Мы совали друг другу в лица одинаковые билеты с одинаковыми местами, и дело чуть было не дошло до хватания за грудки, но, слегка успокоившись, всё-таки решили с традиционными русскими вопросами, а именно «Кто виноват?» и «Что делать?» обратиться к третейской судье – проводнице.

Та долго разгадывала наши билеты, не понимая в чём собственно дело. И на том, и на другом билете было напечатано совершенно одинаковое место, одинаковое время, только фамилии разные. Ну что за чертовщина, были бы живы Гоголь с Булгаковым, была бы эта поездка увековечена в истории прозы и переросла в какие-нибудь нетленные «вечера на Хуторе близ Саранска» или «Мастер и проводница». История резко попахивала мистикой и чертовщиной, а лукавый держался за животики от смеха. Ничего не понимающая проводница эскалировала проблему по старшинству, и только начальница поезда, толстая дородная баба, прожжённая и опытная, видавшая на своём веку столько, сколько обычному человеку и не снилось, изучив суть вопроса молниеносно приняла соломоново решение.

Только она смогла разглядеть, что всё было в моем билете правильно. Абсолютно всё: и номер поезда, и время, и фамилия, и станция. Всё. Только год был не тот. Мне продали билет на будущий год, а не на текущий, назад в будущее, проверяйте билеты на отходя от кассы. Будто сам Воланд посмеялся надо мной из окна поезда номер 666, который уходил уже через шесть минут. И что бы вы думали, какой выход у меня был? Да ровно никакого. По всем канонам железнодорожного царства, виновником всей этой истории, несмотря даже на тот факт, что продажа билетов ранее чем за месяц запрещена, начальницей поезда был назначен, разумеется, я. А мне уж и удивляться не приходилось.

Ну и что мне оставалось делать? Ещё одной ночи скитаний в Саранске с переполненными гостиницами я бы не пережил. Те более что благодать Господня, она тоже границы имеет. И делать было нечего, кроме как бежать за новым билетом на поезд. После всех наших разбирательств и оценки ситуации, времени на покупку билета у меня оставалось ровно пять минут. Да-да, именно 5 минут, как в той песне Николая Трубача, я её потом долго напевал про себя:

«… На перроне, у вагона,

только 5 минут…»

Но сдаваться было не в правилах вашего покорного слуги, и я опять, как и по дороге в Саранск собрал волю в кулак, как и свои сумку, плащ, шарф и остатки сил, и повторил чудо с замедлением петли времени.

В те годы ещё не придумали сотовых телефонов, но если бы они были, позвони мне кто-то в тот момент, я бы, как герой Данилы Багрова в бессмертном «Брате 2», на вопрос в трубке: «Что делаешь?» обязательно крикнул бы: «Бегу!». И я опять бежал. Красный, потный, сметающий всё на своём пути. А оставалось-то не много, не мало, а всего 4 минуты. Пробегаю мимо привокзальных ППС-ников. Видя их лица, которые явно хотят меня остановить, кричу им:

– Потом, всё потом!»

Они плюют и отворачиваются. Остаётся три минуты, я у кассы. А в мордовской кассе как назло аншлаг. У маленького окошка в стене бесновалась кричаще-бушующая толпа тётушек с узлами в косынках, деревенских седобородых дедов в штанах, заправленных в сапоги, мам с ноющими детьми, солдат и подозрительных личностей в кепках. Короче вообще полный Армагеддон.

Я кричу им всем:

– Граждане дорогие, смилостивитесь, пропустите бедолагу без очереди, поезд уходит, жена рожает, всё упало, всё пропало!

По очереди раздаётся недовольный гул, а до отправления уже остаётся всего две с половиной минуты. Добрая бабушка внушительных размеров, стоящая у окна, входит в моё положение и цыкает на народ:

– Ну что разверещались? Не видите, человек спешит! А вам куда торопиться-то? На погост ещё успеете! – и отходит от белого окошка, освобождая мне место.

Бабка эта была явно в авторитете, потому что от её зычного командного голоса очередь сразу притихла.

