Цитаты из книги «Время первых. Судьба моя – я сам…»

Никакая, даже самая совершенная аппаратура не может точно передать увиденное в космосе. Только человеческий глаз и кисть художника способны донести до людей красоту нашей Земли, открывающуюся с космической высоты.

рисовал Солнце и Землю, и когда это делал в полете, во мне рождалось такое чувство, будто я – космический Микеланджело!.. И думал, как бы он это все сделал. Он на земле неповторим, а в космосе нашел бы то, что мы никто никогда не найдем.

В полетах я черпал вдохновение, воссоздавая столь непохожие на земные цвета космоса. Эти космические цвета захватили мое воображение. Когда я уже был в отряде космонавтов, у меня появилось желание создать цикл картин о космосе и завоевании его человеком. На борт «Восхода-2» я взял с собой цветные карандаши, и мне удалось выкроить несколько минут, чтобы зарисовать виды, которые произвели на меня наибольшее впечатление. При этом меня вдохновляло сознание того, что в этой области живописи я был первым.

А я увидел, когда вышел в космос, полную цветовую гармонию. По цветам я четко разделил всё на колеры Рокуэлла Кента и Николая Рериха. Когда двигаешься с Солнца на ночь, то есть переходишь со света в тень – это Кент, а в обратную сторону – Рерих и его гималайский цикл.

Мои космические работы сделаны по замерам приборов, которые я сам сконструировал и сделал. Только одну работу «Здесь родилось человечество» я сделал несколько утрированно. У меня в альбоме есть описание, как я снимал цветовые характеристики, каким прибором что я делал. Достоверность цветов – порядка 70–75 процентов. Никогда никакой фотоаппарат этого не сделает: хочешь получить звезды – Земли не будет. Землю снимаешь – горизонта нет. К тому же меняется там все настолько быстро – восемь километров в секунду. Я четко классифицировал цветовые характеристики вокруг Земли. Вокруг нашей планеты мной был описан голубой пояс – продукт деятельности человека. Через него просматриваются только красные звезды. Потому что проходят только длинные волны. А дальше звезды голубые, белые… Мы на Земле с хорошим зрением видим звезды только 4-й величины, а в космосе это ограничение снимается, и человек видит звезды 6-й величины. И там звездное небо совершенно другое.

Если бы любовь к небу и космосу не переборола во мне любовь к рисованию, я точно стал бы художником. Помню, маленький был – рисовал постоянно, а сестра Раиса меня поддерживала и защищала: «Пусть рисует, у Лени – дар божий».

Еще в полете я карандашом нарисовал портрет Стаффорда. Он у него сохранился. Сейчас он в музее Тома Стаффорда.

Кстати, одна моя картина сейчас выставлена в Дрезденской галерее. Есть картины в государственных галереях Узбекистана, Казахстана, Киргизии. Еще когда начинался распад страны, я был в Лас-Вегасе, и Союз художников там на выставке представил порядка десяти моих работ. Страна рассыпалась, Союз художников рассыпался, и картины остались в Лас-Вегасе. А сейчас – неизвестно где. Мне говорят: нанимайте юристов, ищите. Но, как выяснилось, их продали на аукционе, и их уже не вернуть.

Однажды Светлана пригласила меня к себе домой, в гостиной я остолбенел: на столе лежал прекрасный альбом с репродукциями картин из Эрмитажа, о котором я мечтал. Я знал, что он вышел, поскольку собирал это все. Я искал эту книжку и нигде не мог найти. Я же никогда в Эрмитаже не был, и мне так хотелось иметь этот документ. И мгновенно подумал: «Женюсь! Этот экземпляр будет у меня!» Имея в виду книгу, конечно.

Тут уже я всерьез задумался о том, чтобы художником стать. Мимо студенты пробегали, и я одного остановил: – Слушай, скажи, пожалуйста, как тут?– Общежитие с третьего курса, стипендия, если получишь, пятьсот рублей. И комната в Риге – пятьсот рублей. Ничего себе! У меня отец шестьсот рублей получал, а младший брат – в седьмом классе. И я подумал: «Вот и все, сам Бог велел мне идти туда, куда и собирался, в авиацию». Поэтому, окончив школу, в Кременчугское летное училище «рванул», где кормили, одевали и сразу предоставляли кров.