Сунув сырную голову под мышку, он подхватил мой фонарь, засеменив дальше. Коридор практически незаметно стал заворачивать налево, потолок вновь опустился, и последние пятьдесят шагов до очередной лестницы мне пришлось проделать на карачках.

– Теперь запоминай, – сказал Плевун. – Ровно четыреста двадцать семь ступеней вниз. Надеюсь, считать ты обучен больше чем до десяти. Ошибешься – не мои проблемы. Прямо перед тобой будет квадратная штольня с необработанными стенами. Она идет под уклон. Тебе надо в нее. Дойдешь до конца – будут тебе твои катакомбы. И не шастай больше нигде. Если заблудишься – я не виноват.

Сказав это, он отдал мне фонарь, откусил от сыра и, с аппетитом жуя, отправился прочь, даже не попрощавшись.

– О каких катакомбах идет речь? – поинтересовался Проповедник и тут же подозрительно прищурился. – Дева Мария! Ты обманул меня! Ты ведь обещал…

– Что я уйду из монастыря. И я это сделал. Но я не обещал, что не попытаюсь уничтожить темную душу.

– Людвиг! Ты понимаешь, что это опасно?! Ты понимаешь, что, если каликвецы узнают о чужаках, бродящих среди их покойников, тебя по голове не погладят? Ты кончишь так же плохо, как брат Инчик.

– Проповедник, я страж. Моя обязанность защищать людей от того, во что превращаются после смерти худшие из нас. Я не могу оставить это за спиной, хотя бы не попытавшись избавить мир от зла. Если душа там – я ее уничтожу. Если же нет и она где-то в центральной части монастыря, куда дорога мне закрыта, выброшу это из головы, перейду Горрграт, а когда окажусь на той стороне, отправлю через «Фабьен Клеменз и сыновья» письмо в Арденау. Пусть Братство разбирается.

Он посмотрел на меня как-то странно и вместо спора внезапно опустил плечи, признавая мою правоту:

– Иногда я начинаю считать стражей нормальными людьми и забываюсь. Вас тянет к темным душам, вы везде их находите и не можете пройти мимо. Это выше ваших сил. Я все равно не смогу тебя отговорить. Буду ждать здесь. Не люблю мешать, когда ты работаешь. Надеюсь, там нет окулла, и мы еще увидимся. Выживи, иначе Гертруда оторвет мне голову. А теперь можешь идти. Считай это моим благословением.

И я пошел.

Путь до катакомб – узкий извилистый туннель с мерцающей на стенах слюдой – оказался прорублен в спешке и брошен незаконченным. Это было видно по грубым стенам, шершавым и узким, по страшно низкому потолку и тому, что скирры даже не подумали о том, чтобы вывезти породу. Они оставили гору камня на нижнем ярусе лестницы.

Надо думать, они были сильно разочарованы, когда пробили вход на монастырское кладбище. Это явно не то место, к которому нужно стремиться. Поэтому разработку прекратили, и мастера ушли, не заделав пролом в стене.

Тот оказался таким узким, что мне пришлось снять с себя полушубок, чтобы протиснуться через него. Думаю, каликвецы даже не знают о том, что скирры когда-то забрались в их вотчину. Трещина располагалась за старым саркофагом, в глубокой тени и самом дальнем конце древнего оссуария^[6], в который, возможно, не заходили уже несколько веков.

Кости монахов были сложены в две большие кучи, черепа вцементированы в стены от пола до потолка. Подобным образом в монастырях хоронили усопших очень давно. Теперь такое практикуется лишь в Литавии, где частенько кости со старых кладбищ свозят в какие-нибудь природные пещеры, чтобы освободить святую землю вокруг церквей для новых, недавно умерших постояльцев.

Скорее всего, здесь поступили так же – раньше мертвые лежали где-то в другом месте. При том холоде, что здесь царил, вряд ли от покойников должны были остаться одни скелеты.

Когда я выходил из помещения, то старался не дышать. Мои шаги растревожили костную пыль, толстым слоем лежавшую на полу, и в горле першило.

Я подкрутил фитиль фонаря, делая свет чуть поярче, и увидел четыре скособоченные фигуры у входа в оссуарий. Три цельных скелета, обряженных в темные монашеские платья, подвязанные красными веревками, безглазыми провалами смотрели во мрак коридора. В костлявых руках у двоих были кресты, на поясах висели четки, блики света от фонаря играли на скулах и желтых зубах.

Четвертой фигурой оказалось Пугало. Оно завладело крестом и четками одного из мертвецов, застыв в углу каким-то нелепым призраком, огородным чучелом, насмешкой над сотнями погребенных.

– Если ты собираешься подстеречь прохожего и сказать ему «бу», то, боюсь, тебе придется проторчать здесь пару сотен лет, – сообщил я ему.

