Цитаты из книги «Риф»

И был еще один нюанс, который я осознал, когда уже было слишком поздно: Гарин был всеобщим любимцем, но вовсе не потому, что все его любили. Звучит дико, но я объясню: он был любимцем, потому что всегда избавлялся от тех, кто видел его истинное лицо. Те, кто не велся на его речи и харизму, не задерживались в Колумбии – он сживал их со свету, делал их жизнь настолько невыносимой, что они сами уезжали. В итоге за годы практики Гарин наполнил попечительский совет и многие другие отделения «нужными» людьми, провел собственную «селекцию», превратил весь кампус в особую среду, где выживали и получали места только те, кто им восхищался; остальные, кто не признавал в нем гения, собирали вещички, понимаете? – Теннант тяжело вздохнул, секунд тридцать молчал, глядя в сторону, словно предаваясь воспоминаниям, затем продолжил: – Его боялись. Все, кто пытался выступить против него, потом жалели. Чтобы пойти против Гарина, нужны были хоть какие-то доказательства, показания студентов хотя бы.

вернуться обратно. И его принимали обратно и больше никогда не вспоминали о его грехе. Это был особенный ритуал – он позволял погасить конфликт, разрядить социальную напряженность внутри племени, не допустить кровопролития. Через символический акт разрушения собственного дома провинившийся член общины заслуживал прощение и право жить дальше.

Когда Таня остановила машину, мамаши замолчали и посмотрели на нее так, словно вообще впервые увидели живого человека.

Мать всегда находила слова, которые били больнее всего.

Больше всего сейчас она боялась потерять место – она поймала себя на мысли, что уже не может представить себе жизнь вне читальных залов и лекционных аудиторий; все эти шутки о том, что люди из академической среды не приспособлены к обычной жизни – на самом деле не такие уж и шутки, думала она; весь мир за пределами кампуса казался ей огромным, чуждым, холодным космосом, в который не хотелось выходить – как будто за университетским забором не было воздуха и жизни; не было никого, кто позаботился бы о ней.

Ли очень устала и уже сама сомневалась в себе – а действительно ли Гарин заставил ее идти двадцать миль пешком по обочине? Звучит и правда дико. Кто поверит в такое? Никаких доказательств, кроме мозолей на пятках, у нее не было, и уже второй человек, выслушав ее, вставал на сторону Гарина. Ли казалось, что реальность дала трещину. Еще вчера она хотела написать жалобу… – Жалобу? Серьезно? Давай-ка посчитаем. – Питер начал загибать пальцы, и она заметила, что он копирует жесты Гарина – или, во всяком случае, старается двигаться как профессор, подражает ему. – Четыре года в бакалавриате, еще два ради получения магистерской, потом два в докторантуре в Чапел-Хилле. Теперь ты перевелась в Колумбию. Восемь лет труда. И что, хочешь все это похерить? – Ли молчала, голос Питера становился все жестче, он как будто отчитывал ее: – Подашь жалобу и подставишь всех нас. Начнется тяжба, проверки. Ты этого хочешь? – Что ты предлагаешь – забыть? – Я предлагаю перестать страдать фигней. Если ты обижаешься на все подряд, возможно, академическая среда – не твое. Проф и взял-то тебя только потому, что верит, что ты особенная, потому что у тебя было видение в пустыне. – Что, прости? Питер ненадолго завис и вдруг не к месту потянулся, явно стараясь принять расслабленный вид. – Ничего. Решай сама, я все сказал. Реакция Питера неприятно ее удивила, но в одном он был прав – на кону восемь лет учебы, ее карьера; она так много сил потратила, чтобы оказаться здесь, поэтому устраивать разборки из-за одной вспышки ярости у научного руководителя, наверно, неразумно.

Ты никогда не говоришь о том, что для важно, ты вечно прячешься – за народной мудростью, за возрастом, за авторите

их новой истинной религии, ибо ВВП (Второй Всемирный Потоп) неизбежен и пощадит лишь истинно верующих

тошнота мучила ее часами, в ушах звенело, в животе как-то тоскливо булькало, и ей казалось, что все ее тело – от пяток до головы – наполнено кислым желудочным соком

Мне казалось, мой ум, скептицизм, образование – все это защитит меня. Я ведь ученая, я провожу исследование. Я чувствовала себя двойным агентом, шпионом, и мне это нравилось. Я изучаю секты, я слишком умна, я знаю все их приемы, они не смогут меня обратить. Так я думала в первый день, когда вошла в общину, – она горько ухмыльнулась, глядя куда-то в сторону. – Через месяц я переписала всю свою собственность – машину и банковский счет – на местного гуру, основателя ЦЕХ, и порвала все связи с внешним миром. А потом – и с реальностью.