Глава 2. Битва за Ламское море: «Тунгусы пальмами искололи…»

Как казаки задумали самочинный поход к Тихому океану

Русские люди впервые увидели волны Охотского моря без приказа начальства. Их случайный поход, самовольно задуманный осенью 1638 года, оказался удачным. Он обошелся почти без потерь, что уникально в истории первопроходцев Дальнего Востока, но затем обернулся долгой войной со всадниками на оленях. Как звали первого русского, погибшего на берегах Тихого океана, и почему северная граница Китая не проходит у Магадана расскажем в этой и следующей главе…

«Где посылать не велено, на Лену реку послали…»

Летом 1637 года в Якутск с запада неожиданно прибыло целое войско. По дальневосточным меркам той эпохи 10 конных и 40 пеших казаков были внушительной силой. Весь гарнизон Якутского острога, основанного всего пять лет назад, насчитывал лишь три десятка казаков.

Неожиданные гости прибыли из Томска. Целый год они пробирались сквозь тайгу, напетляв по ней не менее четырёх тысяч вёрст – сначала к берегам Енисея, потом по Ангаре к истокам Нижней Тунгуски, от неё к реке «Велюр», как в ту эпоху русские первопроходцы называли Вилюй, крупнейший западный приток Лены.

«Велюр»-Вилюй и был изначальной целью казаков, отправленных сюда князем Ромодановским, воеводой Томска. Этот приток был открыт первопроходцами всего десять лет назад и сразу стал меховым «эльдорадо» – в год здесь добывали до шести тысяч драгоценных соболей. Потому-то воевода и отправил сюда своих людей под началом опытного томского казака Дмитрия Копылова.

Этот поход не был санкционирован Москвой. Однако наказывать князя, имевшего в столице влиятельных родственников, ведавшие всеми зауральскими землями чиновники Сибирского приказа не стали. Князю лишь прислали «с осудом» письмо, служебный выговор: «Куда велено по государеву указу служилых людей не послали, а где посылать не велено, на Лену реку и далее послали…»

Начальник отряда Дмитрий Копылов, пользуясь неофициальным статусом похода и невнятным приказом воеводы, тоже проявил своеволие и решил идти дальше реки «Велюр», искать совсем новые, еще неизвестные земли. Позже выяснится, что главу томских казаков манила мифическая, якобы кишащая соболем «река Северея», о которой ходили легенды среди сибирских первопроходцев. Копылов решил отправиться на восток, в ещё неизведанную русскими тайгу за рекой Лена.

Перезимовав в Якутске – жителям острога отказать в такой просьбе целой «армии» в полсотни казаков было трудно – весной 1638 года отряд Копылова двинулся в неизвестность.

«Около Олдан реки непослушных земель…»

Первопроходцев ждала «Гиллэн-вээм», или «Ольховая речка», как на корякском языке издревле именовалась река Алдан. Дело в том, что за несколько поколений до появления русских здесь оказались другие первопроходцы – двигавшиеся с юга кочевые племена якутов и эвенов. Они с боем оттеснили к северу прежних обитателей этих краёв, «палеоазиатские племена», как называют современные учёные предков коряков и юкагиров. В языке пришельцев-эвенов «Гиллэн» превратился в «Гилдэн», который русские первопроходцы в свою очередь переиначили в «Олдан» или Алдан.

Появление в этом районе крупного и хорошо вооруженного русского отряда заставило подчиниться окрестные племена. Один из самых знаменитых участников того похода томский казак Иван Москвитин спустя несколько лет так описал события, развернувшиеся летом 1638 года на берегах реки Алдан: «Дмитрей Копылов пришел на Олдан реку с нами, и мы с ним, Дмитреем, острог поставили и привели под высокую руку нашего царя всеа Руси непослушных земель екутов князца Боргулака, да князца Тохтомуя, да князца Тубека и с их родники и с улусными людми, да тунгусов князцов Жигин шемана, да князца Новончя, да князца Томкони шемана с иво родники и с людми. И с тех князцов в заклад и ясак с них взяли тритцать сороков соболей…»

Кого Иван Москвитин называет «екутами», пояснять не требуется, «тунгусами» же он именует местные племена эвенов и эвенков. Укреплённый острог томские казаки построили на берегу реки Алдан, примерно в 355 км по прямой к юго-востоку от Якутска. «Острожек» казаки назвали Бутальским, так как построили его в «Бутальской земле», где обитало возглавляемое шаманом по имени Жигин племя «буталов» – родственников и якутов и «тунгусов»-эвенов.

Землю «буталов» казакам пришлось брать с боем, как позже они писали в донесении: «Бутальские люди не хотели дать место, где острог поставить». Но русское оружие оказалось сильнее, и 28 июля 1638 года здесь началось возведение острога.