Оно сделало вид, что не слышит, и все так же продолжало таращиться на противоположную, едва угадывающуюся в темноте стену, сардонически ухмыляясь каким-то своим тайным и, я уверен, не слишком светлым мыслям.

Коридор, где я оказался, был довольно широким, с потолком, который прятался во мраке, и шел под небольшой уклон. Судя по тому, что я видел, помещения под монастырем являлись рукотворными, а не природными пещерами. Скорее всего, каликвецы использовали для их создания не кирки, а магию. Священники прошлого должны были без особого труда справиться с такой задачей.

В левой руке у меня был фонарь, в правую я взял кинжал. Нарисовал небольшую фигуру, и весь ее контур мягко засиял.

– Значит, ты где-то здесь, – прошептал я, решая, куда пойти в первую очередь. – Вряд ли ты живешь тут долго. Следовательно, надо смотреть новые захоронения.

Я двинулся вверх по коридору.

Справа и слева от меня были ниши оссуариев – темные и зловещие. Пока я не чувствовал поблизости присутствия чего-то чуждого, но знал, что это не повод расслабляться, и подготовил несколько знаков.

Как и все подземелья, в которых люди любят складировать мертвецов, – это было холодным и мрачным. Шорох шагов отражался от сводов, и звук то и дело прыгал мне за спину, изменяясь до неузнаваемости, так что мне приходилось периодически замирать и вглядываться в кромешный мрак.

Я дошел до ступеней, ведущих вверх. Их было всего лишь семь, и, поднявшись по ним, я оказался в новом зале – несколько уже первого, и его своды оказались ниже – в густых тенях я различал покатый потолок, сложенный из множества темных кирпичей. Скобы, где когда-то стояли факелы, давно пустовали и покрылись рыжей ржавчиной. Стены были голые. Ни рисунков, ни барельефов. Зато через каждые пять шагов в них находились горизонтальные ниши, по три, одна над другой, от пола до потолка. Где вечным сном заснули каликвецы – темные силуэты, недвижимые фигуры в черных монашеских мантиях с глубокими капюшонами, надвинутыми на лица.

Я заглянул под один из них, увидел желтую пергаментную кожу, плотно обтягивающую кости черепа, запавшие глаза, обострившийся нос, приоткрытый рот и спутанную седую бороду. Благодаря прохладному сухому климату тление слабо коснулось тела.

Я подумал, что последний раз оказывался в подобном месте в катакомбах Солезино, которые до сих пор снятся мне в кошмарах. И вот снова гуляю по древним могильникам.

За свою жизнь я побывал во множестве подземелий – замковые подвалы, медные шахты, штольни, крипты, склепы и канализации. Темные души обожают скрываться под землей, обустраивать логово, утаскивать жертв и прятаться от таких, как я.

Не люблю подземелья. Здесь, в кромешном мраке, никогда не знаешь, что скрывается за поворотом и будет ли у тебя шанс выбраться на свежий ветер, под яркое солнце. Большинство стражей погибают именно в таких местах.

Где-то монотонно капала вода, и звон падающих капель отражался от толстых стен, искажался, становился похож на шаги таинственного нечто.

Вновь семь ступеней вверх, и следующий зал, точно так же, как и предыдущий, забитый мертвыми в нишах. Буквально через пятьдесят шагов – дорогу мне преградила толстая решетка, закрытая на замок с противоположной стороны.

– Черт, – только и сказал я.

Выломать эту преграду можно было разве что тараном или бочкой пороха. Ни того, ни другого у меня при себе не было, а значит, путь дальше для меня закрыт.

Я присмотрелся к прутьям повнимательнее, поднеся фонарь к ним вплотную. Они оказались сделаны из чистого, сильно потемневшего серебра, и по ним тонкой спиралью вились буквы на старолитавском языке, которым пользовались клирики в прошлом: «Мы, кости, что здесь лежим, ждем ваших».

Надо возвращаться, проверить самую старую часть катакомб и, если там ничего нет, выбираться наверх.

Обратно я шел гораздо быстрее.

Ступени, ниши, мертвецы, залы, темные проемы оссуариев, точно глотка кита, поглотившего Иону. Эхо шагов, звон падающих капель, слабый запах смерти, оранжевые блики на желтых безучастных ко всему черепах. Фигуры монахов-скелетов, сжимающих кресты костлявыми пальцами. Красные веревки, белые веревки, истлевшие рясы и сутаны.

Унылое место, где живым нечего делать.

Из бокового костехранилища в круг света вдруг резко шагнула долговязая, гротескная тень – чудовище из ада, с горящими алым глазами.

– Твою мать! – громко ругнулся я, в последний момент останавливая уже готовый сорваться с пальцев знак. – Неудачная шутка!!

Повеселевшее Пугало притушило зажженный огонь в глазницах черепа, снятого с плеч одного из скелетов, отвесило мне театральный поклон польщенного похвалой артиста. Было видно, что оно радо произведенному эффекту.

