Нерон рылся в котомке и хмурился. Потом вывалил всё поеденное молью тряпьё на пол, проинспектировал его и огорчился. Судя по тому, что он даже не ответил, можно было судить о его настроении.

– К нам повадились церковные мыши! Мою пайку сожрали! – крикнул он в голос, – Где всё?

– Может, клопы? В полёте всё могло вылететь из карманов! Может, правда, клопы съели? – участливо пытался поправить его Кропоткин, – Или Кит с фаллосом!

– Сам ты клопы!

– Мыши! С вагинами!

– Сам ты мыши!

– Что случилось? – спросил, вошедший в комнату Гитболан.

– Кошелёк украли! Ты, революционер? Я знаю – это твоих рук дело! Я всегда испытывал недоверие к санрепским революционерам и поделом – нельзя им верить, вижу по твоим глазам, что ты! Признавайся, Шут!

– Ну, я! Забирай, раз ты такой жадина-говядина, и товарищу не хочешь добровольно помочь! Зачем тебе деньги? Ты старый и противный! Он всё равно пустой!

И Кропоткин выбросил кошелёк на стол.

– А ведь там были деньги! – после некоторого раздумья мстительно соврал Нерон, не зная, какие ещё дивиденты можно высосать из покаяния друга, – там же были деньги!!!

– Ну, так как же у нас обстоят дела с тем человеком из провинции?

– Средне, мессир, в Нусекве приличных людей мне обнаружить не удалось, но в провинции мне удалось отыскать несколько человек приемлемых умонастроений. Много приличных людей простого званья, но они забиты выше меры и участвовать в разговорах как правило не желают. Но! Я уловил в мировом эфире отчаянный голос парня, призывавшего к возмездию, но он живёт не в Нусекве, он между нами говоря совершенно потерянный от горя парень проклял всё и призвал вас отомстить, кстати, очень приличный человек, его мать бросили в больнице на матрасы, в которых, простите, червяки копошились, помощи не оказывали, он не то, чтобы беден был, нет, так, нормальный человек, вот он и возненавидел это гнусное, по его мнению, государство. Обычная история, не правда ли? Сколько в мире невидимых слёз! Да-с… Человек слеп, он начинает понимать жизнь, когда ветер истории и поток неразберихи отодвигает его к обочине! Они ещё не привыкли к новой форме справедливости и не понимают, что мир не принадлежит идеалистам с горящим взором. В мире правят деньги и наглецы! Аристократы и идеалисты вымерли по их мнению и больше не будут оказывать влияние на судьбы мира! Я хочу доказать обратное! И докажу!

В разговор влез Нерон, как всегда ни к селу, ни к городу:

– При Робеспьере один отчаявшийся карбонарий, которого привели к мировому судье в народный трибунал с тем, чтобы приговорить к безболезненному усекновению головы, для того, чтобы уцелеть, бросился к судье и страстно чмокнул его в обе руки. Чмокнул, как собака. Просто от отчаяния. Можно сказать, совершенно потерял голову! Обслюнил его всего! Не представляю себе! Как это можно было сделать, но видно, судье такое самоотречение понравилось, раз он руку протянул. И что же из этого вышло? Да ничего. Беднягу прямым ходом отправили на цугундер, то есть, прошу прощения, на гильотину. А судья с тех пор, видя заключённого, и заранее приговорив его, как бы невзначай, протягивал руку для поцелуя.

– Это всё, милостивый государь? – холодно осведомился Кропота. – Нет, этот парень ничьи ручки не целовал!

– Ты выяснил, кто и откуда? – спросил иностранец Кропоткину и сразу посерьёзнел. – Это интересно!

– Не только выяснил, шеф. Чем живёт, чем занимается, но и скрал, между нами говоря, его сочинения, читать интересно довольно таки! Отчаянная вещь! Живёт он в провинции с кислой миной… Видеть никого в упор не хочет, в патруль не ходит…

– Неважно! Не забудь напомнить мне об этом завтра! Хочу почитать по твоей рекомендации! И где же?

– В неком Сблызнове. Это огромный по размеру город, но сущая дыра, по сути! Классический воровской анклав!

– Вдали столиц творилось чёрти что! Грабёж среди дороги, прозябанье остатков богоизбранных семей! Жизнь становилась трудной, невозможной, чтобы зайти в тупик в конце концов! – изловчился Нерон.

