А вот он её звал так – Беляночкой. То ли за светлые-светлые волосы, то ли за то, что нашёл в снегу. Инн каждый раз млела, хоть и старалась не подавать виду. Его голос, низкий, раскатистый, всегда напоминал ей отдалённый гром.

Инн мотнула головой. Не из упрямства, а просто потому, что ей нравилось, когда жарко. С того самого зимнего дня, когда Яр вынес её из леса.

Инн не смогла бы рассказать, что случилось. Помнила только холод, и как ветер воет в ветвях ёлок. А потом – Яр несёт её к деревне, завёрнутую в его тулуп. От рубахи на плечах кузнеца, казавшихся необъятными, шёл пар. Инн тогда ещё удивилась, как кто-то может быть настолько тёплым в такую стужу.

– Ну, раз не уходишь, давай помогай, – усмехнулся Яр и поманил к себе. – Полей-ка.

Инн подбежала, зачерпнула полный ковш воды, успевшей нагреться, плеснула на руки Яру. Он потёр лицо, затылок. Инн подала полотенце.

– Постирать пора. Давай я постираю? – робко предложила она.

Не сказать, чтобы Инн росла прилежной хозяюшкой. Родители её давно сгинули, и, сколько себя помнила, девочка жила в доме тётки.

Там её работой нагружали так, что если не лениться, то к вечеру пупок развяжется. Инн крутилась-крутилась перед тёткой, а стоило той отвернуться, как девочка сбегала в кузницу.

Но для Яра она бы постирала. Для Яра она бы что угодно… Инн кашлянула, чтобы не дать этому признанию вылезти из горла.

– Да полно, и дома тебе забот хватает. Сам справлюсь, не привыкать.

– Вот жена была бы, не пришлось бы привыкать, – вкрадчиво сказала Инн. Она, конечно, знала, что бабам первым про свадьбу заговаривать негоже, но с Яром-то! Он поймёт, он плохого не подумает. А Инн уже почти взрослая. – Почему у тебя жены нет?

– Есть у меня уже одна девочка, за которой глаз да глаз, – засмеялся Яр, опустил тяжёлую ладонь ей на макушку и растрепал волосы, с таким тщанием заплетённые в косы. – Куда мне ещё?

Инн быстро пригладила волосы. Она старалась выглядеть перед Яром красивой и взрослой, а не потешной малышнёй.

– Но жену же любят. Ты меня любишь?

– Ещё спрашиваешь, Беляночка, ещё спрашиваешь.

У Инн в груди забухало так, что чудо, как ещё рёбра не треснули. И ведь говорил он так ласково, что точно не врал! Вот тут-то она и поняла наконец, что и вправду может спросить у Яра то, о чём уже много месяцев думала. У Инн на глазах выступили слёзы, она прижалась к нему, обняла так крепко, как только смогла.

– Я тебя тоже люблю! Женись на мне!

И почувствовала, как вздрагивает его тело. Инн даже испугалась, что такое. Подняла глаза, а он смеётся!

Отсмеявшись, Яр отстранил её от себя, удерживая за плечи, встал на одно колено и заглянул прямо в глаза.

– Мала ты ещё, Белянка, о замужестве думать. Нос не дорос, – будто в подтверждение он обидно щёлкнул её по носу, а потом сказал серьёзно: – А когда дорастёт, сама поймёшь, что ни к чему тебе за старика выходить. Будет у тебя ещё женихов столько, что метлой отгонять придётся.

Инн как будто умерла: стояла и ни рук, ни ног не чувствовала. Она так долго хотела Яру признаться, так тяжело ей дались эти слова, а он посмеялся. Она набрала воздуха в грудь, чтобы сказать, что не нужны ей те женихи, что хоть и маленькая, а любит его сильнее любой взрослой, что никакой он не старик, раз седых волос нет. Хотела сказать, но из груди вырвались лишь рыдания.

Инн сбросила руки Яра со своих плеч и побежала прочь из кузницы. Как ей мечталось, чтобы Яр побежал следом, чтобы утешил и сказал, что пошутил так по-дурацки… Она даже оглянулась, но никого на широкой деревенской улице не было.