– Иди погуляй, – сказал я ему. – Сложи из черепов плохое слово, вырежи из косточки голову Проповедника или полежи в нише рядышком с каким-нибудь бедолагой, сочини стих, вырасти тыкву, но только больше не путайся у меня под ногами. В следующий раз все может кончиться не так весело.

Оно сделало вид, что сожалеет, виновато шаркнуло ногой и, освещая себе дорогу черепом, побрело в том направлении, откуда только что пришел я.

Я проводил взглядом его сутулую долговязую фигуру и покачал головой.

Пугало в своем стиле.

Дорога в следующий зал оказалась длиннее, чем я думал, пришлось пройти мимо двадцати оссуариев, заваленных костями до потолка, а затем спуститься по разбитой лестнице. Здесь строители нарушили традицию, и вниз вели не семь, а сорок три ступени, выводившие на круглую площадку. Перед висящим на стене огромным распятием стоял алтарь и пустая чаша для святой воды.

Сразу за этой комнатой – еще тридцать семь ступеней. Они спускались в жерло дышащего холодом мрака. Живущие в Дорч-ган-Тойне проделали колоссальную работу и превратили находящуюся под ними гору в настоящее царство мертвых.

Я оказался в ледяной пещере – с белыми стенами и синим потолком, казалось сложенным из множества застывших воздушных пузырей, отчего создавалось впечатление, что я стою на дне океана и смотрю вверх, а надо мной толща воды. Здесь было так холодно, что я порадовался своей предусмотрительности и тому, что на мне не только моя одежда, но и та, что дали монахи.

От моего дыхания в воздух вылетали клубы густого белого пара, на стенах алмазной пылью сверкал иней. Он же покрывал каменные изваяния плачущих ангелов, и скульптуры словно были сделаны из серебристого металла, а не из мрамора.

Каждый ангел отличался от другого. Статуи стояли у изголовий каменных плит с телами каликвецев, облаченных в белые одежды и подпоясанных алыми, точно кровь, веревками. Здесь лежали лучшие из лучших. Те, кто при жизни владел магией.

Благодаря лютому холоду их не тронуло тление, в отличие от братьев из верхних залов, и по неведению можно было подумать, что они просто решили немного поспать, сложив на груди руки, сжимающие четки.

Я подошел к ближайшему покойнику, приблизил фонарь к его лицу, разглядывая белую как снег, полупрозрачную восковую кожу, посиневшие бескровные губы, гладкий лоб. Смерть подарила ему легкий воздушный поцелуй и благодаря защите Юрденмейда пощадила тленную оболочку. Думаю, с ней ничего не случится, пока существует это ледяное сердце катакомб.

Я шел мимо мертвых. Их было бесчисленное множество в этой огромной морозной пещере. И то, что преграждало мне путь, заставило остановиться и увеличить пламя в фонаре, чтобы рассмотреть детали.

После часа в катакомбах меня уже тяжело было удивить мертвецами, но эти отличались от других. Они валялись на полу, точно переломанные каблуком Пугала куклы, – скорченные, нелепые и выпотрошенные. Я видел раздавленные головы, вскрытые грудные клетки, оторванные руки и ноги.

Повсюду темнела кровь. Она черными кляксами растеклась по полу, замерзла, став неотъемлемой его частью, пропитала одежды, мелкими пятнами застыла на лицах и серебряных крыльях ангелов.

Их оказалось больше двадцати. Большинство находились близко друг к другу, но некоторых я обнаружил дальше, они, как видно, пытались бежать, однако смерть настигла и их, без жалости вырывая позвоночники и челюсти, ломая шеи и круша черепа.

Несколько статуй ангелов были разрушены, надгробия треснули, лед оплавлен.

Осторожной кошкой подошло Пугало с черепом под мышкой, подняло с пола оторванную руку, вопросительно посмотрев на меня.

– Я знаю не больше твоего. Могу лишь предполагать, что здесь случилось.

Оно благосклонно кивнуло, желая послушать мою догадку.

– Они пришли сюда, чтобы похоронить одного из своих. Видишь тело в белой… ну, теперь уже темно-бурой одежде среди них? Оно совсем не тронуто, в отличие от остальных, потому что монах уже был мертв, а рядом валяются сломанные погребальные носилки. Здесь на них кто-то напал. И они стали гибнуть. Один за другим, заливая все кровью. Некоторые из них не пытались убежать, решили сражаться до конца. Они не видели врага, поэтому наносили удары вслепую – скульптуры разбиты, словно по ним стреляли из пушки. К тому же магия задела кого-то из братии. Справа от тебя обугленный скелет. «Ложимся подобно колосьям под серпом жнеца…» – произнес я фразу, которую видел на полях книги брата Инчика.

Очень образно, но в то же время точно.