– Я не знаю можно-ли… Тут разорвало – дай Боже… – Антон оттянул рваный край тента так чтобы Фуфланину было понятен весь масштаб катастрофы. Край оттянулся больше чем на два метра. Эдуард Ильич вытаращил глаза и взвыл.

– Да как? – вскричал он на водителя. – Как ты это сделал? Ты что совсем дурак! Как?

– Эдуард Ильич, – замялся понурый Антон, – бес его знает как… Тут ещё и доски сломаны… По-ходу, что-то упало сверху на машину.

– Ты что городишь, Антоха? – с ехидной усмешкой сказал молодой разнорабочий у автопогрузчика. – Что тебе могло упасть сверху? Метеорит?

– Залепи хлебало, Тощий! – огрызнулся водитель. – Мне, в натуре, что-то упало на тент.

– Так почему же ты не заметил? – нападал Тощий.

– Да потому, что он опять свою музыку слушал! – взвизгнула Валя на такой пронзительной ноте, что поморщился даже Фуфланин. – Врубит своё говно на полную громкость и чешет напропалую! Ничего и не слышит!

– Это не говно, – защищался Антон. – Это «Раммштайн»! А говно у тебя в голове.

– Так, хватит! – выкрикнул Фуфланин и все разом позакрывали рты. – Открывай кузов! Посмотрим сейчас что тебе там упало! И молись за то, что бы это был мешок денег, которым ты расплатишься!

Антон спрыгнул с кабины, понуро обошел свой грузовик, отомкнул запоры и распахнул сразу обе створки фургона. Все четверо одновременно заглянули внутрь и вытянули лица. Первое, что бросилось в глаза – липкая алая лужа на полу фургона и забрызганные алым стенки. В кузове было шесть поддонов с картонными коробками, внутри которых находились пакеты с вишневым джемом. То, что действительно упало сверху – упало точно на коробки, многие лопнули, раздавились, содержимое растеклось по фургону, пропитав гофрокартон и влипая в пол и доски тента. Через рваную дыру над раздавленными коробками заглядывали косые солнечные лучи, окрашивая и без того ярко красный цвет вишнёвого джема в аж светящийся. Если бы смотрящие не знали, что это джем, они могли предположить, что в фургоне разразилась кровавое убийство нескольких человек. Но человек был один. Он лежал углубленным в красную жижу на коробках, на поверхности виднелась лишь нога и кисть руки.

Струйка алой жижи тянулась с пальцев ладони и медленно капала вниз.

Прошло несколько дней, обколотый лекарственными средствами Иван почти не ощущал боли. А поначалу боль была сильная, особенно в голове и спине. Помимо сотрясения мозга врачи диагностировали компрессионное повреждение позвоночника, но без перелома. Повторяя: «Парень, тебе повезло, ставь свечку своему ангелу!», – хирург ежедневно всматривался в рентгеновские снимки и ощупывал иванову спину. Ни вставать, ни садиться Ивану было нельзя, да и не было у него для этого сил. Он лежал пластом на кушетке, ходил в судно и терзался мыслями. К нему приходили друзья и родственники, жалели его, желали скорейшего выздоровления. Чаще всех у него была, конечно, мама. Она, плакала, целовала Ивана и свой кулончик-капельку и говорила о настоящем чуде, совершенном по вмешательству ангела. Ивана она одновременно и ругала и жалела, и от этого ему становилось ещё тошнее. Он лежал совершенно апатично, безвольно выслушивая мамины нравоучения, глотая из ложечки еду, посасывая компот из трубочки для коктейлей и смотря над собой в белый как чистый лист потолок. Вот такой ему теперь казалась его жизнь – пустая, ничем не наполненная, не имеющая цели. У него работали руки и он мог бы включить планшет или айфон, но принципиально этого не делал. От экрана его коробило, он устал от него за многие месяцы работы, он не хотел видеть никакой гаджет, ибо отныне они ассоциировались у Ивана с вестниками плохого. Что теперь он будет делать с планшетом, если включит? Играть? Смотреть фильмы или слушать музыку? Он никогда этого не делал, считая это занятие впустую потраченным временем. Искать какую-то информацию? Он уже искал. И нашёл! И ему этого довольно!

