Следственная группа приехала не к полудню, а в два часа дня. И состояла уже из двух человек: вчерашнего опера и следователя, который был значительно старше коллеги. Тоже грузен, но отличался от молодого, как танк от бульдозера. Хищный, с цепкими умными глазами и мягкой походкой. Поздоровавшись, он показал судебное предписание и постучал в дверь квартиры №51. Разумеется, никто не открыл. Тогда следователь присел и осмотрел замок.

– Дрянь, – презрительно бросил он, поковыряв ногтем. – Покурим и вскроем.

– Валентин Григорьевич, пожалуйста, давайте сначала откроем, а потом покурим, – взмолился молодой. – Вы после обыска домой поедете, а мне ещё бумаги оформлять. Петрович-то просит поторопиться с квартиркой.

Валентин скривился и вытащил из кармана связку отмычек. Дверь уступила, открыв нам типичную прихожую «хрущёвки». Даже не скажешь, что тут недавно был пожар: мебель стояла целая, только очень ветхая и пыльная.

Мы вошли. Первым вломился важный молодой опер и принялся по-хозяйски осматриваться. Вторым скользнул его старший коллега, и я с удивлением заметил у него в руке пистолет. Только когда следователь убедился, что квартира действительно пуста, то убрал оружие и надел перчатки. Последним в квартиру зашёл я, оставив входную дверь открытой. Так мне было спокойнее.

– Пожалуйста, сами ничего не трогайте. Если увидите знакомые вещи, просто скажите.

Вещей вокруг действительно было много. Старинная вешалка, бобинный магнитофон, дисковый телефон на журнальном столике. И книги, книги, книги.

– Лёлик, – позвал напарника следователь, – это точно та квартира? Она не горела. Даже не пахнет.

– Я по документам проверил, точно она. Хозяева умерли. Представляете, Валентин Григорьевич? Ничейная «двушка» в столице! Как только ЖЭК пропустил?

– Я не про это, Лёлик, я… – тут следователь осёкся, заметив на журнальном столике телефон. Розовый дешёвый мобильничек. Со стразами. Мужчина такое в руки по доброй воле не возьмёт. А вот женщина, особенно девочка…

– Вот что, Лёлик, подождёт твой Петрович, и квартира эта подождёт. На экспертизу поедем, – мужчина достал из кармана платок и промокнул вспотевший лоб. Тут в самом деле было хорошо натоплено и нечем дышать. Мне ужасно хотелось открыть окно, но я не решался отойти от полицейских.

– Валентин Григорьевич, – взмолился опер, – ну мало ли телефонов на свете, вдруг он не её вовсе! Может всё-таки по-быстрому закончим? Мы же ничего не планировали здесь находить!

Нас он, похоже, вообще не стеснялся. Но старшего боялся и сник под тяжёлым взглядом.

Осмотрели кухню, ванную, туалет. Везде пыль, в некоторых местах паутина висела в воздухе так густо, словно это и был сам воздух. Кухонная утварь и старая советская мебель поражали разнобоем, словно их собирали разные люди, или кто-то разом притащил всё это богатство с помойки. Кругом валялись самые разные предметы, в основном музейные древности. Хотя, к примеру, попался и новенький перфоратор. Несколько раз я ловил на себе чей-то внимательный взгляд, но, обернувшись, никого не замечал. Полицейские делали свою работу, и Саша смотрела, в основном, на них.

В спальне на стенах висели фотографии. Некоторые выцвели до контуров, другие были ещё различимы. Лучше всех сохранился мужчина с богатырским разлётом плеч, зачёсанными назад волосами и строгим взглядом. Он оказался похож на незнакомца из сна, и я тут же пожалел, что не взял с собой шокер, постеснявшись полицейских. Мне показалось, что и моя соседка тоже нахмурилась, увидев эту фотографию, но я постеснялся спрашивать. К тому же мне не хотелось, чтобы полицейские лишний раз обращали на меня внимание, особенно молодой. В итоге, в спальне не нашли ничего, что напомнило бы о Диме, хотя мрачнеющий с каждой минутой Валентин Григорьевич положил ещё несколько вещей в пакеты. Лёлик насупился. А Саша просто ходила за ними как тень. Руки скрещены на груди, голова опущена. Она честно отбывала повинность, изучая всё, что попадалось на глаза. Но ничего не находила, и вспыхнувшая надежда таяла в ней с каждой минутой.

