Справедливости ради нужно сказать, что Женька уже никаких блюющих макаронами коммунистов не лечит, у него давно другой контингент. Он нынче известный хирург-пластик и одновременно с этим модный писатель. Как это уживается в нем, непонятно. Хотя неординарные личности они своей особой жизнью живут, так что удивляться тут нечему.

Вдруг, откуда ни возьмись, появилась Сонька. Принесла сахар, заварку, печенье и даже сырок плавленый. Тут и чайник весьма кстати закипел.

– Соня! Откуда богатство такое? Магазин грабанула?

– Да у больного одного попросила, из палаты Сергея Донатыча, он в туалет встал, а я тут как тут! Говорю, доктор наш голодный пришел, всю ночь раненых оперировал, даже не ужинал. Он мне и дал, что у самого было.

– Слушай, тебе бы не медсестрой, а снабженцем работать! Давай уж тогда бери кружку, вместе посидим.

– Доктор, а раненых много сегодня?

– Хватает. Чувствую, еще и завтра везти будут.

– А кто они, раненые эти? Как его… баркашовцы?

– Да какие еще баркашовцы, так, прохожие, зеваки. Поглазеть сдуру пришли, там их и подстрелили. А боевиков – тех наверняка в тюремном лазарете пользуют.

– Да что ж такое делается, в Москве по людям стреляют! Из танков стреляют!

– И не говори, – вяло соглашаюсь я. – А что там по телевизору показывали вечером?

– Так арестовали этих, и Руцкого, и Хасбулатова, в автобус посадили и увезли. А Белый дом как загорелся, так его, говорят, до сих пор потушить не могут. Зато к ночи ближе уже и стрелять перестали. Вот вы, доктор, когда сейчас шли, выстрелы слышали?

– Утром шел, палили вовсю, а сейчас вроде нет. Знаешь, когда на меня собаки налетели, я уж, честно говоря, не прислушивался! Ладно, Сонь, ты спать иди, спасибо за чай, я и сам скоро лягу. Ключ от двери оставь, хочу перед сном воздухом подышать. Как у нас, все спокойно? Послеоперационных перевязали? Виктор Андреевич где?

– Да вроде нормально, всех перевязали, а Виктор Андреевич третий час как отдыхает! – Сонька заговорщицки подмигнула и указательным пальцем погладила себя по горлу.

Хорошо, что Витя спит, а не колобродит, как обычно, а то мне урезонивать его совсем не хочется.

– Спокойной ночи, доктор!

– Никогда, слышишь, Сонька, никогда не желай спокойной ночи на дежурстве. Плохая примета!

На кухне грязной посуды – как после банкета на триста персон. Все потому, что буфетчица пьет уже второй месяц, а новую поди еще найди. А мне ведь завтра над этими тарелками и кастрюлями умываться.

Еще в начале сентября бригада больничных слесарей поснимала все рукомойники и унитазы для замены на новые. Только потом что-то у них случилось – то ли раковины и унитазы кончились, то ли их сперли, то ли деньги, на них выделенные, пропили. Во всяком случае, больше ни один слесарь у нас не появлялся, а умываться теперь можно лишь в кухне над цинковым корытом мойки. И унитаз остался один на два этажа, и это в урологическом отделении, слава которого гремела когда-то на всю Москву.

Ладно, нужно перекурить и двигать на боковую, пока есть такая возможность. Пойду-ка на улицу, хоть и начало октября, а день сегодня теплый был, да и ночь почти как в августе. И если бы не пальба да не собачки – тут у меня пробежал холодок по спине, – так вот, если бы не пальба и не собачки, день был бы просто замечательный.

Я включил все лампы в предбаннике у гардероба, открыл засов, замок и осторожно выглянул наружу. Тихо, как бывает ночью на даче, недоставало лишь шума далекой электрички. Дверь на всякий случай не стал прикрывать, мало ли, а вдруг опять сафари приключится.

Свет из дверного проема высветил желтую полосу на асфальте, чуть впереди проступили очертания гипсового фонтана. Старожилы рассказывали, что он еще в конце восьмидесятых работал, создавая некую гармонию со старинным зданием корпуса. Но сейчас, как и все остальное, фонтан пришел в полное запустение и там только мусор и окурки.

Странно, дежурство уже на убыль, а пачка почти полная. Это потому, что в хирургии перекуров было – раз-два и обчелся.

