Глава 3

Щебетали птички, радуясь теплым, ещё солнечным дням. Под их звонкое, бодрое пение и проснулся Павел, сразу увидев пустую телегу. Он нехотя поднялся, тряхнул головой, чтобы взбодриться, и глянул на Сашу. Тот мирно дрых, свернувшись калачиком и негромко похрапывая. Солнце уже взошло и хорошо освещало разрушенный мегаполис. Предстояло двигаться дальше, туда, где Паша видел колючую проволоку.

Алексей сидел на посту в кресле и, завидев старшего, поднялся навстречу.

– Где Геннадий? – спросил Павел, потирая заспанные глаза.

Алексей пожал плечами и зевнув, сказал:

– Не выходил. Наверху, наверное. Больше негде.

– Буди Саню, собираемся. Я наверх, осмотрюсь.

Алексей кивнул и потопал к костру, который уже догорел и лишь горячие еще угли веяли теплом. Паша поднялся по лестнице на третий этаж и, как и предполагал Алексей, нашел там Гену. Тот завороженно смотрел из окна на мертвый город и даже не заметил приближающегося Павла.

– Нашёл чего? – спросил, подходя ближе, Паша.

Гена не вздрогнул, не дернулся, а значит, все-таки заметил старшего боковым зрением.

– Нет. Не нашел. Я просто смотрел.

– Движение было?

– Нет. Всё тихо. Только птицы, – отрешенно отвечал Гена, продолжая смотреть вперед.

– Нам пора, Ген. Пошли.

– Подожди, – повернулся юнец и посмотрел прямо в глаза Павлу.

– Ну. Говори уже. Некогда резину тянуть.

– Я знаю, вчера я показал себя плохо, но, пожалуйста, дай мне шанс.

– Посмотрим. Пошли, – вздохнув, ответил Паша и повернулся к лестнице, намереваясь уйти.

– Не говори деду, пожалуйста. И никому не говори, я тебя прошу, Паш.

Павел повернул голову на Гену и понимая, что слава разлетится по их маленькому поселению в один короткий миг, задумался на минуту.

– Паш, – умоляюще просил юнец, готовый исчезнуть, провалиться, испариться, только бы никогда этого не было: ни вылазки, ни воя, ни стрельбы, вообще ничего.

– Возьми себя в руки, боец. Мы не на прогулке, здесь бывает опасно. Если больше не облажаешься, то никто ничего не узнает. Всё останется между нами четырьмя. Договорились?

Гена радостно закивал и хотел даже обнять Пашу, на что тот шагнул назад и пресек эти нежности. Смягчившись, сказал:

– Тормози, парень. С девушкой обжиматься будешь. Пошли уже. И следи за собой. Мы рассчитываем на тебя, не забывай это.

– Я не подведу, вот увидишь, – заулыбался Гена, радуясь, что ему все-таки дали шанс доказать свою мужественность.

– Очень на это надеюсь, Ген. Пошли.

Они проползли под плитой и спустились вниз, где их уже ждали.

– Грозный Геннадий, – издеваясь, приветствовал Саша, стоя возле пролома.

– Сань, хорош. Автомат верни ему, – пресек подколы друга Павел.

– Паш, ты серьезно? А если он опять…

– Без если, – резко прервал его Паша.

– Он у Лёхи. Лёха уже снаружи.

Саша недовольно зашагал к выходу, где уже верхом на своём рыжем коне восседал Алексей. Гена проследовал за ним и остановился около верхового.

– Отдай ему его оружие, – выходя наружу, сказал Павел, и Алексей лишь удивленно пожав плечами, вернул автомат владельцу.

Гена, повесив его на плечо, запрыгнул в телегу и взялся за вожжи. Саша уже сидел на соломе сзади, держа оружие наготове. Паша лихо оседлал свою гнедую и оглядел всех. Затем посмотрел вперед и, подняв руку, указал на северо-восток.

– Нам, приблизительно, вон туда. Там склад или что–то типа того. Смотрим в оба, про собак не забываем, про остальных тоже, – и, глянув на Гену, добавил, – в пустоту не стреляем. Слушаем счетчик, у него теперь две функции. Я двигаюсь впереди, Гена – за мной, Лёха – замыкающий.

Павел осторожно начал приближаться к дороге, за которой ночью прятались собаки. Яркое солнце светило в лицо, и это сильно мешало: слезились глаза и приходилось постоянно их тереть. Слева всё чаще стали появляться белые кости людей, привычно вписываясь в городской пейзаж.