– Когда я пропустил в школе прививку от гепатита В мне пришлось идти с поликлинику и делать её самому, – говорил Егор Кошкин, сидя на табуретке в палате у Ивана и как всегда держа ногу на ноге. Он жевал жвачку и от него пахло мятой и манго, – а для этого сперва нужно было получить направление у терапевта. Я пришёл в нашу поликлинику, занял очередь, сижу жду. Передо мной шестнадцать человек, и это только те, кто сидел в живой очереди. А еще были те, кто приходил по назначенному времени. И на каждого терапевт тратит около двадцати минут. Ну, думаю, это на долго. И достал смартфон… А он не заряжен! Всего несколько процентов! – Кошкин сделал протяжный мученический вздох. – Я сидел в очереди четыре с половиной часа… Потом ещё полтора часа в очереди в прививочный кабинет, так как наступило время обеда. Шесть часов жизни, Ваня… Я сидел и смотрел перед собой… На стену, на пол, на бабушек напротив… Начиная со второго часа я начал терять IQ. Я это чувствовал на физическом уровне, я ощущал, как из меня выходит интеллект подобно дымку от тлеющей ароматической палочки. Мне кажется около пяти единиц в час. Я забывал зачем я сидел, чего ждал, что вообще мне надо в поликлинике. Я просто тупел. Когда пришла моя очередь в прививочный кабинет, я вошёл, встал на пороге и опять чего-то ждал. Я просто тупо стоял и чего-то ждал…

Иван Спасибов молчал, ожидая продолжения истории, но Егор Кошкин надул жвачный пузырь, лопнул его и внимательно наблюдал за своим товарищем.

– И что? – наконец спросил Иван.

– А то, что мне жаль тебя, Ванек. Ты уже несколько дней вот так бессмысленно лежишь и смотришь в потолок. Займи чем-нибудь мозг, Вань, иначе рехнешься, как я в поликлинике. Возьми планшет, телефон.

– Нет. Не хочу.

– Почитай.

– Я не читаю художественную литературу, – заявил Спасибов. – Художественная литература – это выдумка одного человека, она не имеет практической пользы.

– Почитай не художественную, – посоветовал Кошкин.

– Зачем?

– Как зачем, Вань? Зачем люди читают?

– Какое мне дело до интересов других людей?

– В интернете есть все – сказал Кошкин. – Выбери то, что хочешь.

– Что мне потом делать с полученной информацией? Как применить? Зачем мне вообще теперь что-то знать?

– Да… – протянул Кошкин и надул пузырь. – Тяжёлый случай… А зачем ты раньше получал информацию?

– Я получаю только ту информацию, которая мне непосредственная нужна для чего-либо, – объяснил Иван. – Если у меня нет потребности – я не ищу знаний. Сейчас у меня нет потребностей, я теперь не знаю, что мне делать с тем объемом, что я уже получил. Как мне освободить мозги, Егор? Знаешь способ?

– Забить их чем-то другим?

– Ну я же не компьютер. Я не могу просто переписать память.

Они оба на некоторое время замолчали. Егор Кошкин чавкал жвачкой. Разговор шёл ни о чем.

– У тебя депрессняк, да? – с сочувствием спросил Кошкин. Иван сделал кислую мину и кивнул. Они вновь помолчали. – Ты ведь не за котенком в окно полез? Твоя мама сказала, что ты сорвался с подоконника ресторана, когда полез в окно спасать какого-то котёнка. Какой, на фиг, котенок?

– Серый, – без всякой эмоции ответил Иван, отвернувшись на потолок. – С белой мордочкой.