Как утром вышел из метро, так минут пять стоял у ларьков, раздумывал, что лучше: сигарет купить или пару пирожков? Все-таки суточное дежурство. Вдалеке канонада, пушки палят, пулеметы, а я тут решаю глобальные вопросы бытия.

Сигареты все-таки перевесили. Потому что доктору стрелять закурить как-то несолидно, а поесть больничной кашки – это еще можно. Кто ж знал, что с кашкой не выйдет? А все из-за того, что нужно было в буфет сразу отправляться, а не пялиться в телевизор.

Где-то там, над макушками деревьев, в стороне Москвы-реки, было видно далекое зарево. Значит, еще не потушили Белый дом. Завтра с утра нужно где-нибудь новости послушать. А еще после утренней конференции неплохо бы сбегать в хирургический корпус, глянуть, как тот студент, жертва проверки документов, с ушитым мочевым пузырем. Вот попаду сейчас в чашу фонтана сигаретой, тогда все с ним будет хорошо!

Я прицелился, щелкнул – окурок, прочертив красивую дугу, залетел прямо в чашу, только искры брызнули. Отлично! Если процесс пойдет как надо, не исключено, что его уже с аппарата снимут, тогда он и говорить сможет. Будет, как обычно в таких случаях, глазами хлопать и слабым голосом у всех спрашивать, как он здесь оказался.

Я поднялся на ступеньку и тут запнулся: А ТЫ сам-то как здесь оказался???

Нет, если б кто другой, я бы не удивился, но меня-то как угораздило? Я ведь, сколько себя помню, всегда боялся врачей, не говоря уж об этих страшных инструментах. Потому что все это – шприцы, иглы, скальпели, щипцы, крючки – точно придумали для того, чтобы именно мне причинять нечеловеческие страдания. Я позорно дрожал от страха, даже когда у меня брали кровь из пальца. Но страшнее всего – это читать всякую наглядную агитацию, смотреть на жуткие картинки, развешанные по стенам в поликлиниках, где самым впечатляющим был плакат, изображавший жертв пьяного зачатия.

И когда на даче, в сарае, нашелся многотомник с иллюстрациями «Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне», мне потом этот военный опыт ночами снился. Ну и как же так получилось, что я в свои детские страхи окунулся с головой?

Самое интересное, что я полжизни работаю по больницам, а подобный вопрос возник у меня почему-то только сейчас.

Я закрыл дверь на все замки, выключил свет, бросил ключ на пост. Тихо, больные все спят. По дальней лестнице поднялся на второй этаж, к одиноко стоящему у дверей в операционную старому кожаному дивану. Пошарил рядом в тумбочке, вытащил замызганное одеяло и такую же подушку. Лег, не раздеваясь, только обувь и халат скинул.

Наверно, я никогда не полюблю Первую Градскую, как любил когда-то свою Семерку. Она мне и больницей-то не кажется, а каким-то историческим памятником. Было бы правильнее на ее месте краеведческий музей открыть. Тут так много всего случилось за двести лет – нужно Нестором быть, чтобы это описать. Лишь недавно профессор Лазо рассказывал, что когда французы вошли в Москву, Наполеона здесь лечили от гонореи. Значит, вот какой насморк помешал Бонапарту одержать убедительную победу под Бородином.

В этих древних стенах хорошо кино снимать, а не больных лечить. Недавно в нашей перевязочной снимали эпизод, где, по сюжету, мертвый Сталин в морге лежит. Вот для таких душевных фильмов Первая Градская самое место. А работать тут как-то не очень. У докторов ни кабинетов, ни ординаторской, ни комнаты отдыха нет. Врачебные столы стоят в общем коридоре, мы сидим пишем свои истории болезни, вокруг больные ходят, посетители, пристают с вопросами, каждую секунду за халат дергают.

Хорошо еще, что так, а то рассказывают, что при академике Лампадкине столы врачей находились прямо в палате. Это чтобы присутствие пациентов доктора дисциплинировало. Нужно было бы приказать и операции проводить прямо в палатах, чтобы и пациентов к дисциплине приучать. Все бы шелковыми стали!

В последнее время здесь вообще бардак невероятный, впрочем, как и везде. Часть докторов в поисках лучшей жизни подалась кто в челноки, кто в медицинские кооперативы. Те, что остались, либо начали бухать, как самоубийцы, либо отчаянно зарабатывать деньги на тех, кто за последние годы преуспел. Беда в том, что богатых пациентов в Первую Градскую нужно еще умудриться заманить, поэтому на таких идет настоящая охота. А зарплата нынче такая, что моей, например, хватает ровно на два блока самых дешевых сигарет.