Наконец мы добрались до гостиной, которая оказалась самой странной из комнат. Обои тут были наклеены вразнобой, будто рулоны набирали из остатков, и каждого вида хватило только на одну стену. Мебели не было вообще. Только возле выхода на балкон стояло нечто странное, грубо сколоченное из досок. Никогда такого не видел: похожее по форме на комод, но без выдвижных ящиков. Эта нелепая коробка на кривых ножках снова напомнила об утреннем кошмаре. Сверху на ней стояли свечи и лежали фотографии незнакомых людей.

Пол покрывал толстый ворсистый ковёр пепельно-серого цвета. На нём мы обнаружили уйму мелких предметов. Ложечки, вилки, сломанные игрушки и тому подобное. Там же нашли игровую приставку Димы, от вида которой Саша заплакала. Следователь бросил гаджет в пакет и с тоской упрекнул опера:

– Козлы вы, Лёлик, со своим Петровичем. На что меня подписали? Нас тут убьют.

– Как убьют? – опешил молодой оперативник.

– Спиной чувствую, – Валентин снова достал пистолет. – Я в органах проработал столько, сколько ты на свете живёшь. Четыре раза в меня стреляли, сегодня пятый будет. А ты ещё и без ствола, что ли, болван?

Пока следователь успокаивал плачущую Сашу, мы с Лёликом вышли в прихожую, где полицейский попробовал позвонить по городскому телефону. Тот, конечно же, не работал. Тогда Лёлик жестом указал подождать, а сам прошёл в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Это было не по правилам обыска, но я промолчал, так как хотел, чтобы всё скорее закончилось.

Сашка плакала, за дверью виновато бубнил по мобильному опер, а я изучал корешки книг, лежащие на журнальном столике. Я не всё помню, но там точно были учебники религии и, кажется, оккультизма. И много толстых пожелтевших от времени тетрадей, исписанных от руки. На тетрадных листах я увидел странные и неприятные наброски обнажённых мужчин и женщин, пляшущих вокруг какого-то сооружения. Не могу объяснить, что было не так в выражениях лиц и позах этих людей, но меня до сих пор бросает в дрожь от воспоминаний об этих рисунках. Неужели это осталось ещё от преподавателя, сгоревшего в квартире? Но как оно могло пережить все эти пожары? Не знаю. Там же я увидел наброски чего-то смутно знакомого. Вроде бы что-то такое мастерил странный мужик из сна. Если присмотреться, в уродливой деревянной коробке из гостиной тоже угадывались схожие черты. К сожалению, время уходило, и я не успел тогда обдумать всё это и сделать выводы. Я вообще ничего не успел, потому что в этот самый момент в гостиной удивлённо вскрикнула Саша:

– Смотрите! Димка у них на этом комоде! Вон же, фотография наверху! Да что же тут происходит?!

– Ради Бога, не трогайте ничего! – заорал следователь.

В этот момент мебель вокруг меня с шипением превратилась в головешки, обои на стенах почернели, а в воздух взметнулось серое облако. Это пепел, понял я. Пепел! В лицо дохнуло жаром – пожар! В спальне истошно закричал Лёлик, в гостиной громыхнул пистолет. Вокруг ничего не было видно, а от выстрела заложило в ушах, поэтому я вслепую метнулся влево, зацепив и повалив вешалку. В воздухе пахло дымом, и хотя я не видел пламени, но чувствовал его тепло. Случайно наткнулся на гладкую дверь с тонкой железной ручкой, которая ожгла пальцы. Туалет, вспомнил я и посмотрел налево: сквозь дым виднелся дрожащий прямоугольник дверного проёма. Но только я рванулся навстречу спасению, как слух вернулся, и я услышал крик Саши.