Высоко взмывают качели – простая досочка на двух пеньковых верёвках – и летят обратно вниз. Только сидит на них уже не потешная малышка, а ладная девушка. Вместо пары белёсых косичек, тощих, точно мышиные хвостики, – русая коса толщиной с запястье. И когда его Беляночка успела так вырасти?

Яр всё думал, что станет Инн взрослой и тут же его забудет, а она знай прибегала, сидела, как и раньше, в жаркой кузнице. Он даже её качели детские не снял – рука не поднялась. Когда ещё их привязал? А Инн по-прежнему просит Яра раскачать её посильнее, так, чтобы надулся парусом подол с синей вышивкой, чтобы опасно заскрипела ветка старого дуба.

– А ты слышал, что к нам княжич приезжает охотиться в волшебном лесу? Вот охмурю его, выйду замуж и уеду, если качать сильнее не будешь!

Инн, как маленькая, скорчила рожицу, когда пролетала мимо Яра. Он усмехнулся, покачал головой. А ведь может его Беляночка. Даже и княжич таких красавиц не видел. Что ей стоит лишний раз улыбнуться? Другие и без улыбки повлюблялись, только сама Инн на них не смотрела.

Яр толкнул качели так сильно, что девушка звонко вскрикнула.

– Как бы лес сам за ним не поохотился.

В деревне каждый знал, что из лесной чащи можно взять лишь то, что та сама предложит. Вот здесь морошку собирай, тут сухостой руби, а решишь похозяйничать – духи быстро наглеца отвадят. Хорошо, если живым уйдёшь. Яру тогда, считай, повезло…

Инн вдруг резко остановила качели, помолчала, а потом спросила:

– Он никогда ничего тебе не говорит? Наш лес.

Яр насторожился, взглянул в лицо Беляночки – нет, не дразнит его. Серьёзная, задумчивая, будто прямо сейчас далёкий шёпот слышит.

– И давно он с тобой… разговаривает?

– Давно…

С самим Яром лес говорил только однажды, но так, что он на всю жизнь запомнил. Это случилось той самой зимой, когда он нашёл маленькую Инн. Собирал хворост и вдруг заметил что-то тёмное на снегу. Только шагнул в ту сторону, как еловые лапы опустились ниже, будто хотели спрятать находку от чужого взгляда. Знал ведь Яр, что нельзя лесу перечить, но чутьё повело, заставило пробиться через колючую завесу. Глянул, а в сугробе ребёнок клубочком свернулся, на ресницах иней, пар изо рта едва-едва поднимается. Яр признал соседскую девочку, обернул своим тулупом, поднял на руки и понёс домой. Вот тогда с ним лес и заговорил.

Кто-то каркнул прямо за спиной: «Кузнец!» Яр оглянулся, а позади ель близко-близко стоит, ветви развела, будто вот-вот схватит и задушит. А потом со всех сторон его начали кликать разными голосами. То уханьем совы – посреди дня-то! – то хрустом снежного наста. Яр прижал девочку крепче к груди и вдруг отчётливо так услышал: «Оставь её нам. Оставь, оставь, оставь». Но разве какой человек, даже с самым маленьким трусливым сердцем, оставит ребёнка в лесу замерзать? Вот и Яр не оставил.

Как выбрался из леса – не помнил, только засел в груди стылый ужас. И знание, что никогда, даже в разгар дня, когда духи не так сильны и позволяют людям ходить по своим владениям, нельзя ему ступать в волшебный лес, иначе там и сгинет.

А теперь лес этот с его Беляночкой говорит. Не забыл, значит… И чего она тогда, дурочка, польстилась на соседскую рябину? Рассказывала потом, как забралась на чужой двор, как пёс сорвался с цепи, как погнал её до самого леса. Заплутала Инн и уснула в заметённом снегом гнёздышке из торчащих наружу еловых корней.

Весной Яр у своего дома посадил молодую рябинку, чтобы девочка больше к соседям не лазала.

– Да не то чтобы и говорит лес со мной, – прервала его воспоминания Инн, – а так, картинки показывает, или посылает ветер петь песни за окном. Я как-то раз спросила у тётки, а та ничего не слышала. Вот подумала, может ты…

– Нет, – Яр мотнул головой.