Дозиметр молчал. Но Паша знал: дальше, возможно, излучение и опасные места придется обходить. Те несколько километров, что им нужно преодолеть, могут перерасти в десять, а то и больше. Но торопиться нельзя, да особо и некуда, в запасе весь световой день. К вечеру они должны вернуться обратно в это здание, уже давно ставшее их привычной базой.

Вылазки приходилось совершать несколько раз в месяц, в зависимости от погоды. Все-таки трудно было обходиться без некоторых благ погибшей цивилизации. Зима отступила, и те немногие, кто выжил, пытались наладить жизнь заново и сделать ее максимально похожей на прежнюю.

Ветровой генератор с перебоями, но работал. Правда, электричества хватало не на многое, и распределял его строго Степаныч. В основном вся полученная энергия уходила на подзарядку счетчика Гейгера и одного фонарика, который каким-то чудом ещё слабо светил.

Найти что-то полезное удавалось редко. Что не сгорело – то сгнило, а что не сгнило – фонило так, что подходить близко, порой, было страшно. Но все же вылазки не были напрасными, хоть и поначалу казались бессмысленными. Особенно после того, как погиб один из бойцов, Борис.

Радиация была не единственной, чего стоило опасаться. В городе после дождя остались люди, и излучение, а может, и вирус их сильно изменили за прошедшие годы. Многих настолько сильно, что человека в них распознать, порой, было сложно. Они превратились в агрессивных тварей, которые нападали и убивали, чтобы съесть. Всё просто: выжившие стали дичью, но дичью опасной, вооруженной. Обычно всегда отбивались легко, даже от стаи, благо, недостатка в патронах пока не было и стрелять умели все. Степаныч за долгую зиму об этом позаботился и научил всех обращаться с оружием.

Добравшись до шоссе, группа свернула налево и медленно пошла на север, петляя между остатками машин. Они, загромоздив дорогу, стояли черные и ржавые, грузовые и легковые, сгоревшие вместе с людьми, которые не смогли или не успели выбраться. Их обугленные скелеты так и оставались внутри машин и производили ужасающее впечатление на Гену, находившегося здесь впервые. Паша, ехавший впереди, внимательно смотрел по сторонам, выискивая возможную опасность. Зрение позволяло заглядывать в темные проемы разрушенных зданий, подвалы и завалы. Именно из таких мест и нападали иные, обычно мелкими стаями.

Иные – измененные радиацией или вирусом, или тем и другим вместе, люди и редко собаки, которых не съели долгой зимой. Ещё встречались мутанты, но уже реже. Те были больше человека, сильны и быстры, очень опасны, но действовали поодиночке. Такой вот монстр и напал весной на Бориса, просто разорвав бойца пополам. Мутанта убили, с трудом, но убили. Сотня пуль его свалила. Еще с десяток контрольных в уже не подающее признаков жизни тело. Павла передергивало каждый раз, когда он вспоминал тот бой с огромной злобной тварью.

Запищал счетчик как и обычно около ржавого автобуса с множеством белых скелетов внутри. Паша поднял левую руку вверх, и группа повернула направо, к небольшой речушке, протекавшей через город. Домов здесь почти не было, только обугленный пролесок и детская площадка, через которую и прошла группа, направляясь к складским ангарам впереди.

На детские скелеты уже нельзя было спокойно смотреть. Сердце сжималось и хотелось выть каждый раз, когда они шли этим путем. Такая же площадка была возле дома Павла, и если бы он не уехал к бабушке, то, как знать, может, вот так же лежал бы сейчас на ней. А может быть, изменившись до неузнаваемости, охотился бы сейчас на выживших.

Дождь не щадил никого: ни старого, ни малого, ни женщин, ни мужчин, ни богатых, ни бедных, ни маму… Перед ним оказались все равны, невзирая на многочисленные религии и политические убеждения.

Полина была похожа на маму, как казалось Паше. Во всяком случае, постепенно стирающийся из памяти образ мамы все чаще вытесняло лицо любимой. Хорошо это или плохо, Павел не знал, но так происходило. Отсутствие фотографий и тяжелые долгие зимние годы выживания делали свое пагубное дело.