– Вот и Янка Гороцкая про котёнка лепит, но я же понимаю, что они с твоей мамой сговорились. Про котёнка ты с ними будешь рассказывать кому-нибудь другому, только не мне. К тебе уже приходили психологи?

– Нет.

– Ты даже не споришь с тем, что к тебе должны прийти психологи, значит они приходили. А раз так, то это был не несчастный случай, Вань. Котёнок здесь ни при чем. – Егор Кошкин переменил позу на стуле и склонился так близко к другу детства что мог видеть поры на его коже лица. – Скажи откровенно – ты сам сиганул, да? – Иван не ответил, а когда понял, что безмолвие символизирует согласие – было уже поздно. – Я так и знал, Ванек! – Кошкин резко вскочил со стула. – Зачем? Чего тебе не хватало?

– Егор… Ты не поймёшь… – слабо залепетал Спасибов. – Я не хочу говорить…

Но Егор Кошкин не был бы Егором Кошкиным если бы просто отстал от своего друга и уверовал бы в самую идиотскую версию иванова падения с шестого этажа. Да Иван, в общем, и не сопротивлялся, он доверял товарищу и не видел смысла обманывать его. Кошкин давно знал Спасибова и для него не было секретом и то, что Иван давно причисляет себя к потомкам императорской фамилии. Мало того – Кошкин был, пожалуй, единственным кто поддерживал Ивана в его расследованиях и даже помогал чем мог.

И Спасибов выложил ему все как было. Рассказал все как до этого рассказывал Яне Гороцкой – про выжившего цесаревича Алексея, про его предполагаемого сына – Реймонда Спэйсера, про свою прабабушку Аграфену и бабушку Екатерину. И про историка Ричарда Джексона.

– Подожди-ка, – громко и яростно перебил его Егор, – то-есть ты повелся на мнение какого-то англичанина Джексона, которому, по большому счёту глубоко безразлично кому давать ответы. Тем более, как ты утверждаешь, ты переписывался с ним не от своего имени.

– Он не англичанин, – грустно поправил его Спасибов, чувствуя себя отчасти пристыженным.

– Англичанин, американец, какая разница?

– Он вообще из Новой Зеландии.

– Откуда? – Кошкин надул пузырь и попросил друга повторить. – Из Новой Зеландии? Этот, как ты выражаешься, профессор хоть раз бывал в Европе? В России? Откуда он там у себя берет информацию? Я редко тобой поражаюсь, Ванек, но в этот раз ты меня поверг в шок! Этот старый пердун вообще догадывается, что толкнул тебя на суицид своим ответом, который, кстати никто не проверял? А значит, он, раздувая щеки от самомнения, может болтать что угодно. Наверное, он считает себя самым примудрым ученым, раз делает вид, что обладает кое-какой информацией, которую никто не может проверить. Может он даже имеет какую-нибудь ученую степень?

– Он не старый, ему сорок шесть лет.

– Ваня! Ему всего сорок шесть! Как ты мог ему довериться!

– А ещё он глухой.

– Ты же не умеешь шутить. Но ты пошутил, да?

– Он глухой. И не женат.

– Он ещё и гей? Ванек!

– Я этим аспектом не интересовался. Да и какая, собственно, разница? Глухой – не глухой, гомосек – не гомосек… Он авторитетный историк…

– Пусть историк, – перебил его Кошкин, – пусть хоть трижды авторитетный, но это не даёт ему право распоряжаться чужими жизнями! А ты? Ты же толковый парень, почему тебе не приходит в голову, что даже трижды авторитетные инвалиды по слуху из Новой Зеландии могут, пусть даже иногда, но ошибаться. Или этот профессор Джексон способен перемещаться во времени и пространстве и лично наблюдать историю столетней давности? Вот послушай – как я понимаю, многие историки с которыми ты консультировался единодушны в том, что цесаревич Алексей выжил.

– Совершенно верно.