Я пулей подлетаю к кассе, излагаю вечно недовольной билетёрше свою срочную потребность и кидаю в окно заранее в бреющем полете приготовленные деньги и паспорт. Та молча, медленно, я бы даже сказал цинично, начинает выписывать билет, забивать фамилию из документов, что-то неторопливо спрашивать и переспрашивать. Я нервничаю, пытаюсь её ускорить, а она только зло подглядывает на меня исподлобья маленькими, сверлящими как дрель глазками. И вот, драгоценный билет выписан, билетёрша кладёт его на паспорт и протягивает стопкой мне. Я хватаю драгоценную ношу и тащу её из окна в свою сторону. Остаётся одна, последняя минута до отхода поезда. И тут… Билетёрша как будто вспомнив что-то вцепилась в билет и паспорт мёртвой хваткой, ни дать, ни взять бульдог. Я тяну их к себе, она к себе. Время замедляется в бесконечной битве взглядов и перетягивании билета. Я тащу стопку документов к себе, тётка упорно перетягивает их обратно в кассу, впившись как пиявка сильными пальцами.

– Подождите, гражданин, возьмите сдачу! – голосом палача, занёсшего топор над жертвой говорит она.

До отхода поезда остаётся 45 секунд…

И начинает отсчитывать сдачу. Медленно, методично, издевательски. Я кричу:

– Да оставьте Вы эту сдачу себе, Господи, поезд же уходит!

– Успокойтесь, гражданин, мне ваши деньги не нужны! – она со взглядом маньяка, ненавидящим, беспощадным, как паук на муху, попавшую в паутину, высыпает на билет с паспортом кучу никому не нужной мелочи.

Я буквально вырываю документы и рассыпающуюся на ходу мелочь из её рук. Время остановилось. Остаётся ровно тридцать секунд… Я как спринтер после сигнального выстрела на старте, с места подрываюсь и бегу. Мимо гудящей и проклинающей меня очереди, мимо бабок с баулами, мордовских торговок пирожками, мимо недовольных милиционеров. Поезд уже трогается. Проводники выставили зелёные флажки. И только самый последний вагон, как будто специально для опоздавших бедолаг, что-то тянет и не закрывает подножку, на которую я и вскакиваю на последней секунде перед отправлением. Сую билет в нос ошалелой проводнице, пробираюсь через весь поезд, мимо кричащих детей, чемоданов, дембелей, как в фильмах про войну или революцию, в свой, уже плацкартный вагон, и падаю там, как был, одетый и с зажатыми в вытянутой руке билетом и паспортом. Закрываю глаза и лечу в небытие, на поезде без номера в город без названия.

Глава 3.

Странный пассажир.

– Вот-вот, граждане, и я вам про тоже! А вы знаете, что на свете есть самое основное зло и от чего оно происходит? От богатств, от злата-серебра, да от власти всяческой! – раздался с другой стороны, сзади от нас, скрипящий, каркающий голос.

Мы с моим приятелем, Родионом, недоумевая переглянулись и повернулись на его звук. Да что такое. Вагонные персонажи тянулись к нам, как мухи на мёд. Правда мухи летят не на мёд, но какая разница. Я уже ничему не удивлялся и просто молча принимал тот факт, что мы оказались во временной петле пространственно-временного континуума призрачного римского метро, в которую мы попали как кур во щи, и по которому ехали, словно по замкнутому кругу, как по спирали, уже не первый час. Метро играло с нами, как кошка с мышью.

По ходу здесь как в компьютерной игре – пока не пройдёшь всех и не дойдёшь до босса выбраться из лабиринта невозможно. Слева от нас сидел итальянский бомж, во всей своей, так сказать, красе. В этом пассажире всё было аутентично, как и положено в межнациональной гильдии бездомных – небритость, беззубость, лохмотья, неизменный пакет с нехитрым скарбом – пустыми бутылками, банками, тряпками и прочей ветошью… Только стоп! Во, что с ним не так! Бомж, который по всем метафизическим законам должен благоухать немытым гниющим телом на весь вагон, яко авгиева конюшня, совершенно никак не пах. Вот ни на молекулу. Мы с Родионом опять переглянулись и удивлённо посмотрели на нового «собеседника».