– Посмотрим! – прослушав его, изрёк Гитболан, продолжая потирать руки.

«Езус! Мезус! Резус!»

Тотчас же на столе перед ним оказался сверкающий стеклянный шар, в котором что-то переливалось и вспыхивало. Проведя несколько раз руками над поверхностью шара, Гитболан добился того, что шар понемногу стал крутиться, теряя прозрачность, и даже как будто слегка сплюснулся. Его матовая поверхность поблескивала. Через минуту он стал походить на глобус внушительных размеров. На его поверхности проступили моря, континенты заняли подобающее им положение.

Вдруг Гитболан резко сделал отмашку правой рукой, и шар стал огромен и занял почти всё пространство до потолка. Внезапно его вращательное движение замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Перед глазами присутствующих пульсировала изъеденная вулканической коростой Европа, на севере – зелёный остров, внизу континентальные страны, сильно рассечённые горами, на востоке всё более выравнивающаяся площадь.

Масштаб изображения быстро менялся, уже были видны бескрайние поля с горящей кое-где стернёй, деревни, города, становившиеся всё более удалёнными по мере продвижения на восток. Раздвинулись лесные массивы. Стал отчётливо виден товарный поезд с таким количеством вагонов, что их трудно было сосчитать. Мелькали реки, заросшие небритыми кустами, потом появился город посреди степи на холмах, вспыхнул и исчез, только мелькнули наглые поля чудес воровских нуворишей посреди нищеты, место города заняло крупное изображение довольно обширного двора перед пятиэтажным неоштукатуренным домом белого кирпича, из железной двери которого вышей понурый молодой человек среднего роста в поношенной зелёной куртке. Он нёс чёрную сумку и явно о чём-то озабоченно размышлял. Тремя подъездами впереди него из такой же железной двери дома вышла толстая чернявая женщина, сначала решившая видимо идти своей дорогой, а потом остановившаяся и решившая дождаться идущего сзади.

– Это и есть твоя находка? – спросил Гитболан, с интересом рассматривая слегка размытое и искажённое изображение в магическом стекле.

– Не она! Парень! Да, но давайте посмотрим, мне и самому интересно, что будет! Первое встреча даёт самое верное впечатление о человеке, тем более, когда он тебя не видит. Если мы подружимся, мне придётся в дальнейшем извиниться перед ним за несогласованное вторжение в его частную жизнь!

Поравнявшись с женщиной, как будто при этом слегка отшатнувшейся, парень с неудовольствием поздоровался и уже готовился отправиться дальше, как женщина завела разговор, улыбаясь фальшивой накладной улыбкой:

– Алёша, добгые люди сказали мне, что ты пгодаёшь свою квагтигу…

Не дослушав, но сразу поняв смысл сказанного, парень прямо посмотрел ей в глаза и без всякой улыбки ответил резко:

– Плюньте в глаза добрым людям, которые это сказали! Нам надо дружить, а не караулить квартиры друг у друга!

Женщина, которой пришлось бы плевать в лицо себе самой, если бы она была честна, слегка отшатнулась и ответила:

– Плевать я, конешьно, не буду, но и пгиставать – тоже!

– Вот и хорошо! Не надо! Не надо приставать! – сказал парень и пошёл дальше, хмурясь. Потом исчез в арке.

Изображение в стекле на мгновение стало мутным.

Гитболан не улыбался. Спустя мгновение он повёл рукой, шар съёжился и со звоном пропал со стола.

– Что скажешь, Нерон?

