Глава 6. Крушение

– Ты видел, какая она вся? – неопределённо выразился по отношению к незнакомой девице Пётр, когда мы покинули вагон-ресторан.

Я пожал плечами и не ответил. А что отвечать? Вопрос чисто риторический, конечно, видел, и что теперь? Хороша Елизавета, да только когда смотришь на неё из кабриолета. Вслух я ничего не сказал, не было смысла. А Пётр всё никак не унимался, вот же, завёлся.

– Она аристократка.

– Ты тоже, – нехотя разлепил я ради ответа губы.

– Я всего лишь барон, да, я дворянин, но недалеко от тебя ушёл, а она, скорее всего, графиня.

– С чего бы?

– С того, по повадкам видно. Видел, как на нас её маман посмотрела?

– Видел, я аж чуть не поперхнулся.

– Не поперхнулся, – передразнил меня Пётр, – а я чуть не подавился. Окатила презрением, как будто мы латыши-крестьяне какие-то, что ворону дохлую жрут.

– Скажешь тоже! Какую ворону?

– А, ты просто не в курсе, ладно. Она и на тебя посмотрела, как на прислугу.

– Я ей не прислуга, я не богат, но мы никогда не были нищими и мой отец…, – и моё горло опять перехватил спазм. На этот раз Пётр заметил это.

– Не волнуйся, всё хорошо, просто дочка у неё красивая, вот мы с тобой и разгневались. Отец мне тоже всегда говорит, чтобы я держал в узде свои чувства. А хочешь, покажу фотографии моей сестры, она у меня замужем за офицером флота и живёт в Павлограде, я у них, скорее всего, стану ночевать первое время.

– Покажи, – спазм меня отпустил, да и действительно, я слишком болезненно реагирую.

Пётр полез в чемодан и, достав оттуда картонную папку, развязал тесёмки и мы стали рассматривать его семейные фото. За этим занятием мы провели время до самого вечера, пока окончательно не стемнело. Его сестра, по моему мнению, не являлась красавицей, но и дурнушкой её назвать я не смог, так, серёдка на половинку, типичная тевтонка. Но по рассказам Петра, очень душевная и легкоранимая, впрочем, это сугубо его мнение, я, наверное, тоже свою сестру нахваливал бы, но у меня нет сестры, она умерла, когда я был ещё совсем маленьким, от коклюша.

Когда окончательно стемнело, и обер-кондуктор начал зажигать ночники, мы стали укладываться спать. За окном то и дело мелькал тёмный, густой лес и рассматривать там оказалось решительно нечего, но мы всё равно смотрели, пока не начали слипаться глаза.

Разбудил нас не голос обер-кондуктора, а страшный грохот крушения, совершенно неожиданный для нас. Дико застонали рельсы, их скрежет буквально рвал душу напополам, затрясся, словно в лихорадке, вагон, от этого мы упали с диванов и нас начало мотать по всему полу.

Так продолжалось минуту или две, а потом всё резко закончилось. На какое-то мгновение вагон погрузился в безмолвие, заполонившее пространство вокруг, а спустя мгновение всё рухнуло. Плотную и густую, словно масло, тишину прорезал пронзительный дикий крик, и все очнулись. Кто-то застонал, кто-то начал ругаться последними словами, как пьяный сапожник, уснувший ночью под забором, а кто-то заплакал, да так жалобно, что сердце сжалось от предчувствия чего-то ужасного и уже случившегося.

– Что это? – спросил я, вставая с пола и отплёвываясь от кусочка пуха, прилипшего к моим губам, взявшегося неизвестно откуда.

– Поезд, что-то с поездом, – отозвался с пола Пётр, держась почему-то за голову.

– Что могло случиться с поездом? – лихорадочно озираясь вокруг, бормотал я, не понимая, что произошло.

Страшная догадка уже билась раненой птицей в мозгу, но сердце не желало верить в худшее и пыталось отсрочить понимание, как будто в этом был какой-то смысл.

Хотелось что-то делать, но что – я не знал, просто не понимал. Надо бежать или оставаться на месте, или что? Меня накрыла волна паники, задрожали руки, ослабли колени, и я буквально рухнул на диван.

– Надо идти на выход, искать кондуктора, он подскажет, что делать, – сказал, вставая Пётр.

Держась за спинку дивана, он начал осматриваться. Также поступали и другие пассажиры, они вставали, осматривались вокруг, а потом, в зависимости от своей предрасположенности, либо начинали кричать или плакать, либо находились в ступоре, не зная, что делать. Самые ушлые, очнувшись, потянулись к выходу.