В такие моменты некогда думать, ты просто заглядываешь в себя и видишь решение. Многие бы убежали. Я вернулся. Бросился в серую круговерть, чтобы вытащить Сашу. Коридорчик, ведущий от прихожей в гостиную, можно было пройти за несколько секунд, но я брёл в гостиную, наверное, не меньше минуты. Невесть откуда взявшийся горячий ветер задувал золу прямо в глаза, дым лез в глотку, мешая дышать. И всё время звучали человеческие голоса. Дима. Девушка, чей голос я слышал через стену – может, это и была та школьница? Не знаю. И другие. Их невозможно было понять: только отдельные слова, слоги, вскрики, всхлипы. Интонации. Громче всех звучал хорошо поставленный бас, из него можно было разобрать довольно много: коммунизм, религия, суеверия, суккуб, жертва, субботник, партия…

Хуже всего оказалось в гостиной. Огня здесь тоже не было, но обжигающий ветер дул всё сильнее, сбивая с ног. Танцующий пепел запорошил глаза, из-за громогласно звучащих голосов я не слышал даже себя. Найти Сашу или хотя бы дорогу назад уже не выходило. Под ногами при каждом шаге что-то хрустело и, пригнувшись, я увидел, что хожу по обугленным человеческим костям. Это и спасло мне жизнь: там же на полу я нашёл пистолет следователя и схватил его обеими руками. Голоса вокруг стали злее, среди них слышались рычание и стоны. Они казались ближе. Я снова услышал Диму, но теперь его голос был полон злобного торжества и… предвкушения?

Вокруг не было видно ни зги, и жарко, как в духовке с конвекцией. Я мог рассмотреть хоть что-нибудь, только глядя на окна, откуда ещё струился едва различимый солнечный свет. Частички гари, танцующие в мутных солнечных лучах, складывались в подобие кошмарных фигур и снова распадались. Иногда мне казалось, что там, возле балкона, движется нечто неестественно высокое и худое, но в следующую секунду я снова видел лишь пепел, сплошной завесой застилавший глаза.

А самым страшным было даже не ощущение абсолютной беззащитности, а то, как гипнотизировали эти голоса. Сквозь вой и белиберду я начал слышать другие, сладострастные нотки. Я почувствовал, как странное возбуждение охватило меня, лишая воли и наполняя предвкушением чего-то грязного, но, вместе с тем, и желанного. Должно быть, я уже стоял на краю гибели, когда преодолел душный морок, поднял дрожащими руками тяжёлый пистолет и нажал спусковой крючок. Отдача опрокинула меня на пол, где острые обломки костей впились в тело. Но я продолжил палить наугад в сторону балкона и вышиб все стёкла в комнате. Одна из пуль с жалобным звоном отрикошетила от радиатора куда-то в мою сторону, но, видимо, тот день действительно был для меня счастливым. Кусок свинца пролетел мимо.

Наконец балконная дверь разлетелась на тысячи осколков, впустив в квартиру настоящий осенний ветер. Вот тогда весь этот поганый пепел, всю эту дрянь выдуло сквозняком к чёртовой матери. И всё закончилось, оставив меня, забившуюся в угол Александру и лежащего на полу Валентина в покое.

Гостиная переменилась. По углам появились обугленные остовы шкафов и дивана, обои исчезли, оставив закопченные стены. А странная деревянная коробка, теперь пробитая пулями в двух местах, прямо на моих глазах растворилась в воздухе, оставив под собой кусок нетронутого пламенем паркета. Исчез ковёр, и на полу остался только пепел. А вот костей действительно было полно. Но меня это уже не беспокоило. Я подполз к Саше, обнял её, и так мы и просидели до прибытия ОМОНа, который вызвали перепуганные стрельбой соседи.