– Что сказать, что сказать? – забурлил горлом обросший щетиной толстяк, – вот живёт порядочный человек, никого не трогает, картинки рисует, а потом, как это часто бывает у порядочных людей в этой, так называемой Сан Репе, у него умирает отец, потом – мать, тут эта гнусная воровская контрреволюция на дворе, рушатся вековые устои. Кругом мародёры с жирными валиками на шеях, свиньи полезли в храмы, в семье нелады, бывшая жена сына увезла за границу, кругом всё становится мерзкое, гадкое, лживое, настроение тоже гадкое, он остаётся жить один среди чужих и врагов, лишается работы и окружающие его хищные хорьки сразу чуют запах раненой, оскорблённой души, не желающей свыкнуться с новым мироустройством, начинают беспокоиться, клацать зубками и точить зубы на добро такого человека, кстати, в данном случае – без особых оснований. Оказывается, шеф, большинство людей хочет всего лишь хапать материальные блага. И всё. Больше им ничего не нужно! В былые времена их приверженность гуманитарным ценностям была просто мимикрией, просто приспосабливались людишки, это были в массе низкие лживые ряженые, не более того! А он пишет поразительные книги, прошу прощения, я выкрал самые-самые, вот они, советую почитать! Книжки эти никому не нужны, потому как жизнь стала почище любого триллера. Этот парень ведь одет не столь импозантно вовсе не потому, что беден, нет, денежки у него есть, поверьте мне, просто ему скучно и тоскливо среди них. Ему совершенно не нравится характер этого общества, оно противно ему, и делает, как мне кажется ошибку, не скрывая своих истинных чувств и намерений. Он уже не хочет больше быть с ними дипломатом и говорит то, что они заслуживают. В общем, тяжёлый случай высокого человека в низменной среде. Его родители были такие же честняги, и им было здесь крайне тяжело. Им не было позволено обрести здесь того, что они заслуживали в полной мере!

– Ну и как такие люди решают свои проблемы? Бросил ли хоть один из них камень в своих грабителей? Сказал ли кто-то из них открыто им в глаза: «Вы сделали нам зло! Я вас всех ненавижу, и уважать ваши святыни больше не намерен! И подчиняться вам не буду! Прочь от меня!»? – продолжил допрос Гитболан.

– Именно так! Именно так! Этот парень – один из немногих, кто может позволить себе такое. Плевать ему на всё! Класс! Класс! Просто класс! Это что-то!

– А другие? Наверно там немало обиженных? Что они?

– Куча фигни, сэр! Не то слово, шеф! Почти все! Девяносто девять процентов нищих, что вы хотите? Молчат, как рыбы! Я думал о них лучше!

– Что ты говоришь? Что же за революция здесь случилась?

– Это революцией даже назвать невозможно! Хуже!

– И что?

– Хуже! У них контрреволюцию сделали двоечники – управленцы, ни к чему не способные, ни к чему не стремящиеся. Сделали с тем, чтобы самим остаться у власти! Им это пока удалось! А люди? Они слабы и ничтожны! Сидят по норам, и слова сказать не смеют! Все ограблены! Все сметены духом! Живут как в тумане! Стандарты жизни нарушены все! Вы можете представить государство, способное реквизировать без войны, чумы и голода все сбережения граждан? О как! Никакого отдыха для большинства, никакого здравоохранения, ничего! Конец света ничто по сравнению с этой пыткой! Жизнь из народа забирают по капле, как иезуиты! И на виду у голого нищего народа урод, бывший прездюга, вместо того, чтобы в петле висеть, получает содержание в год, вы себе представьте – полтора миллиона долларов. Газ бесплатный, вода из крана бесплатная дополнительно! Шофер, повар, врач – собственные! Зачем народу такая власть, не понимаю! Это правительство никакого позитивного влияния на жизнь большинства не оказывает всё равно! Без такой власти было бы много спокойнее и чище! Хорошо только то, что они здесь ненадолго, не задержатся, скоро от этой гадости и следа не останется!

– Я тоже так думаю! Да, я всегда имел определённое мнение об этом народе, и в особенности о его начальниках. Отпетые негодяи, в своём большинстве! Таких уродов нигде в мире нет! В любой стране, сделай с любым гражданином десятую долю того, что сделали эти хряки со всем народом, так люди сразу начинают стрелять и бросать камни, а эти… Кстати, это правда, что их государство решилось на реквизицию вековых накоплений частных лиц, я правильно понял?

– Правда! Правда! Вот уже десять лет всё украли, по процентам не платять ничего, закона о вкладах нетути, всё у них шито-крыто, если бы в мире был сатана, он поступил бы точно так! Единственно, что получается у них и – всегда получалось – это содержать целую банду совершенно бесполезных вояк, полицейских и доносчиков разных мастей!

– Что вы говорите? Так может быть, и за нами уже наблюдают?

– Не может быть шеф, а я знаю точно – наблюдают и наблюдают внимательно!

