Кризис

На второй стадии духовно – мистический кризис уже не так опасен, как на первой. Основные переживания были на первой стадии, если они прошли без осложнений, и не началась мистическая болезнь, сопровождавшаяся психическим расстройством. То человек, на второй стадии проходя становление мистической личности, переносит ее без вреда для себя. Переживания кризиса становления у Ошо:

«В тот день, когда я перестал стремиться… Это тоже неудачное выражение, правильнее сказать: «в тот день, когда исчезло стремление». Так будет намного вернее, потому что слова «я перестал стремиться» означают, будто еще оставался «я». Это значит, что я нацелил свои усилия на желание остановиться – и, следовательно, некое утонченное желание еще сохранялось.

Но желание невозможно остановить, его можно только постичь. Само постижение желания означает его исчезновение. Запомните, никто не в силах прекратить желать, а подлинная реальность проявляется лишь после того, как исчезает желание.

Вот такая дилемма… Что же делать? Желания существуют, а будды продолжают повторять, что нужно избавляться от желаний, – и следом заявляют, что нельзя прекратить желать. Что делать? Человек сталкивается с дилеммой. Он постоянно чего-то хочет. И ему вначале говорят, что это нужно прекратить, а потом – что это невозможно прекратить. Что же, собственно, делать?

Желание нужно постичь. И его можно постичь, для этого достаточно понять его тщетность. Нужно прямое восприятие, непосредственное проникновение в суть вещей.

В тот день, когда исчезли желания, я чувствовал себя беспомощным и утратившим надежду. Надежда пропала, потому что пропало будущее. Надеяться было не на что, ведь уже ясно было, что все надежды тщетны, они не сбываются. Ты бегаешь по кругу. Мечта манит за собой, оставаясь за пределами досягаемости. Она создает все новые миражи и искушает: «Давай, беги быстрее – и ты дотянешься». Но сколько ни беги, мечта все так же далека, она отдаляется, как линия горизонта. Горизонт виден, но до него никогда не дойти. Стоит сделать шаг вперед, как он отдаляется ровно на шаг. Чем быстрее бежишь, тем быстрее уходит в даль он. Если замедлишь шаг, он тоже приостановится. Очевидно одно – расстояние между ним и тобой всегда остается одинаковым. Оно не сокращается ни на метр.

Мы не в силах сократить расстояние между собой и мечтой. Надежда – это горизонт. Мы пытаемся дотянуться до горизонта, до надежды, до переброшенного в будущее желания. Желание – это мост, но мост воображаемый, потому что сам горизонт – тоже мираж. Туда нельзя протянуть настоящий мост, его можно только вообразить. Человек не может коснуться того, чего нет.

В тот день, когда исчезли желания, когда я заглянул в их сущность и понял, что они всегда тщетны, я почувствовал себя беспомощным и лишившимся надежд. Но в тот же миг что-то начало происходить. Началось то самое, к чему я стремился на протяжении многих жизней и чего никак не мог достичь. Единственная надежда – в ощущении безнадежности, единственное исполнение желаний – в отсутствии желаний. И когда ты ощущаешь непостижимо глубокую беспомощность, весь мир вдруг начинает тебе помогать.

Вселенная ждет. Она видит, что ты работаешь над собой, и до поры ни во что не вмешивается, просто ждет. Она может ждать бесконечно долго, потому что не терпит суеты. Это сама Вечность. Но в тот миг, когда ты оставляешь попытки и исчезаешь, вся Вселенная мчится к тебе, наполняет тебя. Именно тогда все и начинается.

Семь дней я пребывал в полной безнадежности, но, несмотря на беспомощность, я чувствовал, как что-то происходит. Говоря о безнадежности, я употребляю это слово не в привычном вам смысле. Я просто имею в виду, что у меня не было никаких надежд. Печали это не вызывало. Напротив, я был счастлив – мне было спокойно, я был тих, собран и внимателен. Отсутствие всяких надежд, но в совершенно новом смысле. Для меня перестало существовать само понятие надежды – а следовательно, и ее отсутствия. Исчезло и то, и другое.

