– Полный дзен вокруг, а тебя не вставляет!

– А…, – меланхолично отвечаю я.

Не знаю почему, но меня совсем не вставляет. Или вставляет, но не до такой степени, чтоб пускать слюни. Или я не привык так яростно выражать эмоции, выплескиваясь в толпу. Не на публику. Не здесь. Не при столпотворении у десятка каблуков муленружного кабаре.

Не медля, Секир встает из-за стола и присоединяется к собравшимся любителям ретро. Девочки протягивают ножки и даже разрешают дотронуться. К лодыжкам привязаны специальные кружевные узелки, чтоб особо сентиментальный любитель грациозных форм мог всучить туда сотенку-другую. Некоторые так и делают на радость танцовщицам. Вот долгожданный бенефис Белкина. Последний шанс, чтоб расстаться с честно заработанным налом. Но Белкин не отрывает зад от стула. Я осторожно спрашиваю, что же он медлит? Белкин отвечает, что этот танец не увлекает его, как предыдущий. Теперь я начинаю втирать ему, что он ничего не понимает в стриптизе, и чуть ли не прочитываю лекцию об истории кабаре, приводя пример из кинематографа, глянцевых журналов и немного привирая – не без этого. Мои увещевания действуют. Белкин берет свои слова обратно и встает, скрипя подошвами по паркету, и идет на линию фронта, успевая к финалу танца.

Девочки собираются уходить, а Белкин протискивается сквозь толпу, небрежно оттолкнув двух ротозеев, и последним движением вытянутой руки успевает просунуть сквозь узелок тысячу рублей. Купюра не липнет к коже и падает на пол. Смекалистая танцовщица успевает виртуозно наклониться, обнажив полные, но обвисшие груди, и приподнимает его кровные, приводя в изумление Белкина. Эпатажный танец заканчивается поклоном и победоносным хоровым подъемом ножек. Не весть откуда опускается кружевной занавес, чуть не накрывая голову Владика. Тот ретиво выпутывается из паутины и с сияющим блеском в зрачках возвращается к столику. Публика требует продолжения, но ведущий сообщает, что это апофеоз программы. Из динамиков звучит печальная сонливая мелодия, напоминая собравшимся, пора убирать отсюда свои толстые задницы.

Потной ладонью Белкин протирает намокший лоб. Секир достает из груди платок (откуда – ему самому неизвестно) и прижимает нос, будто останавливает кровотечение. Похоже, парни получили порцию удовольствия, и наверняка в зале кто-то реально спустил пар, но мне параллельны эти подробности. Я смотрю на серебристые «ролексы» и к огорчению понимаю, что наступает утро. Я подзываю бежавшего мимо официанта, заказываю по тонику, и прошу счет. Тот понимающе скалится и устремляется выполнять заказ.

Секир шмыгает носом и чихает в платок.

– Тьфу! За живое взяли старого жеребца. Намечался разговор о важном, а получилась привычная Калигула. Ничего толком не решили, только в который раз набухались, а в десять снова вставать! Хоть внеочередной выходной бери! Хрень!

– Бывает, – с созерцательным видом говорю я, показывая, что мне абсолютно наплевать на его выжитое, как лимон, душевное состояние. Собственно, так и есть. С чего я должен сочувствовать кобелю, у которого в мобильнике список отборных телочек. Зависть? Возможно. Иногда мне кажется, что я очень завистливый. Разве что Белкину завидовать нечего.

– Сегодня же встреча с Моховским, – неожиданно вклинивается Белкин.

– По поводу? – оттаскивает от красного носа платок Секир.

– Дурень! Намечается корпоратив. Иглесиаса заказали. Кучка взбалмошных нефтетрейдеров. Можно оторвать неплохой куш, и аванс приличный. То ли пять, то ли десять кусков.

– Это принципиально! – оживаю я. – Так пять или десять?

– Сколько точно? – подхватывает Секир.

– Моховской скажет! – разочаровывает Белкин. – Не прогадаем.

– А Иглесиаса какого?

– Чего?

– Младшего или старшего?

– Старшего даром никому не впаришь.

– Ладно-ка! – устало говорю я. – Помнишь прошлое рождество? Загородный закрытый пансионат «Полет»? Там наша компания организовала для пенсионной общины феминисток выступление Хулио. И ничего – сработал на ура, и много не просил. И старушки довольны. Все в доле. Короче, полный Мери Кристмас!