– Да уж! Хуже поступить невозможно! Да это не правители, а ублюдки какие-то! Я шокирован и так этого не оставлю! А кто это придумал? Может быть, в государстве действительно нет денег для обманутых вкладчиков?

– Есть и немалые, на блуд, бордели, готические замки у них деньги есть! На это – нетути! На нужные вещи у них ни копейки нет, у них малолетние дети по помойкам зимними ночами лазють, и ничего! Им хоть… в глаза – божья роса! А придумал это, заложу, заложу с удовольствием, один алкоголик… – Нерон наклонился к уху Гитболана и сказал что-то.

У Гитболана по лицу промелькнула мудрая усмешка.

– Ну, уж? Да, иногда в людских муравейниках строится такое, что муравьи потом начинают с ума сходить, глядя на дела лап своих, потому что сотворили такое, что не хочется жить среди своих изобретений! Как ты думаешь, нужно ли проявлять жалость к хищным и безжалостным, Нерон?

– Я вас умоляю, никакой жалости! Это будет просто неправильно понято помимо всего! Кстати, многие из них не только отпетые сволочи, но ещё и правоверные християне! В церкву ходють! Крестются! У них культ всех этих превосходительств, высочеств, короче всей этой бездарной шелупони, какую народ послал однажды к чёрту и которая снова над ним множится, как короста.

– Да-а? Ещё чище! Так говоришь, и никакой жалости? Христяне? – гаркнул Гитболан так, что в люстре зазвенели сосульки. – Иудео-христиане! Хорошо, давай, я почитаю сочинения этого человека, вечер велик, и надо занять его чем-нибудь полезным! Надеюсь, это не слезливые мемуары какой-нибудь зреющей прыщавой гимназистки! – сказал Гитболан, отмахнул чёрную чёлку со лба и с удовольствием уселся на кресло с двумя кожаными подлокотниками и с тиснёным вензелем над головой. Упорная гордая складка прочертила его лоб. Потом Гитболан посмотрел туда, куда указывал Кропоткин и взял со стола в руки две довольно объёмистые папки. Взвесил, какая больше весит. Потом со свистом открыл первую. Открыв её, он прочитал на заглавном листе, уже пожелтевшем аккуратный, начертанный круглым каллиграфическим почерком вензель «Лихтенвальд из Сан Репы».

Далее шёл текст, написанный разборчивым, убористым почерком. «Первое правило вежливости – умение разборчиво писать!» – с улыбкой подумал Гитболан.

Гитболан с преувеличенным интересом взял кипу листков разного размера и приступил к чтению незнакомого текста, сначала пропуская неинтересные для него куски, а потом всё подряд, с самого начала.

Его лицо стало каменным, а потом стальным.

Автор этого повествования, заинтересованный во внимании своего читателя, не допустит, чтобы столь интересный текст ускользнул от его глаз, и приводит его почти полностью, выбросив только смутные и не имеющие никакого отношения к основному разговору заметки, разбросанные то и дело на полях.

Гитболан же читал всё:

«Человек, окончательно свихнувшийся и пытающийся написать путеводитель по Сблызнову, должен знать, какую невыносимую ношу он берёт на себя, какую ответственность принимает на грудь. Гораздо легче описать амёбу, медузу или содержимое болотного бегемота, чем внутренности любимого города, являющегося, к сожалению, моей родиной. Хмурый и гордый сблызновец должен знать лишь то, что автором движет только любовь к родному так сказать краю, любовь во всех её проявлениях. Автор никоим образом не может быть обвинён в насмешке и очернительстве. Очернить абсолютно чёрное невозможно. Любимый город может спать! Спокойно! Мы начнём рассматривать его исторические руины с места обычно описываемого во всех поэтических дифирамбах…

«Я была молода, занималась воровством, грешила беспорядочными половыми отношениями. Прошли годы – я поверила в Бога. Это случилось после того, как я упорядочила половые отношения и поверила в Бога… После того, как я упорядочила Бога и поверила в беспорядочные половые отношения, я…»

– Там ведь нет такой фразы, шеф?! – осмелился нарушить уединение Гитболана Нерон.

– Тебе всегда было свойственно ответственное отношение к жизни, Нерон! – ответил великий полководец и философ и засмеялся, – Слушай лучше!