Не по душе ему было, что лес тянет лапы в деревню, лучше бы и не слышать от Беляночки таких рассказов. Но всё равно спросил:

– Что же ему от тебя нужно?

– Не знаю. То зовёт, а то какие-то истории рассказывает, навроде сказок. К утру забываются все, кроме одной. В ней девочка ведёт по лесу медведя. Приходят они к раскидистой рябинке, которая стоит одна аккурат посередине широкой поляны. Девочка прямо из медвежьей пасти достает рябиновые ягодки по штуке и знай себе смеётся. Когда набирает полную горсть, подбрасывает вверх, а перед ней и не медведь уже, а кто – не помню…

– Чудна́я история… Ты его, Беляночка, не слушай. Не к добру это, когда с тобой духи говорят.

Сказал вроде бы правдиво, а будто соврал. Но уж больно стало боязно, что лес его девочку заберёт. В первый раз Яр её отвоевал по случайности, так теперь духи пробуют хитростью и лаской приманить. А если им удастся, что тогда Яр будет делать? Бедовая его голова… Всё равно ведь при себе не удержит, да и нечего юной красавице водиться с тем, кто ей в отцы годится, но и лесу нельзя Белянку отдавать.

– Я только тётушку да тебя слушаю, – улыбнулась Инн.

– Вот и умница.

Яр снова толкнул качели, будто было в них волшебство сильнее, чем во всём волшебном лесу – пока Инн на них качается, остаётся его Беляночкой.

День, в который приехал княжич Миросвет, выдался погожим, самое оно, чтобы косить траву да ворошить сено. Но деревенские побросали все дела, оделись понаряднее и с самого утра собрались на околице, чтобы встретить гостя чин по чину.

Инн поначалу идти отказалась, но тётушка очень уж распереживалась: как же это, княжича да не уважить! Чтобы её не расстраивать, Инн надела синий сарафан, самый лучший, который прежде ни разу не доставала из короба, и пошла.

Будь воля Инн, она бы осталась да поработала. Сейчас детские дни, полные обиды на тётушку и попыток сбежать от домашних дел, вспоминались со стыдом. Только став постарше, Инн поняла, как непросто приходилось тётушке и до чего доброе у неё сердце. Она ведь осталась вдовицей с кучей малых сыновей, ни один из которых не мог поднять плуг, но осиротевшую племянницу взять в семью не отказалась. Теперь, когда двоюродные братья Инн превратились в крепких парней, тётушке не приходилось рвать жилы, чтобы всех прокормить. Но помочь ей всё равно хотелось.

Воспоминания прервались, когда Инн встала в ряд с остальными деревенскими, высыпавшими встретить княжича. Со всех сторон слышались пересуды: какой он, этот Миросвет?

Княжич не заставил долго ждать. Вереница ладных лошадок с всадниками подлетела к околице, Миросвет спешился, преломил хлеб, поблагодарил за встречу. Он оказался светловолосым и улыбчивым, но главным было то, как княжич себя нёс. Переодень такого в простую рубаху, дай в руки серп – всё одно с простым парнем не спутаешь. Так величаво наклонял голову, так поводил плечами, что Инн аж залюбовалась.

Она так бы и рассматривала княжича, если б не увидела собак. Оказывается, на охоту Миросвет взял псов, да таких, что и медведя испугать могут. Серые, высокие, они молча кружили вокруг подоспевшего псаря, тянули носами воздух, повернув злые морды к лесу.

– Тётушка, дозволь уйти, – попросила Инн не своим голосом.

– Иди, иди, голубка.

Все в деревне знали, что Инн любит рябиновые ягоды. И все знали, что она до смерти боится собак.

В ночь после приезда Миросвета Инн видела странные сны. А наутро ей показалось, что сорочка на спине пропитана чем-то холодным и липким. Потрогала – нет, сухая.

Проснулась она ещё до света, и, чтобы смыть дурной сон, решила пойти на пруд да искупаться. Но вода оказалась холодновата, и Инн просто приподняла подол, села на мостки и стала болтать ногами в пруду, омывая их до колен.