– И твой гомосек Джексон тоже в этом уверен?

– Он предоставил мне самые важные аргументы. Могу показать.

– А я правильно понял, что этот сорокашестилетний профессор на каком-то этапе идёт в разрез с принятым мнением других историков. Те считают, что у внебрачного сына цесаревича Рэймонда Спэйсера под Архангельсом была русская любовница по имени Аграфена.

– Это моя прабабушка, – кивнул Спасибов.

– А твой глухой дружок Ричард Джексон – единственный кто утверждает, что у Спэйсера была любовница по имени Наталья. Наталья?

– Он написал это имя, – грустно подтвердил Спасибов, – а ещё добавил, что знает о том, что другие историки считают, что у Спэйсера была Аграфена и много раз доказывал, что это общепринятое заблуждение.

– Кто-нибудь еще, хоть один человек на этой планете согласен с твоим профессором?

– Да! – выставил гордую нижнюю губу вперед Спасибов. – Было еще двое. Швейцарский профессор Вейнер и историк Намандопулос из Афин. Они сейчас под могильными плитами, но их труды опубликованы в…

– А может у Спэйсера было две любовницы? – резко перебил своего товарища Кошкин. – А может больше? Может одновременно, может поочередно? А? Что на это скажет твой новозеландский педераст? Что он вообще может знать о любовницах? – Кошкин убрал упавшие на лицо длинные соломенные волосы, вернулся на свой табурет и как всегда положил ногу на ногу. – Вообще, скажу тебе откровенно, как другу, вся эта твоя история о Спэйсере и выжившем наследнике престола – смешна от начала и до конца. Ты мне её рассказывал и я ещё тогда усомнился. Слишком, знаешь-ли часто, в этой истории применяется слово «если». «Если» император Николай Второй подменил своего сына на безымянного шпаненка, «если» цесаревич Алексей жил в приёмной семье, «если» он уплыл в Великобританию, «если» завязал отношения с Джоанной Спэйсер, «если» родившийся у неё мальчик сын именно цесаревича, а не кого-нибудь другого, «если» Реймонд Спэйсер действительно сожительствовал в СССР с некоей крестьянкой Аграфеной или Натальей. И стоит какую-нибудь из этих «если» поменять на частичку «не», то весь этот исторический фантастический карточный домик разваливается. Единственным связующим компонентом в этой цепочке служит наследственная лейкемия, но представь, если бы у цесаревича её не было. Как бы тогда выглядела вся эта байда? Отвечу – как дешевая выдумка писателя, работающего в жанре альтернативной истории. Тебя бы засмеяли уже на стадии подмены мальчика. Чего приуныл, Ванек?

– Зато ты больно уж весёлый, – почти заплакал Иван. – Чему радуешься? Тому что твой друг потерял смысл жизни?

Кошкин надул пузырь.

– Ты можешь всю жизнь искать связь с царской фамилией, понимаешь. – заговорил он. – Всю жизнь. Наверное, есть люди, которые так и делают. Ты можешь находить и терять факты, откапывать исторические тайны, предполагать Бог знает что и ошибаться, заблуждаться, обманываться. Как это делают твои высоколобые дружочки-профессора, получающие докторские степени по истории и спорящие друг с другом, кто из них правее. Ты же прекрасно понимаешь – что история, это не математика. Тут нет и не может быть строгой точности и однозначных суждений. В истории дважды два совсем не четыре, а только около четырёх. А зачастую сколько угодно, только не четыре. Посмотри на меня, Ванек. Не грусти. Есть выход. Есть один-единственный вариант, который даст стопроцентный результат. И не придётся больше думать и гадать, искать всяких загадочных Спэйсеров и слушать глухих новозеландских геев. Тебе-же по сути не принципиально от кого конкретно ты перенял лейкемию, кто были передаточными звеньями между цесаревичем Алексеем и тобой. Будь там хоть три человека, хоть пять, хоть сто. Ведь не это главное. Тебе нужно просто доказать своё родство с фамилией Романовых. Доказать на сто процентов. Все остальное – историческая шелуха. А теперь вопрос, на который ты знаешь ответ лучше меня – с помощью чего доказали что останки, найденные в окрестностях Екатеринбурга под насыпью Старой Коптяковской дороги принадлежали именно императору Николаю Второму его жене и его бедным ребятишкам?

