юмористического эффекта. А тут все его появление серьезное.

Будто бы он сидел тут и ждал не жену, а…

Они выглядят странно, или так кажется Алене. Разговаривать с учителями в общественных местах кажется дикостью, словно вы можете говорить, о чем угодно. Так и вышло: они говорят, о чем угодно, но приходят к одной вечной проблеме. Проблеме и года нет, но она кажется вечной со вчерашнего дня.

Как он только умел обливать грязью.

Алене снова надо в душ.

– Да, я, – настоящее выражение лица вернулось. Бегающий взгляд и нервозное движение челюстью. Травкин плюхается на уже помятый диван после Алены, – должна была что-то сказать. Простите.

– Не надо передо мной извиняться.

Проблема его серьезности в том, что он даже к ней привык. Что и серьезные ситуации воспринимал наплевательски. Что таких дур у него был целый вагон и что разбираться с еще одной ему лень, но его обязывает профессия. Травкин потянулся за сосательной конфетой на столе, и его черная куртка громко зашуршала.

– Извинись лучше перед собой, – говорил он конфете, пока ее разворачивал.

Она тоже захотела конфету и многозначительно посмотрела на серебренный поднос. Нет, она не возьмет. Это бы порвало между ними натянутую струну. Блять, да она бы выглядела еще более дурой, чем была. Но у нее такое кислое лицо. Конфета бы все исправила.

Схватив первую попавшуюся, она быстрым шагом вываливает из клиники.

– До свидания.

– До свидания, – но дверь уже наполовину захлопнулась. Он откидывается на диван, забрасывая ногу на ногу и руку на спинку, и отсутствующим взглядом ловит последние секунды не закрывшейся двери. Язык толкает конфету то к одной щеке, то к другой. Дверь надоедает. Он достает телефон и листает новые сообщения.

Шаги по лестнице и женский смех. Вся орава спускается. Травкин растягивает обертку от скуки и любопытно смотрит на спускающихся девушек. Видимо, пора на выход.

Елена, еще с искрами в глазах и румяными от смеха щеками, идет прямо к Травкину.

– А где Алена? – спрашивает она, как будто рассказывая анекдот.

– Понятия не имею. Это что, новый стоматологический прикид?

– Нравится?

***

Школа начала давить разной херней и ставить подножки на самых неожиданных местах. Внезапные устные ответы по географии и истории в один день, ну кто так делает? Математика на следующей неделе, но математичка болела две недели, и непонятные классом темы ее не интересуют. Хотя, если подумать, подножки были ожидаемы.

Ларина просто устала.

Надо же, и ботана довели.

По четвергам у них с другой половиной класса был один совместный урок. Информатика. Остальные уроки у них проводились на английском, а у кучки непопулярных детей, в числе которых была Алена – на сербском. Билингвальные классы всегда такие странные.

Настя тоже была в билингвальном на английском, но не в ее классе.

На сербском все дрыхли. Предпоследний урок второй смены – информатика. Блядство, а не уроки. На информатике все тоже дрыхли, но активнее. Алена с полузакрытыми глазами слушала учителя и рассматривала надпись AC/DC на футболке девчонки, сидящей впереди.

Бла-бла, азбука, скобочки, точки, компьютерный код, можно домой?

Что делала Милена рядом? Рисовала копыта лошадей.