Отсутствие надежд было полным. Исчезла надежда, а вместе с ней – и ее противоположность, безнадежность. Это было совершенно новое ощущение – жизнь без каких-либо надежд. В нем не было ничего плохого. Мне просто приходится употреблять привычные слова, но ничего неприятного в этом состоянии не было. Наоборот, оно было радостным. Это было ощущение не утраты, а появления чего-то нового. Меня переполняло, окутывало нечто незнакомое.

И когда я говорю о беспомощности, это слово тоже следует понимать не в обычном смысле. Это попросту означает, что я лишился себя. Я просто признавал, что меня нет и, значит, я уже не могу полагаться на свои силы, существовать самостоятельно. Земля ушла из-под ног, подо мной раскрылась бездна… бездонная пропасть. Но страха не было, ведь мне нечего было оберегать. Страха не было – некому было бояться.

За ту неделю произошло невероятное и полное преображение. А в последний день ощущение присутствия совершенно новой энергии, нового света и новой радости стало очень мощным, почти нестерпимым – словно я вот-вот взорвусь, сойду с ума от блаженства. Западная молодежь называет это «кайфовать», «дуреть от счастья».

Невозможно было понять смысл происходящего. Я попал в мир вне смысла – его трудно постичь, трудно разложить на части, трудно объяснить словами, языком. Любые священные писания бессильны, все слова, которыми можно было бы описать это переживание, кажутся блеклыми, выцветшими. Слишком живыми и яркими были эти ощущения, это был неиссякаемый прилив блаженства.

Весь тот день выдался каким-то странным, ошеломляющим, оглушительным. Прошлое исчезало, будто его никогда у меня и не было, будто я просто где-то все это вычитал. Оно становилось похожим на давний сон, на услышанный когда-то рассказ о чужой жизни. Я расставался с прошлым, рвал связи со своей историей. Я забывал автобиографию, становился кем-то несуществующим, кого Будда называет анатта. Исчезали границы, пропадали все различия.

Сам разум исчезал; он отдалился на тысячи миль. Собраться с мыслями было трудно, разум уносился все дальше и дальше, но цепляться за него не было никакой нужды. Он меня попросту не интересовал. Все шло как надо. Не было нужды сберегать воспоминания. К вечеру это стало нестерпимо болезненным. Я чувствовал себя словно женщина, которая вот-вот родит. Начались родовые схватки, и они причиняли острые мучения.

Всю неделю я ложился спать в двенадцать ночи, но в тот день просто не мог высидеть так долго. Глаза слипались, я открывал их с огромным трудом. Что-то надвигалось, что-то непременно должно было случиться. Трудно сказать, что именно, – возможно, я просто умирал – но страха не было. Я был готов ко всему. Минувшие семь дней были такими прекрасными, что я готов был даже умереть. Мне уже ничего не хотелось. Целую неделю я провел в полном блаженстве. Я был так счастлив, что с радостью принял бы даже смерть.

Что-то неотвратимо приближалось – что-то сравнимое с гибелью, некий решительный поворот, который мог закончиться смертью или новым рождением, распятием или воскресением. Прямо за углом меня поджидало нечто невероятно важное. Но я не мог заставить себя раскрыть глаза, я был будто одурманен.

Уснул я часов около восьми, но это было мало похоже на сон. Теперь я понимаю, что имеет в виду Патанджали, когда говорит, что самадхи напоминает сон. Разница только в одном: в самадхи ты одновременно спишь и бодрствуешь, спишь и не спишь. Тело расслаблено, каждая клеточка организма спит, но в тебе пылает огонек осознанности… ясный, не дающий копоти. Ты начеку, но расслаблен, не напряжен, но в полном сознании. Тело покоится в глубоком сне, а сознание возносится на пик активности. Так соединяются вершина сознания и впадина телесного покоя.

Я уснул. Странный это был сон: тело спит, а я бодрствую. Это было так странно… Тебя будто разорвали на две части, растянули в двух направлениях, разнесли по двум измерениям, но два полюса при этом были так обострены, словно я одновременно оказался обоими… Положительное и отрицательное, сон и бодрствование, жизнь и смерть слились в одно. Это был тот миг, когда сливаются творец и сотворенное.