Я не сразу понял, что наш вагон стоял, скособочившись, не прямо, а когда понял, то в голову пришла только одна достойная внимания мысль: «Наш поезд с чем-то столкнулся, вагоны наехали друг на друга, да так и застыли». Я это понял, но вслух почему-то сказать не мог. А вот Пётр, как раз говорил без умолку.

– Куда делся кондуктор? Надо найти его. Что будем делать? Я смотрю, у нас нет пострадавших, все испугались, но все живые. Фёдор, пошли на выход, надо узнать, может, кому-то понадобится наша помощь, у нас в вагоне всё хорошо, но поезд длинный и кому-то досталось больше.

Я кивнул, но встать не смог, и тут откуда-то издалека вдруг донёсся пронзительный детский крик.

– Ааааа! Мамочка! Ааааа!

Меня словно пронзило молнией и, подскочив со своего места, я схватил за руку Петра и заорал.

– Идём, быстрее идём!

Мы устремились к выходу в числе последних, половина пассажиров вагона и вовсе уже его покинула, и неожиданно обнаружили лежащего без сознания проводника.

Дверь в его небольшую комнатку распахнулась от того, что я на неё невольно нажал плечом, и мы увидели его, лежащего на полу. Видимо, кондуктор ударился головой, когда вагон дёрнулся, и потерял сознание.

– Пётр, смотри, кондуктор лежит!

– Где?!

– Вот!

– Ага, как же это его так угораздило?!

– Давай вынесем его на воздух, может, кто сможет привести его в чувство.

– Давай.

Бросившись в комнатку, я подхватил под руки кондуктора, а Пётр взял его за ноги. Вместе мы едва смогли сдвинуть его с места. Обер-кондуктор оказался очень тяжёлым, а мы совсем не сильными.

– Надо позвать на помощь, – предложил я.

– Сначала вытянем его наружу, или к выходу, а там и позовём, – рассудил Пётр, и мы потащили кондуктора на выход.

– Помогите, кондуктор без сознания! – заорал Пётр, когда мы положили кондуктора в тамбуре. Спустить его безопасно мы не смогли.

На наш призыв откликнулось несколько взрослых мужчин, они подхватили лежащего без сознания и спустили его вниз, уложив на траву. Вокруг сразу засуетились женщины. Решив, что кондуктор оказался в надёжных руках, мы оставили его и побежали вдоль вагона в сторону головы поезда, где, по нашим предположениям, всё должно оказаться намного хуже.

Так оно и оказалось: чем ближе мы подбегали к голове поезда, тем больше замечали разрушений у вагонов. Кромешная темнота усложняла поиски, никто не взял с собой огня. Лишь только в вагоне-купе имелись миниатюрные переносные фонари, работающие за счёт огненного эфира и, возможно, в вагоне-ресторане.

В каком-то из вагонов загорелся диван, и выбежавшие люди вытягивали оттуда свои вещи, спасая их от огня. Тушил его кондуктор один, ему никто не помогал, так как основная часть пассажиров пребывала в панике, а те, кто избавился от неё, целиком и полностью были поглощены спасением своих вещей.

Пока мы бежали, а вернее сказать, шли от вагона к вагону быстрым шагом, стараясь держаться друг друга, а то, не ровен час, в такой суматохе можно и потеряться, увидели множество народа. Почти все встреченные нами пассажиры пребывали в ужасе, а мы уже давно пришли в себя и теперь испытывали что-то вроде возбуждения и любопытства.

К тому же, мы кондуктора спасли, и он вроде уже пришел в сознание, когда мы уходили. Вагон наш целый, даже не загорелся, все успели вовремя затушить ночные светильники, вещи целы, да и не найти нам их сейчас.

Чем дальше мы отбегали от своего вагона, тем больше попадалось раненых и испуганных людей, а каждый следующий вагон казался искорёженным сильнее, чем предыдущий, и апофеозом всей картины стало опрокидывание паровоза и трёх первых вагонов вместе с ним.

Там царила суматоха, в ночном воздухе слышались истошные крики, женский и детский плач, иногда их прорезали стоны раненых. Второму и третьему вагону, где ехали люди, заплатившие за второй класс, досталось сильно, но они смогли спастись через разбитые окна и двери. Больше всего же досталось первому вагону третьего класса, который шёл следом за паровозом.

Сам паровоз, сильно искорёженный, лежал на боку, сойдя с железнодорожных путей на полном ходу. Причина аварии, скорее всего, крылась на рельсах, которых сейчас не разглядеть, к тому же, на них сгрудились, скособочившись, другие вагоны, что налезли сюда по инерции.

Паровоз по-прежнему дымил и сифонил из пробитого парового котла, временами из его искорёженной топки вырывалось пламя. Машинистов не было видно, возможно, они погибли, или находятся внутри, раненые. Хотя горячий пар хлестал и заполнял всё внутри кабины. Этот первый вагон оказался настолько повреждён, что люди не могли самостоятельно выбраться наружу, а так как он являлся вагоном третьего класса, то есть, общим, то людей там находилось гораздо больше, чем в вагоне второго и первого класса.