Запели петухи, над лесом раскраснелась полоска зари, и на её фоне взвился вверх дымок из кузни. Вот бы Яр сейчас был не там, у мехов, а здесь, рядышком с Инн…

Что-то хрустнуло в кустах, отзываясь на её мысли. Она вскочила, оправила подол. Неужто кто из неудавшихся ухажёров вздумал подглядывать? Инн аж кровь бросилась в лицо, захотелось убежать от стыда. Но она набралась смелости:

– А ну, выходи!

Никто перед ней не показался, и в голове мелькнуло: «Может, зверьё просто?» Только вот не бывает у зверья такого чистого бархатного голоса, какой послышался вдруг из-под шатра ивовых веток:

– Правду говорят, что у вас тут чудеса на каждом шагу.

Инн испугалась бы, наверное, не так сильно, если б за кустами оказался медведь или волк. Зверья бояться стоит меньше, чем незнакомца из свиты княжича, который подглядывает за девушкой на пруду.

– Не дрожи так, не обижу, – снова заговорили ивовые ветки. – Если покажусь, не будешь бояться?

– Я и так не боюсь! – соврала Инн, и голос её прыгнул вверх, как зайчишка.

– То-то я вижу, как у тебя от смелости щёки зарделись.

– Дразнишься? – робко улыбнулась Инн.

– Дразнюсь, – послышался шутливый ответ. – И показываться я передумал. Не увидишь, пока имя своё не назовёшь.

– Инн! – тут же крикнула она.

– Прости, красавица, обманул я тебя. Всё равно не покажусь. Больно мне нравится тебя подзадоривать.

– Как знаешь, – ответила Инн, хотя любопытство так и распирало. – Пора мне. А ты не подглядывай больше, нехорошо это.

– Никак удержаться не мог, уж больно белые у тебя ножки.

Ивовые ветви дрогнули – вот-вот кто-то из-за них появится, но тут же снова бессильно повисли. Будто тронул их незнакомец, да тут же передумал, отпустил.

– Ещё свидимся, красавица Инн.

Она развернулась и побежала прочь. «Белые у тебя ножки», – крутились стыдные слова в голове. Даже мысли у Инн не возникло, чтобы дать круг, спрятаться рядом с ивами да посмотреть, кто из-за них выйдет.

Следующие дни она не вылезала со двора. Подруги зовут вечером песни петь – не идёт, у костра посидеть – не идёт. А ну как тот, с пруда, будет среди деревенских смотреть на Инн, дружкам пересказывать всё да потешаться? Лишь когда тётушка попросила добежать до кузницы, отнести Яру молока в благодарность за то, что плуг починил, Инн ушла из дома.

А когда вернулась, не поверила глазам. Во дворе на карауле стояли дружинники княжича, у калитки – воз, укрытый рогожей. Зашла в дом, а там все лавки завалены тканями, лентами, шубами, за столом сидит сам Миросвет, а тётушка его чаем с медком потчует. Инн положила ему поясной поклон и глянула на тётушку, что та скажет делать: баранок с маком принести или с глаз долой убраться.

– Присаживайся, голубка – сказала тётушка.

Инн сделала шаг и остановилась. Как можно ей за один стол с княжичем? Да и зачем?

– Не дрожи так, не обижу, – светло улыбнулся Миросвет.

Инн проделала оставшиеся до стола шаги и опустилась на табурет, чтобы не упасть. Вот тебе и дружинник. Что хоть княжич мог поутру на пруду делать? Но ведь не спросить при тётушке. Инн опустила взгляд и промолчала.

– Ты прости, красавица, что подшутил над тобой, – заговорил княжич, глядя на Инн так ласково, будто гладил. – Полюбилась ты мне, едва увидел, но разве стала бы ты так бойко со мной говорить, зная, кто в кустах прячется? А теперь я для себя решил, что без тебя домой не ворочусь. Мы с тётушкой твоей уже всё порешили: здесь в деревне свадьбу сыграем, привезу с собой к отцу не просто любимую, а законную жену. Станешь ножки мыть не в пруду, а в серебряных тазах.