«Бутальский острожек» оказался важнейшим местом для истории российского Дальнего Востока. Ведь именно отсюда стартовало освоение огромных пространств – и Приамурья, и берегов Охотского моря. Именно здесь, за частоколом нового острога, пленный шаман Томкони впервые рассказал русским о лежащей к югу «великой реке» – спустя пять лет этот рассказ обернётся первым походом якутских казаков на Амур (см. главу 5 «Людоед с Севера»). Но здесь же, в Бутальском остроге, казаки Дмитрия Копылова впервые расспросили и пленных эвенов «с Ламы из-за камени», то есть с морского побережья, расположенного «за камнем», хребтом Джугджур, отделяющим якутскую тайгу от Охотского моря.

«На большое море окиян, по Тунгускому языку на Ламу…»

Слово «Лама» русские первопроходцы заимствовали из языка «тунгусов», аборигенов Восточной Сибири. «Ламой» называли любую большую воду, например Байкал первопроходцы изначально называли «Лама-озеро». Почти сразу «Ламой» или «Ламским морем» назвали и то, ни разу не виданное русскими море, что лежало «за камнем», к востоку от Алдана.

Уже осенью 1638 года отряд Дмитрия Копылова попытался разведать пути на юг, к «великой реке» Амуру, и на восток, к «Ламе». Однако в преддверии зимы дальние походы сквозь совершенно неизвестные и «непослушные» земли были слишком опасны. Казаки решили отложить поиски до следующей весны. Именно той осенью в Бутальском острожке на берегу Алдана и задумали первый русский поход к берегам Охотского моря.

Весной следующего 1639 года перезимовавшие казаки разделились – два десятка во главе с Копыловым остались сторожить острог и собранную меховую дань, а тридцать один человек под начальством Ивана Москвитина отправились на поиски моря.

В ушедшем «на Ламу» отряде были казаки из Томска и Красноярска. Их командир, Иван Москвитин, числившийся «томским казаком», судя по прозвищу, был выходцем из столицы России или потомком москвичей. О том походе до наших дней сохранились короткие рассказы двух участников – самого Ивана Юрьевича Москвитина и рядового казака Колобова по прозвищу Нехорошко.

К морю отряд двинулся не ранее мая, когда реки очистились ото льда. Плыли на большой лодке-«дощанике», сначала восемь суток вниз по Алдану до реки Мая. Затем семь недель поднимались по Мае против течения. Когда большой дощаник стало невозможно тянуть сквозь обмелевшие верховья Маи, то из его досок сколотили две лодки-«струга» поменьше. На них еще десять суток пробирались по притокам Маи меж всё более высоких, поросших густой тайгой гор Джугджура.

В горах оба струга оставили и сутки с грузами на плечах пробирались через тайгу к истокам рек, текущих на восток к неведомому морю. Путеводной оказалась река, которую казаки Москвитина назвали Улья, и это имя сохранилось на карте Хабаровского края до наших дней. У истоков Ульи опытные первопроходцы быстро соорудили новый речной корабль. Как позднее вспоминал сам Иван Москвитин: «На Улье зделали бударку, а Ульей рекою до моря плыли пять дён…»

Итого путь к «Ламскому морю» занял два с половиной месяца. Казаки вышли к охотскому побережью летом 1639 года в разгар нереста лососевых рыб. Такого явления они ранее не видели и были искренне поражены. Это заметно даже сквозь века – рядовой участник похода Нехорошко Колобов в своих показаниях, записанных спустя семь лет после событий, кратко упоминает случившиеся в те дни бои с местными племенами, зато подробно и вдохновенно толкует про рыбные богатства охотского побережья.

«На устье реки, поставя зимовье с острожком, – рассказывает Колобов, – на бою с тунгусами взяли в полон двух князцов… А те реки собольные, зверя всякого много, и рыбные. А рыба большая, в Сибири такой нет, по их тунгусскому языку кумка, голец, кета, горбуня, столько её множество, только невод запустить и с рыбою никак не выволочь. А река быстрая, и ту рыбу в той реке быстредью убивает и выметывает на берег, и по берегу её лежит много, что дров, и ту лежачую рыбу ест зверь, выдры и лисицы красные…»

«И он, Ивашко, с товарыщи тово князца повесили…»

На берегах Охотского моря отряд Ивана Москвитина провел двадцать месяцев. Рыбные богатства края позволили не только пережить две зимы, но и исследовать огромное пространство, почти две тысячи вёрст от устья Амура до Туайской губы, чуть южнее современного Магадана. Летом 1640 года казаки Москвитина, проплыв на утлых самодельных лодках вдоль охотского берега на юг, мимо открытых ими Шантарских островов, стали первыми из русских людей, кто увидел не только устье «Омура», но и «гиляцкую орду» – едва заметный на горизонте берег Сахалина.

Вернувшись летом 1641 года в Якутск, Иван Москвитин привёз подробное писание своих открытий или, как он определял сам: «Роспись всему моему ходу и всем ордам, и землям, и рекам, которые я проведал и под высокую руку царя всея Руси привёл…» Рассказы-«росписи» Москвитина и прочих участников похода были удивительно подробны, вплоть до сведений о набегах на устье Амура «бородатых людей»-айнов, проживавших тогда на севере ещё неизвестной Японии.

Иван Москвитин привез с собой из похода на Охотское море и три «кружка» серебра, как доказательство, что где-то за