– Что, странно, да? Запах не чувствуете? А это первый признак вируса.

– Какого такого вируса? – наморщив брови спросил Родион.

– А ничего, скоро узнаете! Скоро все узнают! – пророчествовал бомж, – Скоро упадёт тень егбипетская на град сей и не останется на нём камня на камне! И не будет места от стонов и скрежета зубов грешников. Потому что грядёт Он!

– Хватит каркать дед, без тебя тошно. Ты, собственно, кта?

–Я-то? Да я, мил человек, директор.

– Директор? Ишь ты! И что же ты директируешь? Мусорки или свалки? А, я понял, ты глава Роспотребмусорнадзора и систематически совершаешь санитарные наезды на помойки?

– А ты не смотри на то, какой я сейчас. Было время, когда моё имя гремело на всю Орловскую волость!

– Прямо-таки и на всю? – спросили мы, поперхнувшись смехом.

Итальянский непахнущий бомж-директор Орловской волости – это ещё одна неожиданность сегодняшней бесконечной ночи. Я толкнул Родиона в коленку и шепнул ему на ухо, чтобы не слышали появляющиеся со всех сторон персонажи:

– Слушай, а тебе не кажется, что наше ночное путешествие очень напоминает, ну так, чисто слегка, диссотиативное множественное расстройство личности? Вся эта затянувшаяся поездка, Дракулы и бомжи-директора?

– Очень даже разумное предположение, оно многое объясняет… – загадочно улыбнувшись шепнул мне в ответ Родион.

– Да, всю! Всю как ни есть, Орловщину-матушку. Везде гремело славное имя Даздраперма Персостратовича Кукуцаполя!

– Кого-кого? Эк как его расказявило то! Это что ж за зверь такой, невиданный?

– Ничего и не зверь, – как будто обидевшись промямлил бомж, – это фамилия, имя и отчество мои. Даздраперм Персостратович Кукуцаполь, прошу любить и жаловать. Родители мои, большого ума и необузданной фантазии были люди, очень советскую власть уважали, вот и выдумали, будь они не ладны… Даздраперм – да здравствует первое мая, Персострат – первый советский стратостат, батюшка мой благоговейный, а фамилию мы взяли – Кукуцаполь, что сокращённо значит «кукуруза – царица полей». Красиво ведь, не правда ли, господа.

– Н-да… – протянул, задумавшись, Родион, – когда стране нужны герои, кое-какой орган женского рода, не при дамах будет сказано, рожает дурака…

– Как-как, Вы сказали? – вступил в разговор, не расслышав, я – Драздраперм Простратович? Это ж как Вас, я стесняюсь спросить, уменьшительно-ласкательно называла мама? Был у меня один приятель в детстве, со странной такой, лошадиной фамилией – «Бричик». Так его тоже все спрашивали, как же это его матушка называет. Нам всегда казалось, что «Бричичек», что постоянно вызывало у всех моих приятелей приступы неудержимого смеха. А про Вас, любезный, я даже боюсь и предположить…

– Всё-то у вас хи-ха, да ха-ха, господа-товарищи. Да никак меня мать не называла, немая она была, великая женщина. Так бывало молчит, никаких слов не надо. Глубоко так знаете, осмысленно… Ой мама-мамочка, роди меня обратно. Ну так вот, говорю я Вам, в светлые, добрые, старые времена был я человеком очень умным, инициативным, несколько высших образований, кандидатская, IQ как у Эйнштейна, эрудит, умница. Работал так, что только свист стоял, все аттестации проходил, не шёл по карьерной лестнице, а просто летел. Вот и долетел… Все хотел вперёд идти, чего-то нового достигать, все улучшать, совершенствовать. Начальство меня ценило очень, посылало на совещания, да на курсы всякие, по заграницам, да по командировкам. Из Москвы, так просто не вылазил, всех там знал. Грамот, да благодарностей всех рангов и мастей было столько – вешать некуда, все стены, шкафы забиты, некоторые даже пришлось к потолку приколотить, больше некуда, вот столько их было. Каждый день новые задачи, новые победы, должности.