– Ты прости мою дерзость, княжич, – заговорила Инн, украдкой глянув на Миросвета, – но разве можно без родительского благословения свадьбу играть? Да и что из меня, деревенской девушки, за жена для княжича?

– Не нужно мне ничьё благословение, чтобы разглядеть свою судьбу. И тебе не нужно, только слово своё скажи – будешь не то что княгиня, царица. Моя, ненаглядная.

Так он это говорил, что у Инн в груди растеплелось.

– Не вышло у тебя охоты, да? – спросила она и взглянула прямо в лицо Миросвету. От этого взгляда он словно зажёгся, заискрился, улыбаясь широко и искренне.

– Главное чудо я увидел и изловил. Но княжич я или не княжич, если своё слово держать не буду? Обещался в лесу поохотиться и дичь добыть, значит исполню. А захочешь, так тебе диковинного зверя в подарок на свадьбу добуду.

– Наш лес волшебный, да ты и сам знаешь, – осторожно начала Инн. – Но чудеса в нём бывают и недобрые. Если кто бьёт зверя в лесу, духи сторицей отплатят смертями. И ты можешь ног не унести, и деревня потом страдать будет. Коли говоришь, что хочешь женой меня сделать, так послушай совета – не охоться. Никто не подумает, что ты не держишь слово, зато все увидят, как ты мудр, что есть в тебе смелость переменить собственное решение.

– Не могу отказать своей невесте в первой же её просьбе, – сказал Миросвет и посмотрел на Инн так, будто от одной его воли все из избы разом исчезли, оставив их наедине. – Проводишь до крыльца?

– Провожу.

Миросвет поднялся, и Инн встала из-за стола. Через сени прошли молча, но она так и чувствовала его взгляд. Тёплый, точно наброшенный на плечи пуховый платок. На крыльце Миросвет лишь легонько коснулся пальцами её щеки.

– Я же говорил, что свидимся. Ни за что теперь тебя не отпущу.

– Даже если откажусь за тебя пойти?

– Тогда буду возить в твой дом подарки, пока изба по брёвнышку не рассыпется, а тебе о любви говорить, пока не смилуешься.

Инн распрощалась с Миросветом. Вернулась в избу. Тётушка сияла ярче отполированного серебряного блюда. Но прежде, чем она успела вымолвить хоть слово, Инн бросилась к ней и разрыдалась.

– Ты что, ты что, голубка? Он тебя обидел?

– Нет. Он хороший. Только тётушка, милая, я Яра люблю!

– Час от часу не легче. Ну, ну, хватит реветь. Ты подумай сама, Яр мужик хороший, да для тебя староват, двадцать зим – разница немалая. Случись так, что помрёт раньше тебя, кто детей кормить будет? Уж поверь, вдовой остаться – доля горькая. А что до любви… И он, конечно, тебя любит, да только как дочку. Не то что Миросвет. Да и правильно ты сказала, что хороший парень. Ещё и княжич. Он ведь мог бы охмурить тебя да и бросить, ан нет, замуж зовёт. Неужто ты думаешь, что с ним не будешь счастлива?

– Я не знаю, тётушка.

– Будешь, конечно, будешь. Ты иди, поспи, голубка, в новый день и мысли приходят новые. – Тётушка помолчала и строго добавила: – И вот что, не ходи теперь в кузницу. Это все наши знают, что Яр мужик порядочный и какая у вас история, а вот кто из княжеской свиты увидит, как ты у него вьёшься, может слух плохой пустить. Поняла меня?

Инн вытерла слёзы, кивнула. Всю ночь вспоминалась ей то улыбка Миросвета, то злосчастный миг, когда она попросила Яра жениться на ней. Второй раз на такое Инн бы не решилась. А сам Яр, как и сказала тётушка, смотрел всё теми же глазами, что видели малявку, у которой нос не дорос. Сколько ни реви, ничего меж ними не изменится.

На следующее утро сватам княжича дали ответ: свадьбе быть.

Хороший был топор, острый, Яр сам его накануне наточил. Негоже использовать такой не по делу, но раз уж решился… Подошёл к старому дубу и рубанул сначала одну верёвку, затем вторую. Качельки упали в примятую траву. Ножками Инн примятую.