– А тебе не обязательно там быть. – говорил Рикардо. – Представим такую теоритическую ситуацию: какие-нибудь ушлые хохлы решили срубить бабла и вывезли из закрытой зоны, например, партию чермета. Всякого железа. Продали в пункт приема, дальше железо пошло на переплавку, а еще дальше – на трубопрокатный завод. Готовая водопроводная труба пошла на россиийский рынок. А теперь представь себе что именно из этой трубы ты попил водички. Или ты попил водички из бутылки, которую наполнили из той же трубы. Вот ты и проглотил свою порцию свободных изотопов! Не вериться? Ладно… Предположим, – Рикардо на минуту задумался и ополовинил банку пива, – что тебе подлили в кофе… ну что… этот… как его… полоний. Или изотоп теллура 128. Ты знаешь, что изотоп теллура 128 имеет самый долгий период полураспада из всех радионуклеидов – больше двух септиллионов лет, что в 160 триллионов раз больше возраста вселенной.

– Володя, не пей больше, – предупредил Жуй.

– А что? Вот взяли и подсунули тебе теллуровый стержень вместо лукового колечка к пиву!

– Кто? – на этот раз удивился Таймураз Ярмагаев и даже отсел от Жуя на противоположный край дивана.

– Да хрен знает кто! Ошиблись, перепутали! А может зависть или месть. Дураков-то в России хватает.

– Еще варианты есть? – спросила вернувшаяся Евсеенкова.

– Сколько угодно! – Рикардо допил пиво и поправил полиэтиленовую шапочку на волосах. – Инопланетянский эксперимент! Смеетесь? А ни капельки не смешно! Я читал книжку, там один английский моряк…

– Володь, тебе бы самому такие книжки писать, – Маринка вытерла ему лоб.

– А я не шучу! – настаивал на своем Рикардо. – В любом случае, итог один. Адьес, амиго! Финито ля комедия! Придешь, ты Андрюха, к профессорам, они изучат тебя и только и смогут сказать: «Гражданин Вставкин, спешим вас обрадовать, вы не увидете очередной проигрыш нашей сборной по футболу. Адьес, амиго! С этого момента мы начинаем вам колоть морфий, а послезавтра перейдем на чистый героин. Вам, гражданин Вставкин, будет так хорошо, что и умирать не захотите. А придется!»

– Андрей, не слушай этого болвана, – Евсеенкова сделала хорошую затрещину барабанщику от чего его полиэтиленовая шапочка полетела на фотообои и испортила пейзаж с итальянскими туями. – Ты же знаешь, что когда он пьяный, у него случается словесный понос.

– Между прочим, – язвительно не унимался Володя Рикардо, обращаясь теперь уже к Евсеенковой, – твой любимый Фрейд умер от инъекции морфия! Сам попросил избавить его от страданий… Так что, Андрей, мотай на ус…

– Да иди ты в жопу! – рявкнул Андрей Жуй и в совершенно удрученном настроении покинул квартиру своего закадычного друга.

На улице моросил легкий дождичек, от тучи небосвод казался низким и пугающим. Была полночь. Жуй много раз бывал у Володи Рикардо в гостях и прекрасно знал в каком районе расположена его холостяцкая квартира и каким наикратчашим путем можно доехать до уже ставшего немножечко родного проспекта Обуховской обороны. Андрей вышел из-под козырька подъезда и ссутулившись под дождем, подошел к своему мотоциклу и только тут вспомнил, что забыл шлем у товарища. Ну и плевать! И плевать на то, что он пьян. Еще не поздно вызвать такси или вернуться к Рикардо и остаться там до утра. Ну уж нет! Он – Андрей – пожаловался своим друзьям, посетовал на свое здоровье, ожидая дельного совета или, хотя бы, сочувствия, а услышал кучу глупостей. Его старый товарищ, с которым они играли в одном дворе, ходили в один класс и сидели за одно партой буквально предал Андрея, можно сказать – публично высмеял его недуг. Маринка Евсеенкова может встать на защиту Жуя и сказать, что Рикардо высмеял самого себя, но Андрею от этого легче не станет. Рикардо не следит за языком и Андрей всерьез на него обиделся.

Дав по газам, Андрей Жуй рванул с места и разогнал «Ямаху» до ста за семь секунд. Он гнал по ночному дождливому Санкт-Петербургу, стараясь выжать из мотоцикла максимальную скорость, гнал так как ни гнал никогда. Обгоняя ночной транспорт, выскакивая на встречку, не глядя на светофоры и знаки! Мотор ревел! Жуй давил на газ и хохотал!

Кажется, он, наконец, ощущал чувство удовлетворения, которое он не испытывал последнее время. В его душе было пусто как в иссушенном колодце, и эту пустоту надо было чем-то наполнить. Сочная музыка! Острые тексты! Игра со смертью! Да! Он играл со смертью, мчась как ураган по Московскому проспекту. Разумеется, он играл со смертью, бешено маневрируя между автомобилями, едва не наезжая на пешеходов и разгоняя «Ямаху» выше ста пятидесяти по улицам, на которых стояли знаки, запрещающие скорость больше сорока километров в час. И никто ему не нужен! Никто! Он вполне самостоятельная личность, может обойтись без красноволосых дурачков! Пусть его тело видоизменяется, пусть лицо страшнеет, зато эта новая сущность начинает жить горячей сочной жизнью. Жую безумно нравилось рисковать, мчаться на суперскорости, смеяться. Он чувствовал в себе столько жизни, сколько и представить себе не мог, казалось он неутомим, неугомонен, неубиваем!