– Этот пример не катит. С таким же успехом мы могли подкатить двойника – также бы спел. Договорились бы с Пенкиным, отвалили ему неустойку, так сказать, за маленький подвох. Им все равно, кого слушать и смотреть. Старые девы и видят плохо, и со слухом у них проблемы. До сих пор я не уверен, что Хулио был настоящий, как неуверен, что феминистки бывают старыми девами.

– Он в живую пел!

– Серьезно?

– Верняк! – утверждал Секир. – Моя банда ему звук ставила. Предлагали под фанеру, так он ни в какую – это, говорит, «противоречит моей артистической концепции». И гнал нам эту пургу, пока мы его в самолет не посадили. Принципиальный оказался. Думаю, с младшим меньше проблем будет.

– Ну и славно! – вздохнул Белкин. – Ну, их всех в Олимпийский! Голова кружится. Спать, спать, спать…

Парни поскупились на чаевые, оставив основную часть гонораров в трусах стриптизерш. Пришлось отдуваться за троих. Но что не сделаешь ради компаньонов! И я бы отдал не одну сотню долларов, чтоб снова увидеть, как они радуются как дети. Забавное зрелище. Отекший мозг осенила идея: а не устроить ли этому кабаре гастроли по стране? Не обязательно срывать аншлаги в концертных залах, но охватить лучшие российские клубы, покатать девочек по регионам, объездить Урал, Поволжье, заглянуть в Сибирь и махнуть ножкой во Владивостоке – вполне коммерческое предприятие. Нужно не забыть обсудить идею с парнями. Только бы не забыть! Утром обычно мало что помнишь, а отличные идеи, как водится, приходят перед сном. Осталось придумать название, программу и продумать гастрольный тур. С этим проблем не будет. Задействуем нужных людей. Но! Ни слова Моховскому. Украдет проект, и будь здоров. Ищи ветра в поле. На том он собаку съел, да и не одну, так что цыц! Подберем продюсера почистоплотней. Но где взять на Руси чистоплотных продюсеров, тем более в испорченной первопрестольной?! Разве что в аду. Но мы и так в нем работаем.

…Дома меня ждет Лиза – моя сладкая девочка.

Ждет. Меня. Странно, но она мне даже не позвонила. Очнись! Сам же предупреждал ее, что сегодня задержусь. Буду поздно. Хм… отчет, словно за плечами десять лет счастливой совместной жизни. Как–то сухо звучит. По совковому как-то.

Слишком несовременно.

В небе появлялись первые проблески рассвета. Последние звезды сигналят об уходящей ночи, но как таковой тьмы нет и в помине. Привычная картина середины июля.

У парафета клуба лицо обдувает свежий дорожный ветерок. Я вышел первым, а компаньоны задержались, чтоб привести себя в порядок и подрочить в сортире. Рядом толпится смутный народ, раскачиваясь из стороны в сторону. Кто-то успел заказать такси, кто-то пользуется услугами частников. Все выглядят мерзко, устало. От двух господ слева разит перегаром. Они что-то напевают себе под нос и чокаются «Хенеси». Рядом курят их проводницы с очень незадачливым видом. То ли им до предела обрыдли их господа, то ли самим так тошно, что скоро каждой подавай пакетик. Взор останавливается на них, словно вот-вот ожидая увидеть фонтан последних эмоций в виде неукротимой рвоты. Не получается. Заметив нескромный взгляд, девицы демонстративно отворачиваются, сплевывая себе под ноги, попадая на платье. Ту же возникает пискливая ругань, переходящая в визг и слезы. Липкая слюна растекается по ткани, как и другие последствия вечера: слева чернеет кривое пятно, а по бокам ползет жирная полоса размазанного суши. А шмотки-то от кутюр. В следующий раз будут внимательнее.

Девицы бросают сигареты и достают из сумочек салфетки, старательно протирая тугой шелк, надеясь, будто превратившись в мистера Пропера, сведут пятна одним легким движением. Увидев старания незадачливых пассий, господа устремляются на подмогу, дружелюбно смеясь над туповатыми подругами и отвешивая каждой по крепкому словцу. Те отвечают взаимностью. Вечеринка удалась. Платья испорчены. Склока заканчивается в невесть откуда подъехавшем лимузине. Большие мальчики пихают девочек в салон и протискиваются рядом. Писк стихает, и лимузин, мигая ослепительным блеском, сворачивает за угол.