И всё было хорошо, ровно да гладко, да вот приехал к нам в организацию новый генерал. Старый проворовался, вот и прислали нам этого гражданина, по фамилии Упырёв, а по имени-отчеству Виктор Сергеевич. Себя он всегда называл исконно русским, очень происхождением своим гордился, хотя приехал из Казахстана, сняв целый грузовой вагон, а откуда конкретно неизвестно, всё скрыто тайной, следы теряются, Казахстан-то он большой… Был он как будто списан с одного из градоначальников Салтыкова-Щедрина: низенький, толстый, с огромной золотой печаткой, тучными, нависающими бровями, носом-картошкой и замашками гибрида Сталина с Иваном Грозным. С собой Упырёв притащил в нашу контору странную, опасную скользкую личность – Асмодея Владленовича Чернобабу. Уж не знаю где он его взял, да только тот был его первым приближённым и тайным советником.

Чернобаба везде и всюду таскал за своим господином секретный чемодан и состоял в должности главного царского визиря и пресмыкающегося привратника, а в простонародье – заместителя по всем вопросам. Лицом Асмодей Владленович напоминал унылую безвольную жабу, обладал обрюзгшим полуженским тельцем средней прожиренности, и омерзительным лицом, при одном взгляде на которое к горлу подступал комок тошноты. На его физиономии особенно выдавались рыбьи белёсые крохотные глазёнки и тонкий кривой рот, постоянно что-то жующий и находящийся в движении. Глядя на эту личину, в неё всегда хотелось плюнуть, настолько мерзким было это существо. А уж сколь велика была подлость и изворотливость Чернобабы, в этом ему просто не было равных.

В целом эта парочка дополняла друг друга. Упырёв без конца ежедневно кого-то увольнял, репрессировал, казнил, делая вид что самоотверженно борется за правду и идею, тем временем втихаря набивая свою немаленькую, надо отметить, мошну, потому что у него вдруг из ниоткуда, буквально через пару месяцев работы в нашей скромной организации, начали появляться огромные элитные квартиры, коттеджи и дорогостоящие автомобили премиум класса. Его проникновенный визирь, Чернобаба, играл при нём роль генератора подлых идей, серого кардинала, а по совместительству мытаря. Бабки «сладкая парочка» стригла со всех. Они обложили податью всех встречных и поперечных, прильнув к ним как две огромные пиявки… Всем казалось, что долго так продолжаться не может, но не тут-то было. Асмодей Владленович нашёл лазейку, и стал раз в месяц летать к китайским триадам, во Владивосток, с чемоданом, доверху набитым юанями, чем заслужил там несказанное уважение и почёт.

В итоге дела «сладкой парочки» пошли вверх, а наши жизни, увы, покатились под откос. Одним из излюбленных развлечений этих двух существ было ежедневное издевательство над подчинёнными им людьми, находившимися от них в полной зависимости, как крепостные крестьяне. В вопросах унижения безмолвных работников они дошли до совершенства. Упырёв с Чернобабой никогда не стеснялись в выражениях, за опоздание на тридцать секунд увольняли без лишних вопросов, давали людишкам клички и прозвища, пользовались всем, что можно было урвать, брали всё, что плохо лежит, и не боялись ничего и никого. Нам оставалось только, стиснув зубы, безмолвно терпеть и ждать, когда они пойдут на повышение и наконец-то отлипнут, насытившись, от наших изъеденных тел и душ.

*****

Жили упыри с размахом. У каждого по три пятикомнатных квартиры в центре города, по два коттеджа. Ездили исключительно на дорогущих финиках, что предыдущим скромным нашим директорам и не снилось. Но никто вокруг как будто не видел их бесчинств, словно у них были волшебные шапки-невидимки, а точнее тот самый чудо-чемоданчик, который возил ежемесячно Чернобаба во Владик, восточную столицу нашей Родины. Из ремонтных баз, где раньше трудились работяги-литейщики, они сделали себе элитные дома отдыха, где отдыхали, купались в бассейнах и прожирали государственные деньги их жирные, раскормленные, наглые отпрыски.