Ладно, хватит о грустном. Вроде я собирался поразмышлять о другом. А именно о превратностях своей жизни. Так на чем я остановился? На том, почему именно сегодня вопрос о выборе профессии пришел мне в голову. Ну, значит, некогда было раньше об этом размышлять, вот почему! Хотя нет, одна попытка случилась у меня лет десять назад.

В то время я работал медбратом в реанимации, и часа в три ночи на центральный пульт больницы пришло сообщение, что на трассе по направлению к Домодедово лоб в лоб на гололеде сошлись аэропортовский «Икарус» и ночное маршрутное такси. В обеих машинах пассажиров под завязку, и всех, кто выжил, везут к нам. Мы к Домодедово ближайшие.

Нужно было срочно освобождать места для вновь поступающих, распихивать стабильных больных в другие отделения, готовиться к массовому поступлению покалеченных людей, а мне досталось отвозить трупы в морг. Обычно умершие ждут своей скорбной очереди до утра, но сейчас не та ситуация. С минуты на минуту тут такое начнется, что только держись, поэтому даже каталки, на которой эти трупы лежат, будут задействованы как койки.

Загрузил я двух покойников на каталку и повез их в подвал. Санитаров тогда всех повыгоняли, вот и приходилось самому этим заниматься.

Подвал в нашей больнице был что надо. От одного конца, где роддом, до другого, где морг, полкилометра, не меньше. Пока дойдешь, можно всю жизнь вспомнить. Добрался я до морга, а там сразу все пошло не слава богу. Обычно стоило лишь нажать на звонок, сразу же спускался лифт с местным санитаром-алкашом, но сейчас я до посинения давил на кнопку, а наверху никакого движения не наблюдалось.

Пришлось подниматься по лестнице в потемках, оставив у лифта каталку с мертвецами. Хорошо, что хоть дверь на боковую лестницу не заперли.

В комнатке, где я нашел бесчувственное тело санитара Сашки, надрывался телевизор. Через равные промежутки он издавал резкий и противный сигнал, а надпись на экране услужливо мигала: «Не забудьте выключить телевизор».

Я вздохнул и начал Сашку в чувства приводить. Толкал, пихал, один черт – не разбудил. А когда заметил на столе три пустые водочные бутылки, то сразу бросил это бессмысленное занятие.

Поэтому все сделал сам. Поднял каталку на лифте, перетащил в одиночку трупы на секционный стол, нашел журнал, записал туда данные. А перед тем как спуститься на лифте с каталкой, я в санитарской комнате все-таки выключил телевизор. Не забыл.

На обратном пути решил перекурить по дороге и тут обнаружил, что прикурить-то мне и нечем. Сигареты есть, а спички не захватил. Конечно, можно было в морг вернуться, на столе у Сашки пошарить, но возвращаться – плохая примета, дороги не будет. Надо же таким растяпой быть! В отделении уже не покуришь. И вдруг остановился и на все это как бы со стороны посмотрел.

Вот стою я ночью в подвале около морга, вокруг ни души, сам весь такой – сорок четвертого размера, впереди конца этому подвалу не видно, одинокие лампочки еле светят, как в тоннеле метро, да еще что-то с противным звуком капает из труб. И я переживаю, что не взял спички!!! Ну, дела! Сказал бы кто-нибудь мне лет пять назад, что так будет, не поверил бы никогда! Да я от одной мысли со страху бы окочурился. Какая нелегкая занесла меня в этот подвал? Да как такое вообще произойти могло???

Но ответить себе я тогда не успел, потому что уже добрался до реанимации, а там такое творится, мама дорогая! Первые «скорые» в гараж заехали, только успевай поворачиваться!

Значит, приходилось все-таки задумываться о странностях своей судьбы. С чего вдруг закрутилась эта карусель? Где же она, эта отправная точка?

Я лежал на диване в больничном коридоре, смотрел в потолок, а мимо меня в темноте бродили больные. Так всегда по ночам – кому в туалет, кому покурить, у кого ночные боли, а у кого просто бессонница. Все они шаркали, кашляли, кряхтели, сморкались, что-то бормотали, а я все пытался понять, что привело меня на этот вот диван.