Когда мы с Петром добежали до паровоза, то первым делом принялись осматривать его, но ничего разглядеть с насыпи не получалось. Спустившись вниз, мы увидели, что кабина смята и, вообще, подходить к нему опасно, так как горячий пар продолжал выходить изо всех появившихся в котле щелей. Машинисты наверняка погибли. Обнаружив данный факт, мы растерялись и вернулись к первому вагону.

– Что будем делать, Пётр? – обратился я к товарищу.

– Я не знаю, нам нужно кого-нибудь найти и спросить.

Отблески пожара от загоревшегося второго вагона падали на лицо Петра, искажая его до неузнаваемости.

– Кого ты сейчас найдёшь, все в панике? Никто ничего не понимает, все занимаются только спасением себя, – прорезалась у меня горечь. – Надо что-то делать, ты ведь умеешь мять металл, давай разорвём кабину паровоза и найдём машинистов, или займёмся спасением людей в первом вагоне. Посмотри, там творится что-то невероятное.

– Не так всё просто, Фёдор, мне нужен эфир, любой, даже самый грязный, чтобы настроиться на действие, и тогда я смогу работать, а без него у меня плохо получается.

В это время от первого вагона, до которого мы немного не дошли, донёсся истошный крик.

– Помогите! Кто-нибудь, помогите! Ааааа!

Мы вздрогнули и оглянулись на голос.

– Пойдем! – крикнул Пётр, и мы принялись спускаться с откоса, приближаясь к распластанному на земле вагону.

Дойдя до него, мы увидели ужасающую картину людского бедствия. Вагон оказался полностью искорёжен, и теперь люди пытались выбраться наружу, кто как мог, но металл не давал этого сделать, препятствуя освобождению своими разодранными, острыми, как лезвия, краями. Людей нужно спасать, но как?!

Возле лежащего вагона уже бегало несколько взрослых мужчин, в том числе и кондукторы, пытаясь выручить людей и открыть в вагоне двери, но получалось у них очень плохо.

– Надо что-то делать, – вновь пробормотал я вслух, не в силах ничем помочь.

Пётр заметался и, видимо, решился использовать свой дар, но не преуспел в этом, ему все мешали, отталкивая в сторону, и он только путался под ногами у взрослых.

– У кого есть дар? – внезапно прозвучал твёрдый мужской голос позади нас.

Я оглянулся.

– Внимание! Все, у кого есть дар или источники света от эфира, прошу подойти сейчас ко мне, нам необходимо спасти людей, – продолжал мужчина. – Повторяю, все у кого есть дар или источник света, прошу подойти ко мне. Передайте это людям из других вагонов по цепочке. Это приказ!

Твёрдый голос словно пробивался сквозь густую пелену паники. Кто-то продолжал суетиться, пытаясь что-то или кого-то спасти, кто-то застыл на месте, прислушиваясь к уверенному голосу, а кто-то продолжал рыдать, валяясь в молодой траве под откосом.

А голос смутно различимого в темноте мужчины, между тем, продолжал вещать, старясь максимально привлечь к себе внимание.

– Оповестите всех выживших кондукторов. Я, Антон Павлович Серов, военный хирург госпиталя его императорского Величества беру всю ответственность и командование на себя. Я дворянин и офицер. Прекратить панику, дароносцам и людям, имеющим фонари с огненным эфиром, немедленно прибыть ко мне и отрапортовать о своём прибытии. Только в наших руках людские жизни. Выполнять немедленно! – последнюю фразу он буквально выкрикнул изо всех сил.

Видимо, у него тоже сдали нервы, и крик получился не сильно властным, но нас с Петром всё равно проняло. Мы очнулись и начали пробиваться к военному медику. Рядом с мужчиной мы оказались не первыми, раньше нас к доктору успел подойти какой-то офицер, что путешествовал в штатском.

– Штабс-капитан Ипполит Васин, уланская пехота, 101 пехотный полк, следую из отпуска в часть, не спрашиваю вашего звания, но прошу распоряжаться мною, как вашим подчинённым. Что нужно делать?

– Организуйте эвакуацию людей из пострадавших вагонов, соберите всех мужчин, которые в состоянии отвечать не только за себя, но и за других, и ведите их сюда. Здесь наиболее пострадавший вагон, я подозреваю, что окажется и наибольшее количество погибших и раненых. Вы слышите, многие ещё живы. Сейчас дорога каждая минута, сколько людей мы сможем вытащить сначала из вагона, а потом и с того света, зависит теперь только от нас, господин штабс-капитан.