Надо отдать должное Чернобабе, свои подлости от творил искусно, многоходово и со столь извращённой фантазией и далеко идущими планами, которые никому и в голову прийти не могли. Он мыслил как-то не по-людски, а по инопланетному, потому что такие гадости, которые приходили в ум ему одному, не мог придумать никто, за что его и ценил Упырёв.

Давила народ «сладкая парочка» по-разному. Главарь двигал в разные стороны глазами и бровями, пыхтел как бык, так что из него, казалось, валил пар и давил человечков, не взирая на чины и звания, сравнивая их тонкой земной оболочкой. Когда он говорил, казалось, что это надувной шар, который сейчас выпрыгнет из-за своего поистине царского стола, и начнёт как бизон бегать и топтать копытами всё вокруг, а потом вопьётся в шею, прямо в сонную артерию и начнёт сосать кровушку. Чернобаба же был похож на рыбу-фугу, которую зачали от тетраодона – японской ядовитой рыбы с шипами, раздувающейся как мяч. Когда он вызывал очередного подчинённого на экзекуцию, хотя сам был телосложения рыхлого и весьма невзрачного, в момент унижения его раздувало, напыживало, казалось он становится на два размера больше, высасывая жизненную энергию из бедолаг-сотрудников, при этом выпячивая шипы-губы и плюясь ядом. Народ уже не в шутку подозревал, что это два энергетических вампира, потому что были на это серьёзные аргументы, особенно когда все наши вокруг поголовно начали хиреть, болеть, а денег как-то само собой стало не хватать на жизнь. Со временем два демона только обрастали несметными богатствами, а всякий раз после ежедневных экзекуций, казалось, что они даже молодеют.

Больше всего Упырёв любил давать задания, опасные для жизни и с удовольствием наблюдал, получая наслаждение, что же будет с его новой жертвой, а потом делал свои «выводы». И вот, однажды пришёл и мой черед. У него было принято заставлять работников, как свою челядь, выполнять что-нибудь для него лично, в качестве оброка, для дома, так сказать, для семьи. Мне выпала великая честь и незабвенный Виктор Сергеевич вменил в обязанность снятие своей домашней спутниковой антенны с крыши и перенос ей в свою очередную новую квартиру. Несмотря на то, что деньги Упырёв грёб даже не лопатой, а экскаватором, в таких мелочах он старался всё сделать забесплатно, чужими руками, обладая просто нечеловеческой жадностью. Отказать генералу было равноценно автоматическому написанию заявления на увольнение, поэтому, когда он вызвал меня и своей барской манере приказал снять с дома спутниковую антенну, несмотря на то, что абсолютно не представлял, как это сделать, я выразил искреннюю готовность к выполнению любого задания, придал лицу рвивое выражение и с горячим энтузиазмом приступил к выполнению особо важной задачи. Необыкновенное рвение у меня вызывало то, что выполнить все мероприятия надо было в ближайшую субботу, в свободное, так сказать, от работы время, чтобы получить несказанное удовольствие и не дай Бог не потратить ни секунды рабочего времени. Ну что поделаешь, наверное, теперь это у меня хобби такое – антенны перевешивать. Дурака работа любит.

И вот настала та самая злополучная суббота. Она, буквально, подкралась, застала меня врасплох, как я к ней не готовился. Со страшного похмела, как и полагалось всем менеджерам среднего звена после пятницы, я, дыша керосином, и надеясь не встретить ГАИ-шников приехал в дом к Упырёву. Это был довольно старый, но очень дорогой пентхаус в самом фешенебельном районе города, с видом на реку. Пятикомнатная квартира была переделана из старинного особняка, служившего когда-то коммуналкой, путём объединения, но сам дом оставался весьма неновым, дореволюционной постройки, с лепниной и вензелями. Встретила меня в дверях недовольная тётка, которая на все мои вопросы только сказала:

– Вон, видишь провод белый в окно выходит? Вот всё, что я знаю.