* * *

Теперь расскажу о своём личном сорте хэппи-энда. Бедняга Лёлик заживо сгорел в спальне. Не знаю сколько всего было найдено останков в квартире, но все, кого опознали, пропали в этом районе в последние годы. Дима и несчастная девочка тоже оказались там, среди останков. А телефон школьницы, сохранившийся в кармане у следователя, показал, что перед исчезновением она переписывалась с Димой. Когда я узнал об этом, сразу вспомнил разговор с Клавдией Сергеевной о снах и безумце. Видимо есть в этой квартире что-то такое, что сносит людям крышу. Особенно молодым мужчинам. И если тот незнакомых псих не сделал задуманного, у Димы, к сожалению, всё получилось. Не думаю, впрочем, что это принесло ему счастье. В конце-концов он стал точно таким же голосом с того света, как и его жертва. Но и выбора у него не было. Слишком хорошо я помню, как манили голоса в этой проклятой квартире, чтобы питать иллюзии на этот счёт.

И, конечно, сейчас я пересмотрел своё отношение к погибшему Лёлику. Не до конца, но… Но всё-таки недаром он вился вокруг нашей квартиры. Даром что молодой и явно коррумпированный по самую макушку, а чутьё всё-таки работало как надо. Надеюсь, на том свете ему это зачтётся – после того, как заглянул одним глазком в ад, очень хочется верить, что где-то существует и рай.

К сожалению, для меня эта история до сих пор не закончилась. Меня, Сашу и следователя увезли в больницу, откуда я очень быстро переехал в СИЗО, где и нахожусь по сей день. Пистолет сыграл со мной злую шутку: одна из пуль ранила Валентина Григорьевича, так что мне пришили покушение на полицейского и поспешили доложить об этом начальству. Объяснения самого пострадавшего наверняка бы исправили ситуацию, но бедняга кроме пустячного ранения заработал ещё и серьёзное нервное расстройство. Поэтому к его словам отнеслись скептически, но, на всякий случай, перестали бить меня на допросах.

А вот поучительная история о фантастическом упорстве в достижении цели. Некий Петрович, оказавшийся начальником нашего ОВД майором Петровым, не отступил и всё-таки оформил проклятую «хрущёвку» на себя. Затеял капитальный ремонт, и вскоре с ним в этой квартире случилась какая-то жуть. Я слышал, теперь он на пенсии, лечит внезапно пошатнувшееся здоровье.

Сейчас со мной обращаются хорошо. Я много читаю, отдыхаю. Сокамерники относятся с пониманием. На допросы давно не вызывают: всем и так всё ясно, насколько это вообще возможно в такой ситуации. Дело бы давно развалилось, если бы не шумиха, которая поднялась в первые дни. Есть раненный следователь, есть мои отпечатки на пистолете. Высокому начальству и прессе не объяснишь, почему меня нужно отпустить. Но в то же время в дело подшиты экспертизы пожарников и криминалистов, которые, как мне шепнули, лучше вообще никому не показывать.

Никто не знает, что делать со мной. Надеюсь, промаринуют немного и, когда дело забудется, тихонько выпустят. Всё-таки, я спас Валентина Григорьевича, а он у них местная легенда. Но может получиться иначе. Я и раньше читал о том, что в СИЗО подозрительно часто умирают люди. А теперь, пожив здесь почти год, знаю, как это бывает. В один прекрасный день меня вызовут на допрос, где мне станет плохо, и в свидетельстве о смерти запишут «инфаркт», даже не осматривая тело. Здешние сотрудники смахнут пот со лба и сдадут дело в архив. А, может, я и в самом деле задохнусь во время очередного кошмара.

Но я всё равно счастлив. Впереди неизвестность, кошмары всё ещё терзают меня по ночам, но есть в моей жизни то, что заставляет сердце биться быстрее. Сашка. Она надолго пропала после больницы, но два месяца назад пришла проведать меня. И продолжает приходить. Мы много разговариваем: ей очень тяжело. Сны, воспоминания, мысли о которых никому нельзя рассказать. Ещё оказалось, что она любит читать и часто приносит книжки с потрёпанными корешками.

Если спросить меня, как выглядит надежда, я отвечу: у неё усталые глаза, сияющие глубокой, словно море, синевой. Чуть вздёрнутый нос. Нежная, бледная кожа. Золотые волосы. И когда я ловлю её улыбку, то понимаю, что всё было не зря. Что в мире есть вещи сильнее огня и пепла.

И только ради них и стоит жить