– С помощью анализа ДНК, – пробубнил Иван.

– Ну? Так чего же ты дурака валяешь? Сделай тест и все! Это же элементарно! Я думаю, что в базе данных есть ДНК российского императора, но проблема в том, что власти могут не допустить того, чтобы возник внезапный потомок, поэтому вероятнее всего либо откажутся проводить такой тест, либо, что ещё возможнее – просто-напросто дадут отрицательный ответ. Тебе надо поступить по-другому. Вот если бы у тебя был свой образец генетического материала царской семьи, ты смог бы заказать тест на сличение своей ДНК с ДНК образца. Это соответствие докажут и только тогда ты раскроешь карты.

– У меня есть образец, – произнёс Иван.

– Есть?

– Да, есть кровь.

– Чья кровь?

– Их.

– Кого?

– Романовых. Вспомни, я тебе рассказывал о платочке цесаревича.

– Кровь – это то что нужно! Это замечательно! Только ты должен быть на сто процентов уверен, что эта царская кровь, а не какая-то обычная рабоче-крестьянская.

– Значит сперва надо доказать, что два образца крови принадлежат одному роду. Так?

– Но потом надо доказать, что кровь с платочка именно царская кровь, а для этого проводить второй анализ, – сказал Кошкин и почесал макушку.

Иван Спасибов задумался. В голове начали медленно, но верно проворачиваться мыслительные шестерёнки. Уголки губ Ивана Спасибова тронула тень улыбки.

Егор Кошкин надул пузырь и лопнул его с громким хлопком.

Михаил Николаевич Дежнев долго изучал дело, перелистывая страницы взад и вперёд, сверяясь с другими документами и наконец устало растер ладонями лицо. Он сидел за своим рабочим столом, перед ним в каком-то вечном хаосе были разложены различные документы, значение которых знал только он. Покрутив шариковую ручку в пальцах, он раздражено сунул её в канцелярский стакан и встал из-за стола. От долгого сидения за столом у него затекла шея.

– Что, Михал Николаич, – обратился к нему сидящий за соседним столом младший оперуполномоченный Причалов, – устали?

– Этот Нечипоренко… – раздраженно произнёс капитан Дежнев будто сплюнул сквозь зубы. – Чувствую, не чисто дело. Вроде бы все говорит о том, что он просто-напросто сбежал и скрывается… Но… В-принципе, ему есть почему скрываться – он едва не пришиб Спасибова. К тому же за ним числятся ещё кое-какие грешки… Травка, например. Но на что он рассчитывает в восемнадцать лет? Что так и будет скрываться всю жизнь? – Дежнев размял затекшую спину. – И вроде бы все понятно – шмякнул одноклассника камнем по голове, перепугался, что убил и дал деру. Но это только на поверхности, Сережа…

– А в глубине, – стал вспоминать Сергей Причалов и указывать куда-то указательным пальцем, – очень странные совпадения. Кажется, у матери этого Спасибова тоже при невыясненных обстоятельствах пропал, типа, муж.

– Совершенно верно. Но и это ещё не все… – Дежнев задумчиво расхаживал по кабинету, сцепив руки за спиной и смотря на геометрию рисунка линолеума под ногами. – Что мать, что её сынок – оба какие-то мутные, подозрительные. Сынок вообще ничего не говорит, хотя этот Нечипоренко ему едва башку не пробил. Казалось бы – давай показания. Ан нет – молчит. О чем конкретно говорили? Что между ними произошло? Почему?

– Значит они, типа, друзья.