Так всё начиналось

Четыре дня
Михаил Николаевич Данилов

– Война для меня началась тогда же, когда началась для всей страны. Я сейчас о себе не как о военном человеке говорю, а как о личности. Ведь как оно было? Одни люди узнали войну по работе в тылу. Я не умаляю их заслуг, но боевые действия их непосредственно не коснулись. И слава богу. Другие встретились с войной в самом страшном смысле этого слова позже, из-за призывного возраста, например. Третьи географически находились далеко от границ западных и, даже будучи военными, приняли участие в боях месяцем, неделями, днями, часами позже.

Для меня война началась с первой минуты, утром 22 июня. За два дня до этой страшной даты я, молодой, высокий, худой и нескладный выпускник военного училища, прибыл на западную границу. Место назначения у меня было под городом Дубно Ровенской области. Это на Западной Украине.

Ну, прибыл. А полка-то моего, куда назначили, нет на месте. Все в полном составе, кроме комендантской роты и ещё кого-то, выехали в летние лагеря. Тогда, перед войной, это было очень принято: лето солдаты проводили в палатках и в учениях. А, поскольку война приближалась и все это чувствовали, боевой подготовке особое внимание уделялось. И вот – прибыл, а доложиться даже некому. Решил пока подыскать себе квартиру, жильё, и в этих бытовых устройствах прошло два дня.

А потом, 22 июня, началось это всё. Тут надо понимать, что мы не пограничники, те вступили в бой с первой секунды вторжения, а над нами волнами пошли самолёты на восток, периодически бросая бомбы и на наше расположение. И вот тут-то почувствуйте ситуацию, моё положение – меня никто не знает, я никого не знаю. Старших командиров нет, и я, зелёный лейтенантик, соображаю, что в эту минуту главный здесь – я! А потому и моё звание, и моя форма должны, обязаны работать! Побежал по расположению – собирать всех, кого смогу найти. К тому времени главная, ударная самолётная волна прошла, построил я всех, а их и полуроты не набралось, командиров – никого. На заставе – слышна вдали страшная автоматная трескотня, гранаты рвутся, одиночные винтовочные выстрелы… А мы тоже готовимся к обороне: роем траншею вокруг казармы, то есть делаем то, что могли делать в тот момент. А могли мы мало. Полк где-то далеко, послал я верхового за хоть каким-нибудь приказом. Ведь именно там вся техника и оружие. А у нас на всё про всё – ни танков тебе, ни орудий тебе, только винтовки – бывшие мосинские, а теперь числились они образца 1930 года, да несколько пулемётов. Вот для них мы ячейки оборудовали, хотя прекрасно понимали, что настоящую оборону такими силами держать невозможно. Но делать-то что-то надо! Работали без передышки.

Только через сутки после начала войны (!) появился какой-то капитан. За всё это время – первый и последний командир, который вспомнил о том, что здесь остались люди, которым надо что-то объяснить и направить их на что-то, на какие-то действия… Это я так подумал, увидев его. Но как же я ошибался! Всё было гораздо хуже. Всё это нужно было вчера, а сегодня…

Он закричал, увидев нас:

– Комсомольцы есть? Становись!

Стали мы жиденькой шеренгой. Я оказался самым высоким – на правом фланге. Сослужил мне рост службу – капитан говорит мне:

– Так, вы назначаетесь командиром первой батареи, а вы, – это он второму в строю, моему соседу, – второй батареей будете командовать!

…Какие батареи, откуда, ведь пушек-то нет, чем командовать?!

А он, словно услышал мысли, добавил:

– Сейчас пойдём, я укажу места, где ставить орудия. Немецкие танки будут здесь через тридцать минут.

Всё это гладко можно только рассказывать, а на деле… Ну, позиции нам указали – это одно. Но чем, чем воевать? А капитан уже сказал, что отправляется за снарядами, и исчез, будто и не было его… Потом один красноармеец, умница, вспомнил: «А ведь капитан говорил, наверно о тех пушках, что в мастерских только что из ремонта вышли. Вряд ли их успели на учения вывезти».

Бегом все туда. Верно! Два орудия. Сто пятьдесят два миллиметра калибр! Уж это-то против танков пойдёт, да ещё как! Но… махина тяжеленная, руками не выкатишь. Нашли трактор ЧТЗ, завели, подцепили пушку, повезли к указанному месту. Но… (опять это проклятое «но»!) то ли мы чуть замешкались, то ли капитан неправильно срок определил, то ли немцы быстрее шли, не терпелось им нас добить… Но когда мы только показались на окраине, нас уже ждали.