Состояние было сверхъестественным. В первый раз оно потрясает до самых глубин души. После этого переживания тебе уже никогда не стать прежним. Оно приносит совершенно новые взгляды на жизнь, делает тебя совсем другим.

Около полуночи мои глаза открылись вдруг сами собой… во всяком случае, я не прилагал к этому никаких усилий. Что-то нарушило мой сон. Я ощутил рядом с собой, в своей комнате, чье-то присутствие. Моя комнатка была совсем крошечной, но я чувствовал повсюду вокруг биение жизни, мощные вибрации. Я словно попал в глаз тайфуна и захлебывался в величественной буре света, радости и блаженства.

Это было так реально, что нереальным стало все остальное: стены комнаты, весь дом, само мое тело. Все стало нереальным, ведь лишь теперь я впервые видел подлинную действительность.

Вот почему нам так трудно понять, когда Будда и Шанкара говорят, что мир – это майя, иллюзия. Мы знаем только этот, наш мир, нам не с чем его сравнить. Нам известна только одна действительность. О чем говорят эти люди? Какая-то майя, иллюзия… Есть лишь одна реальность. Их слова не поймешь, пока не постигнешь подлинную реальность. До той поры их слова остаются теориями, хитроумными гипотезами. Может, это просто заумная философия такая: «Весь мир – иллюзия?»

На Западе было так. Беркли заявил, что мир нереален, когда прогуливался со своим приятелем, человеком весьма логичным. Этот его приятель был почти скептиком. После этих слов он молча поднял камень и больно стукнул Беркли по голове. Беркли завопил, кровь сочилась из царапины, а его друг-скептик сказал: «Так что, мир по-прежнему нереален? Ты ведь сам так сказал, верно? Почему же ты кричишь, ведь этот камень нереален. Чего хвататься за голову и корчиться от боли? Все вокруг нереально!»

Такие люди не в состоянии понять, что имеет в виду Будда, когда говорит, что Вселенная – мираж. Он не утверждает, что можно ходить сквозь стены. Он не говорит, что мы можем питаться камнями и нет никакой разницы, что ты ешь – хлеб или камни. Нет, дело совсем не в этом.

Он говорит о том, что есть иная действительность, и стоит ее постичь, как эта так называемая реальность просто блекнет, становится нереальной. Сравнение возможно только после пробуждения к высшей реальности, а не до того.

Во сне реально сновидение. Каждую ночь мы видим сны, но каждое утро говорим, что они были нереальны, но на следующую ночь, когда мы спим, сновидения снова становятся явью. Во сне очень трудно понять, что это сон. А утром это очень легко. В чем же причина? Ты остаешься собой. Во сне есть только одна действительность. С чем ее сравнить? Кто возьмется утверждать, что реально? По сравнению с чем? Реальность только одна. Все точно так же нереально, как и все прочее, и потому сравнение невозможно. Утром, когда ты открываешь глаза, перед тобой уже другая реальность, и теперь ты можешь говорить, что сновидение было нереальным. Сновидение становится нереальным при сравнении с явью.

Но есть и пробуждение… И по сравнению с реальностью этого пробуждения нереальной становится привычная действительность.

Той ночью я впервые постиг смысл понятия майя. Конечно, я и раньше знал это слово, но совершенно не сознавал его смысла. Я воспринимал его так же, как и вы сейчас, но никогда прежде не понимал по-настоящему. Разве можно понять, не пережив? Той ночью распахнулись двери новой действительности, незнакомого измерения. И там была она – иная реальность, особая реальность, настоящая реальность, как угодно будет называть. Называйте ее Богом, истиной, дхармой, дао – как угодно. Она не имеет названия. Но она была там – прозрачная, но в то же время столь осязаемая… Она чуть не задушила меня. Ее было слишком много, я еще не мог вобрать в себя столько всего…

У меня возникло сильное желание выскочить из комнаты, выбежать под открытое небо. Я задыхался. Слишком много всего! Я погибал! Мне казалось, что, если задержусь тут хоть на секунду, эта реальность меня задушит. И я выскочил из дому, помчался во двор. Мне хотелось просто оказаться под открытым небом, увидеть звезды, деревья и землю… быть на воле. Стоило мне выйти – и удушье тут же прошло. Моя комнатушка была слишком мала для такого величественного события. Для такого события даже звездное небо – слишком тесная крыша. Оно больше неба. Даже небо – не предел. Но так мне все равно стало легче.