Сзади незаметно показались приятели. Мы ловим такси и мчимся навстречу угасающим звездам.

Лиза должна быть дома.

Должна давно вернуться, принять ванну, выпить что-нибудь на ночь, нечто прохладительное, слабенькое, например, тропический коктейль, и лечь в постель. Ждать меня или уснуть. Как получится. Лиза всегда поступает по-своему. У меня никогда не получалось влиять на нее. Никогда. Иногда мне кажется, что именно она на меня влияет. Чаще в хорошую, но иногда и в плохую сторону.

Мы словно плывем по отшлифованному шоссе. Смелый водитель нарушает правила на каждом перекрестке. Спидометр зашкаливает за допустимые скоростные лимиты. Мне все равно. Меня ждет она, а значит, ничего катастрофического не случится. Точнее, не случится со мной, а на двоих мудаков плевать, как впрочем, и на водителя. И он мне совершенно не симпатичен: овальный хмырь с грязной щетиной, из ноздрей потягивает дешевыми папиросами, а из рубахи несет трехдневным потом. Вот и вся лепота. Благо кондиционер в тачке исправный.

Между тем Секир напоминает водиле, чтоб тот не забыл подбросить меня. Я указываю точный адресат, несколько раз повторяя. Кружить несколько часов по кольцевой и вбирать в себя запахи пьяных в хлам компаньонов и перегар командира мне не доставит кайфа. Поэтому я тороплю, указывая пьяными жестами, как быстрее добраться. Водитель прислушивается к советам, не перечит и не указывает, кто здесь король дороги. Похвально. Все-таки неплохой малый этот метр баранки. Я спросил его имя. Его зовут Темыч. Так просто. Ни имени, ни фамилии, ни клички. Темыч он и есть Темыч – одно безымянное отчество. Не приходится напрягать извилины. А с какой стати мне помнить его?! Кретинизм. Все они Темычи, Михалычи и Коляны. Редко кто представляется полностью, а я никогда и не спрашивал, но на фоне Белкина и Секира этот трезвый осанистый жердяй казался примером для подражания – большая редкость. И за что я так идеализирую его? Не за что. Просто убиваю время.

Следом я обещаю премию Темычу, если мы уложимся в полчаса. Тот широко улыбается, поднимая монгольские скулы, и давит на газ. Условный рефлекс в действии. Предусмотрительно проверяю карманы. Счетчик в говнолимузине отсутствует. Но я и раньше недолюбливал счетчики, и на заказных драндулетах разъезжал редко. Чаще на своей. Моя новенькая Маздочка ждет меня на стоянке. Завтра я навещу мою девочку. Я очень люблю ее, почти также как Лизу, но Лизу все-таки больше, хоть она старше и выглядит не так убедительно, как моя юная «Mazda 6».

В Лизе это не главное. Что я испытываю к ней, нельзя объяснить словами. Лизу необходимо чувствовать. Каждый день, каждый час, каждую минуту, секунду за секундой проглатывая ее целиком, как невесомые мыльные пузыри.

Невыносимо. Я снова думаю о ней – это колдовство, наваждение. Я думаю о ней, а думает ли она? Обо мне? Она любит меня? – конечно. Изменяла ли она мне? Думаю – нет. Изменял ли я ей – нет! Но жарил фанаток Билана в концертных гримерках? – да!

Медленно сознание погружается в легкий транс. Уже не смущают дурные запахи. Веки смыкаются дружным хороводом, и я ничего не чувствую. Только ее одну.

– Ластов! Очнись!

От дерзкого прикосновения в плечо я поднимаю липкие ресницы.

Чья-то тяжелая ладонь хлопает по спине.

– Домчались, – еле узнаю голос Секира. – Ты наш должник. Такой крюк пропороли. В следующий раз добирайся сам. Белкин уже уснул.

Нехотя поднимая туловище, со скрипом выкатываюсь из салона наружу.

– Спасибо, ребят. Созваниваемся днем, и кровь из носу встречаемся с Моховским. Лады? Не загуляйте там, чтоб не пришлось за вас краснеть.

– Катись! – раздраженно вещает Секир и обнимает княжну за талию.

Махнув, как пушистым хвостом, выхлопной трубой, говнолимузин отчаливает.