Они себя особо не утруждали. Разведка им уже, наверно, доложила, что гарнизона нет, только горстка каких-то солдат суетится, поэтому они поставили свои танки на лугу, за речушкой, расположились полукругом метрах в двухстах-трёхстах от нас, по танковым понятиям – это почти в упор. И начали нас расстреливать, едва мы себя обнаружили. А как не обнаружишь с такой дылдой да с трактором! До намеченной позиции мы не доехали метров 50—100.

Надо сказать, что пушка эта, конечно, замечательная, но такая тяжёлая, что снять её с передка не просто, много людей надо. Поэтому я и приказал группе человек двадцать следовать за нами. Вот как раз по ним-то немцы и открыли огонь из всех танковых пулемётов. Несколько наших ребят упали сразу, а у остальных не было даже мгновения, чтобы посмотреть: убиты ли их товарищи, ранены ли? Трактору нашему тоже одной из первых очередей двигатель изрешетили-пробарабанили… Оставалось одно – разворачиваться и принимать бой.

А они как бы играли, как кошка с мышью: посмотрим, что там у этих русских получится. Пехоту свою вперёд не пускали, нет! А может быть, её там и не было даже? Кто знает? До этого ли?!

Мы все взялись и развернули пушку. Вот тут-то немцы поняли, что это и серьёзно, и опасно, и начали обстрел из танков. Если бы они могли предположить фантастическую вещь, что у нас элементарно нет снарядов! У них такое в сознании не могло уместиться: есть орудие, то, значит, при нём есть снаряды. Орднунг! Ежели б они догадались, то просто двинулись бы вперёд, не встречая никакого сопротивления.

Мы в это время были во дворе какой-то хаты. Надо бы отъехать подальше, но уже не было возможности.

В такие моменты, в таких обстоятельствах всё решают секунды. Если бы не случилось то, что случилось, нам немедленно пришлось бы отступать, потому что самое мощное орудие превращается в простую железяку, если нет снарядов. Но произошло чудо: кругом разрывы, очереди, а к нам во двор залетает грузовичок, а в нём – ящики со снарядами! Ай да капитан! Ай да молодчина! Я мог мысленно благодарить его, зная точно, что благодарю того, кого нужно, кто это заслужил, потому что это мог сделать только он.

К тому моменту от наших осталось в живых всего восемь человек… Были там два сержанта, которые хоть что-то понимали в артиллерии, и старшина, уверенный такой, который сразу сказал, что пушку знает, потому что воевал с ней ещё в финскую.

А по нам продолжают стрелять. Крыша у хаты очеретом, камышом покрыта была, она, конечно, загорелась. Коровы ревут в горящем сарае, поросята визжат, хозяйка детей в охапку – и бежать!

Но у нас было 14 ящиков со снарядами! Наводили мы через ствол, напрямую. Понимаем, что остались одни впереди, надо хотя бы разок огрызнуться, поумерить их пыл, тогда и нам поспокойнее можно будет оглядеться.

Все работали как заведённые. И, кстати, вначале как заговорённые, потому что все восемь человек довольно долго были целы и живы… Открыли огонь. Выстрел. Второй. Кажется, именно третьим снарядом мы подбили немецкий танк. Снаряд у нашей пушки весит сорок три килограмма, и он пробил даже лобовую броню! Потом время будто остановилось. Мы стреляли, стреляли… Опомнился я только тогда, когда был подбит второй танк. Огляделся. Снаряды подносить уже было некому. Когда я стащил последний ящик с грузовика, машина загорелась. А когда остался последний снаряд, в этот момент немцы попали в поворотный механизм орудия, и он вышел из строя. Всё было кончено, надо было с этого места уходить.

…Мы отбивались ещё полтора дня. Двадцать пятого июня откуда-то появился полковник (кто он – понятия не имею до сих пор), собрал оставшихся в живых своих подчинённых. Только их почему-то никого больше! Я к нему: «Что делать?» Он ясными глазами посмотрел на меня и отчеканил:

– Я вернусь. Ждите приказа!

И по сей день я его не увидел. И по сей день приказа не получил…

Как удалось остаться в живых, – это уже долгая история. Но провоевал я до конца войны, до самого Берлина. И Москву оборонял, и Ленинград, и в Киеве был, и прочее, и прочее…

– До Берлина всё же дошли?