Я направился к ближайшему саду. Даже походка моя стала иной. Я шел так, будто сила тяготения исчезла. Шел я, бежал или просто парил – трудно сказать. Тяготения не было, я ничего не весил, меня словно влекла какая-то сила. Я оказался в объятиях какой-то неведомой энергии.

Запомните, с того дня я никогда уже не был по-настоящему в своем теле. Меня с телом соединяет лишь тончайшая нить. И меня все время удивляет, что Целое почему-то хочет, чтобы я оставался тут – а я тут уже не сам по себе, не по своей воле. Воля Целого держит меня здесь, она позволяет мне еще немного побыть на этом берегу. Возможно, через меня Целое хочет с вами чем-то поделиться.

С того дня мир стал нереальным. Передо мной открылся другой мир. Но когда я называю этот мир нереальным, я не имею в виду, что эти деревья не настоящие. Они совершенно реальны; нереально то, какими вы их видите. Сами по себе они самые настоящие – они существуют в Боге, они есть в абсолютной реальности, – но то, какими вы их видите… Вы не видите их по-настоящему. Вы видите нечто другое – мираж.

Вы окружили себя собственными снами, и это сновидение будет тянуться, пока вы не проснетесь. Мир нереален, потому что известный вам мир – это мир ваших снов. А когда просыпаешься, перед тобой возникает новый мир, настоящий.

Нельзя говорить: есть Бог, а есть мир. Бог и есть мир, но это понимаешь, только когда твои глаза ясны, не запорошены сном, не затянуты дымкой сновидений. Когда взор ясен, когда обострена чувствительность, становится очевидно, что есть только Бог.

Иногда Бог – это зеленое дерево, иногда – яркая звезда, иногда – кукушка, а иногда цветок. Бог – порой ребенок, порой река, но всё, что есть, – это Бог. Как только начинаешь по-настоящему видеть, вокруг – только Бог.

Но сейчас всё, что вы видите, – не истина, а ложь. Что такое мираж? Лживая проекция. Но, как только увидишь… Хоть на долю секунды… нужно лишь позволить себе это! Повсюду перед тобой предстает невероятное благословение – в облаках, на солнце и на земле.

Мир прекрасен. Но я говорю сейчас не о вашем мире, я говорю о своем мире. Ваш мир уродлив, он создан вашим «я», это мир проекций. Вы используете подлинную действительность как экран, на котором отражаются ваши собственные представления о мире.

Когда я говорю, что мир реален, это невероятный, чудесный мир – лучащийся бесконечностью, наполненный светом и радостью. Это вечный праздник – я говорю о своем мире. Он может стать и вашим, нужно лишь проснуться.

Той ночью я стал пустым, а потом наполнился. Я прекратил быть и стал самим бытием. Той ночью я погиб и родился заново. Но тот, кто родился, не имел ничего общего с тем, кто умер. Не было никакой связи. На вид я не изменился, но между мной прежним и мной новым не было ничего общего. Гибнущий гибнет до конца, от него ничего не остается.

Я пережил много смертей, но с этой ни одна не сравнится. Все минувшие смерти были неполными.

Иногда умирает тело, иногда – часть разума, иногда – часть эго, но личность остается. Многократно обновленная, многократно перекрашенная – что-то меняется тут, что-то здесь, – но сама личность остается, сохраняется некая непрерывность.

Но той ночью смерть была полной и окончательной. Это день моей смерти и день моего единения с Богом» [Ошо Автобиография духовно неправильного мистика. Издательство «Весь» 2009].