Застыв минуты на три, я пытался вспомнить трехзначный код от подъезда и, как слепой старец, оглядывался по сторонам. Стало заметно светлее. Рядом на стоянке дремали машины, среди которых красовалась и моя «маздочка». Ее не заметил. Моя невинная девочка неприлично заставлена плохими парнями с подвеской, тонированными стеклами и не по сезону шипованной резиной. О чем это я? Оборачиваюсь на цифровое табло. Память не пропьешь. Вспомнил. Ровно в три пятьдесят.

– Лиза? От этих придурков сложно отделаться, – говорю я, закрывая за собой дверь. – Как все осточертело! Лиз?

Не отвечает. Неужели ее нет дома?

Ее терпение лопнуло, и она послала меня куда подальше?

Вздор! Я часто позволяю себе подобные экзерсизы. Любимая, отзовись? В квартире темно, и нет признаков жизни. Квартира пуста. Именно с такой обстановкой я прощался днем. Лиза не приходила?

Стянув ботинки и скинув пиджак с разболтанным галстуком, я плюхаюсь на диван. Невероятная тяжесть пронизывает тело. Но от пустого одиночества даже хмель уходит на задний план, уступая первенство одним и тем же вопросам. Что? Где? Когда? – Пожалуй, все относится к ней. В любой последовательности и под любым соусом.

Вопросы остаются без ответа.

Судорожно пытаюсь сообразить, где бы она могла быть? Не предупреждала ли, что задержится, гадаю я, перебирая возможные варианты. Пошла с подружками в караоке? Почему бы и нет! Чем она хуже?! У нас вполне либеральные отношения, и Лиза не раз поступала так, но предупреждала заранее. Предупредила ли накануне? Не помню. Провал. Предупреждала, но я ничего не соображаю!

Перебираюсь на кухню и достаю в холодильнике недопитое пиво. Не думая о последствиях, допиваю его с одного залпа и ставлю бутылку на подоконник. Сразу легчает на душе, и возвращается память. Лиза! Она предупреждала меня. Она всегда ставит меня в известность, если что-то случается. Я же позволяю себе не быть столь порядочным и пунктуальным.

С обескураженной улыбкой я вспоминаю про телефон. Возвращаюсь в прихожею, и долго шарю по карманам, коря себя за неосмотрительность. Терять мобильник – никуда не годится. На дне пиджака нащупываю что-то твердое. Телефон на месте, но Лиза не отвечает. Что-то со связью.

Со второго захода ложусь на диван, телефон кладу рядом и представляю себе ее. Мы знакомы почти тысячу лет, и почти тысячу лет мы вместе. Пусть я слегка загнул, но вот-вот будет первый год отношений, но что это значит по сравнению с вечностью? Для кого-то и год – каторга. Для других пятьдесят лет пролетают как один день вечного медового месяца. Но наш медовый месяц давно прошел, и мы давно не летаем в облаках.

В нас поселился кризис. Типичное развертывание сюжета любого романа. И я не раз это проходил, и не раз давал себе возможность не выдержать и сбежать. И не выдерживал. Уходил. Завязывал сомнительные интрижки, а иногда позволял себе окунуться в новый мир под названием: «Настоящая любовь!». Но чаще получалась любовь не настоящая, а очередная, с прелюдией, процессом и планомерным завершением. В среднем – год, от силы. Магическое число. Мало кто задерживался дольше, если только год выходил високосным. Тогда я протянул до двух безумно-безумных лет. Но дело все равно кончилось плохо. Или хорошо? Ведь иначе я бы не встретил Лизу, а с ней мне особенно сладостно. Несмотря на скорые предвестники краеугольного юбилея, никак не хочется завершения, как не хочется уготованного финала.

Серьезно, не хочется.

А ей? Не спрашивал. Нет! И ей нужно остаться со мной. Лиза дорожит отношениями в десять раз сильнее, чем я. Лиза – оплот наших чувств, она их творец, но она и судья их. И куда склонится чаша весов, решать не мне, но ей.

Будь же гуманна, милая…

В замочной скважине ретиво пробирается ключ. Это Лиза!

Прислушиваюсь, пытаясь поймать ее шаги, шорох и дыхание. Замок поддается, и приоткрывается дверь. До меня доходит ее ускользающий, пряный запах. Встать и идти к ней лень, и тело как танк. Затаившись, жду, чтоб она сама увидела меня первая.