– Да. В окраины мы вошли 21 апреля 1945 года. И уже на следующий день поставили нас на прямую наводку. Так и получилось: с чего начинал войну, тем и заканчивал. Ещё когда только подходили к Берлину, соревнование вроде было, кто первый откроет огонь. Мы, правда, первыми не оказались, у нас орудия тяжёлые, не такие разворотливые. Тридцатая гвардейская пушечная бригада 47-й армии нас обставила. Но потом мы больше пригодились на прямой наводке. Пушки у нас были 203-миллиметровые, гаубицы БМ. Снаряд – сто килограммов! И мы пробивали завалы и баррикады, расчищая путь пехоте и танкам. Последняя стрельба была для меня 1 мая, выпустили мы 16 снарядов. Потом уже я ходил в Рейхстаг и там нашёл «свой» неразорвавшийся снаряд на втором этаже. В кавычках «свой», потому что имею в виду – такой же, как наш. А может, и нашей батареи. Мы ведь тоже по Рейхстагу стреляли.

– Расписались?

– А как же! Углём, на лестнице, между первым и вторым этажами. Подписей там было множество. Перед этим поднял на память такой переплетённый блокнот-книгу, какими пользовались в Рейхстаге.

– А написали что?

– Да просто: Москва – Ленинград – Берлин. Михаил Данилов. За всю войну расписался, с первой до последней минуты.

Война с границы начиналась
Афанасий Прокофьевич Копосов

Он родился в 1918 году. Соответственно, и служить в погранвойсках начал до войны. Боевая биография у Копосова трудная: дважды был ранен, воевал на Ленинградском и Карельском фронтах, потом – на Первом и Втором Украинском, принимал участие во взятии Братиславы, Будапешта, Вены… Короче, ему было что рассказать. Но он же пограничник! Поэтому и вопросы мои к нему были, как к пограничнику, тем более что встретил он войну 22 июня 1941 года на границе, на шестой заставе 80-го погранотряда. А это сейчас – именная застава. Для непосвящённых объясню, что именными становились заставы, где совершены были особые подвиги. Это заставы-герои.

– Афанасий Прокофьевич, сейчас граница с Финляндией считается тихой. Но тогда, в начале сороковых, только что закончилась война с Финляндией, потом она стала союзницей Германии, так что тихой эту границу назвать тогда нельзя было никак. Сегодня многие говорят, что мы чуть ли не прозевали начало войны. Дальше – больше: говорят, что мы и не готовились к ней, а если готовились, то только для того, чтобы напасть на бедную фашистскую Германию…

Пограничники в случае начала боевых действий почти всегда – смертники, очень дорого отдающие свои жизни. Это люди, встречающие первый удар. Вы чувствовали, что война приближается?

– С полной ответственностью могу сказать, что на всём протяжении западной границы все пограничники знали: война приближается. Мы могли не знать точную дату, но в том, что она начнётся вот-вот, не было никаких сомнений.

Чтобы понять по-настоящему, надо знать, что у пограничников есть своя разведка, что наблюдение за сопредельной территорией ведётся непрерывно, изо дня в день, из года в год. И даже самые, казалось бы, мелочи, зафиксированные в журналах наблюдений, рано или поздно складываются в точную картину того, что происходит на сопредельной стороне.

Ну вот я вам пару примеров приведу. После войны с Финляндией финские пограничники, встречаясь с нами в поле зрения при обходе Государственной границы, подчёркнуто уважительно приветствовали нас. Но вот Финляндия вошла в союз с Гитлером. И сразу же доклад пограничного наряда: финские пограничники, завидев нас, укрылись в лесу и внимательно следили за нашими передвижениями. Один раз, другой… Это стало системой. Тревожный знак? Да.

Или вот ещё. Если кто бывал в Карелии или Финляндии, знает, что там сплошные глыбы камней, земли там – не накопаешь шанцевой лопаточкой себе окопчик, нужно взрывать или долбить. И вот настал момент – с территории Финляндии стали доноситься взрывы, взрывы, взрывы, гудение автомашин. А поскольку с нашей стороны им никто не угрожал, значит, готовится нападение, прокладываются дороги…

Мы, конечно, каждый день всё это фиксировали и доносили по команде – все происшествия, все наблюдения, все результаты нашей пограничной работы. Усилилась и разведка финнами нашей территории. Через болота легче было, по их мнению, проникнуть на нашу сторону.

– То есть нарушителей стало больше?

– Да, больше. Мы со своей стороны тоже стали что-то делать, готовиться…

– В чём это выражалось?

– Ну, хотя бы в том, что ещё в мае 1941 года руководство пограничными войсками дало команду усилить охрану Государственной границы. Стали мы ходить по двое, по трое, а то и больше человек… Такие наряды укрупнённые. В нерабочее время, после службы, ребята больше занимались огневой подготовкой, изучали прилегающую к заставе местность – мы допускали, что придётся вести бои с крупными отрядами финнов на нашей территории. А потому занимались и другими делами: оборудовали огневые точки для станкового и ручных пулемётов. На всю заставу у нас был один дзот земляной, его сделали ещё после финской войны сапёры.