Лесопосадка закончилась, и впереди снова замаячил мертвый город, окутанный угнетающей тишиной. Наверное, так сейчас по всей планете: и в Америке, и в Китае, везде. Дождь шел чуть больше суток, и досталось всем, невзирая на границы. Пока жив был еще радиоприемник в первые годы « зимы», Степаныч тщетно пытался поймать хоть чей-нибудь сигнал, хоть на каком-нибудь языке. Но радиоэфир был мертв, как и сама планета.

Со стороны речки вдруг что-то зашумело, нарушая тишину мертвого города. Непонятно, негромко, но казалось совсем рядом. Сердце ушло в пятки, холодный пот и сбивающееся дыхание выдавали испуг. Павел, вскинув автомат вправо, остановил гнедую. Группа замерла следом, но ничего необычного не происходило.

– Лёха, смотри слева, – негромко сказал Паша, опасаясь атаки с другой стороны, и, как оказалось, не зря.

Выстрелы раздались сразу же, едва Павел успел договорить. Слева бежали иные, некоторые, словно собаки, на четырех конечностях. Алексей стрелял очередями, выбивая брызги бурой крови из мчащихся на них тел. Быстро спрыгнув с телеги и встав на колено, Саша тоже открыл огонь.

– Гена, держи речку! – крикнул Паша, стреляя по стремительно атакующему противнику.

Иных было не больше двух десятков, но внезапность была на их стороне. Они ужасающе быстро приближались, издавая ревущие гортанные хрипы голодными ртами.

– Мля! Сука!!! – сквозь выстрелы было слышно, как орал Саша, перезаряжая автомат.

Не больше пятидесяти метров оставалось преодолеть иным. Каждый из бойцов бил в своем секторе, отстреливая нападающих. Бежать бессмысленно. Спешка может привести к худшим последствиям. Мертвый город оглушала стрельба, разрывая кладбищенскую тишину. Короткими очередями Павел стрелял в иных в своем секторе огня. Почти все пули достигали цели, все-таки страх быть разорванным на куски, несомненно, присутствовал. Твари падали одна за другой. Последний иной, а точнее иная, упала в паре метров от телеги и задергалась, пытаясь дотянуться до Саши.

– Тварь! Сдохни уже, сука! – злобно крикнул он и всадил в нее остаток магазина.

Тварь затихла. В воздухе стоял запах пороха, крови и мочи.

– Гена, мать твою! Я тебе нафига оружие вернул!? – кричал Павел, разозлившись не на шутку.

Гена, вжавшись в телегу всем телом и пытаясь зарыться в сене, что-то бормотал, но автомат из рук не выпускал.

– Эй, боец! – ткнул его автоматом Саша и подобрал с земли пустые магазины.

– Пожалуйста. Я хочу домой. Пожалуйста. Домой, домой, домой, – завыл тот, продолжая зарываться еще глубже.

– Два рожка расстрелял, – сказал Алексей, вытирая с лица пот.

– И я два. Паш, а ты? – спросил Саша, ткнув Гену еще раз в бок.

– Тоже. Почти.

– Чё делать будем? – кивнул на Гену Саша, перезаряжая оружие.

– Ничего, – отрезал Паша, убирая пустой магазин в разгрузку.

Алексей как обычно спокойно молчал, делая вид, что его вообще не интересует, что будет с Геной.

– Лёха, ты чё думаешь? – не унимался Саша, поглядывая на трупы иных.

– Паша пусть думает, мне-то что.

Иная возле телеги лежала обнаженной, раскинув конечности в стороны. Обрывки одежды кое-где висели лоскутами. Кожа, грязная и жесткая, вызывала отвращение, кровь под ней растекалась в стороны, и земля тут же впитывала её. Лицо бывшей когда-то женщины было без губ и вследствие облучения вытянулось вперед, ещё не как у собаки, но уже как у обезьяны. Челюсти с черными зубами застыли в вечном теперь оскале. Открытые желтые стеклянные глаза смотрели в чистое синее небо словно в ожидании чего-то.

– Поехали, Сань, рули за мной.

– Я в обоссанной телеге с этим чудом не поеду!

– Саня, выкинь солому и садись. Потом. Все потом, – нервно выпалил Павел, поглядывая в сторону реки.

Саша, недовольно бурча и матерясь, бросил солому на иную и брезгливо сел на козлы.

– Прикрывальщик, мля, недоделанный. Врезать бы тебе ещё пару раз, блин, – злобно процедил он в сторону Гены, а тот отполз назад и, сжавшись в комок, продолжал бормотание о доме.

– Вперед, – в обволакивающей снова тишине негромко сказал Паша и двинулся дальше.