Как же удачно, что я очутился в квартире раньше. Получится претвориться, что я полночи жду е, и никак не могу заснуть. И это действительно так. Никто не разубедит в обратном. Я словно и не тусил в клубах, а как верный семьянин дожидался беглую женушку у домашнего очага. Но мы не женаты. И никто из нас даже не зарекался.

– Зайчик?! – теплый звук нарушил безмятежную тишину.

Не удержавшись, я раскрываю себя, выходя из тени.

– Ты пришла? Уж не надеялся, что дождусь тебя этой ночью.

– Уже почти утро, – как ни в чем не бывало, отвечает Лиза.

Она проходит в гостиную и застает меня неприлично развалившимся во весь рост, задернув ноги на спинку дивана.

– Да, уже почти утро, – передразниваю я. – И где ты была?

– А ты где?

– С корешами пьянствовал и смотрел стриптиз, – говорю я, опуская ноги.

Я старался всегда быть честным и не скрывать от нее детали. В разумных пределах, естественно. Но что такого, если я поглазел на трех роскошных, но призрачных девочек топлес? Я чист. Все честно. Честно и чисто. Как законы Мерфи. И может в этом и есть успех наших отношений. Мы стараемся ничего не утаивать, давая волю эмоциям, а иногда и желаниям, но это пока не к месту.

– В каком клубе? – начинает она допрос.

– Не помню.

– Разве?

– Не важно. Какая разница?! А ты решила прогуляться?

– Да так, – кинула она сумочку в кресло. – Адель пригласила развеяться. Угадай куда? Остынь! Ты не поверишь, я тоже ходила на стриптиз. Мужской. К женщинам я не испытываю особой страсти. Получился девичник – Адель, я и две необязательные знакомые. Одна – стерва с работы, а вторая – подруга Адель. Весело провели время. Я звонила тебе, пыталась предупредить, чтоб ты не волновался, но ты был так занят разглядыванием пышных попок, что не соизволил ответить, а я набирала тебя раз пять!

– Нет, я бы ответил. Постой! Я сам звонил тебе! И ты не отвечала!

– Батарейка сдохла! – злорадно усмехнулась Лиза. – Не будем раздувать из мухи слона. Боже! Как я устала! Выпью воды и приму душ.

Я пересилил себя и приподнялся с дивана.

– Мне уже не до душа. Разве ты не рассталась с Адель? Совсем недавно вы посылали друг другу гневные террады. Как она поживает?

– Так себе.

– То есть?

– Да ну ее, Герман! Сходить в стрипклуб – не повод делиться своими успехами. И вообще она меня мало интересует.

Адель…

Не подумал бы, что они снова станут общаться. Вот так сюрприз. Эта бездарная поэтесса Адель – не псевдоним и не прозвище, а самое настоящее имя. Как ни крути, звучит поэтично. Она словно родилась для стихосложения. Само ее имя, как рифма. Но в голову приходит только бордель. И я бы не удивился, если б она имела к нему отношение. И прямое, и косвенное.

Адель была известной стихоплеткой в узких кругах, имела два неизданных сборника и иногда лишь отрывками публиковалась в малотиражных литературных журналах, а по праздникам читала свои творения на поэтических сборищах и фестивалях. Особенно она любила участвовать в конкурсах, только нигде ей не удавалось победить, даже попасть в номинанты и получить премию. Но Адель не сдавалась, и поражения нисколько не смущали. Для нее важен сам процесс, и возможность быть услышанной, возможность выступить и почитать на публику свои стихи, коих у Адель накопилось добрая сотня. Когда-то она читала их и нам с Лизой. Давным-давно, когда я только с ней познакомился. Но авторские выступления быстро прекратились, и мы не смогли в полной мере оценить ее выдающиеся способности. То ли она стала чересчур скромной, то ли решила не тратить времени на бездарности вроде нас – неизвестно. Прекратила, и все. Никто не расстроился. Мне сложно даже припомнить несколько строчек. Стихи пролетели сквозь уши, не оставив отпечатков – слишком ветреные строки абсурда.

Адель не была конченым фриком, занимала хорошую должность в маркетинговой компании, прилично зарабатывала на хлеб насущный и вполне разумно хранила в тайне свои таланты, предусмотрительно не раскрывая дар. И только субботними вечерами она отправлялась в подпольный поэтический клуб где-нибудь на Чистых прудах или Новокузнецкой, чтобы открыться публике догола.