На улице Садовой за ним увязались две полицейские «Приоры», началась долгожданная погоня от которой Жуй испытал такой всплеск адреналина, что благополучно оторвавшись от полицейских, он намеренно притормозил и даже вернулся к ним подразнить. Потом, дико смеясь, он мчался вперед, показывая средний палец, едва успевающими за ним «Приорам». Наигравшись вдоволь, Андрей Жуй свернул в какую-то подворотню в районе Выборгской улицы, проехал под двумя арками, промчался еще по какому-то узкому переулку и был таков.

Но вдруг он остановился так резко, что запахло нагретой резиной от мотоциклетного колеса. Прямо посередине улицы стояла девушка в плаще. Она стояла, широко расставив длинные ноги и убрав руки в карманы. Мелкий дождь мочил ей волосы, а она стояла и, улыбаясь, исподлобья смотрела на молодого гонщика. Жуй глубоко дышал, адреналин бурлил в его крови, но он был вынужден сдержать его выплеск. Он осмотрелся. Где он? Петербург большой, кружась и петляя по его старым улицам, он как-то дезориентировался и не мог узнать район. Старые дома по обе стороны, построенные еще во времена, когда Санкт-Петербург был столицей Российской Империи. Какая-то металлическая ограда с острыми шипами… Старые корявые липы… Никаких рекламных огней… Никаких автомобилей и людей… Странное место, будто кусочек прошлого времен Достоевского. Да тут даже мостовая был выложена гранитным булыжником.

И только шум дождя и запах жженой резины из под заднего мотоциклетного колеса.

– Здравствуй, – произнесла девушка в плаще, но Жуй мог бы поклясться, что она не раскрывала рта.

– Привет, краля, – ответствовал он.

– Торопишься? – прежде чем сказать слово, девушка делала небольшую паузу. Голос ее был ровный.

– Да не то чтобы.., – пожал плечами юный рокер и стряхнул капли дождя с волос. – Просто катаюсь.

– Подвезешь?

Игра начинала ему нравится.

– Садись! Ты без сумочки?

– Без. Знаешь, куда поедем? – спросила таинственная девушка.

– Куда?

– К тебе! – и с этими словами девушка распахнула плащ под которым не было ничего. Прохладный дождик быстро намочил ее стройное гибкое тело, большие груди глядели на Андрея острыми сосками, на лобке был выбрит неизвестный символ. – Называй меня Ламия.

– Я…

– Андрюша, – она прикоснулась пальчиком к своим губам. – Меньше слов.

Андрей Яковлевич Жуй, двадцати четырех лет от роду, овладел Ламией прямо на дороге, облокотив ее на сиденье своего теплого мотоцикла.

А уже потом поехали к нему.

Санкт-Петербург

24 июля 2017 г.

Лето шло своим чередом. Стояла превосходная погода, не свойственная для северной столицы. Солнечное тепло чередовалось с невской прохладой. Было не жарко и не холодно. Цвели цветы, летали бабочки, дети катались на велосипедах и роликах. В Санкт-Петербурге не было темно никогда, город словно не засыпал, а по ночам лишь вздремывал чтобы в чатыре часа утра уже проснуться бодрым и отдохнувшим. И Андрей Жуй почти не спал. Он боялся спать. Когда он, занавесив окна плотными портьерами, предавался сну (без которого человеческое существо может и умереть) ему снились кошмары, то что-то мрачное готическое, то какие-то безудержные свистопляски вокруг кострищ. Золотые и красные звезды, мертвые люди, смеющиеся скелеты и много-много крови. Каждый раз он резко просыпался и, обнаруживая рядом с собой Ламию, несколько успокаивался. Эта девушка со странным именем привнесла в его жизнь много новых красок. Буйных красок. Она была ненасытна в постели, выжимая Жуя до остатка, но ему это нравилось. Еще как нравилось! Раньше он относился к сексу как обычный среднестатистический мужик – классика и только. Предпочитая не оригинальничать и не экспериментировать, он полагал, что миллионы поколений и миллиарды людей уже давно нашли оптимальные варианты получения наслаждений, а то, что выходит за классические рамки – для извращенцев, коим он себя не считал. Но вот появилась Ламия и все круто изменилось. Где она сама всему этому научилась, он не спрашивал, но видимо, она задалась целью испытывать и практиковать максимально возможный объем сексуальных пристрастий. Поначалу это немного пугало Жуя, как человека непривычного и еще молодого. Неловкость прошла быстро. Быстро и легко пропитавшись сексуальными изощреньями, он уже сам придумывал что-то новенькое и еще неизведанное, как то – применение сильно разогретых масел или электроразрядов. Казалось, Жуй и Ламия нашли друг друга, по крайней мере, ему не было так хорошо и удивительно ни с кем, кроме нее. Да, Надя Грикова была замечательной, очень хозяйственной и милой. Ее хотелось обнимать и прижимать. Ламия была полной противоположностью – характер у нее был поразительный, она одновременно была ласковой и кроткой, и при этом в ней, порой, бушевал торнадо и вспыхивали молнии. Домашним хозяйством она не занималась вообще, она мало о чем заботилась, даже деньги были для нее второстепенны. Зато на второй день знакомства она повела Жуя в самый крупный в Петербурге интим-магазин и заставила оставить там приличную сумму денег. Кроме того, она много времени проводила в интернете, но как только Андрей с любопытством заглядывал ей через плечо, она тут же свертывала читаемые сайты, оставляя на экране всякую порнографическую чепуху. Жуй считал, что нет ничего постыднее открыто просматривать порно, поэтому не парился насчет того, что Ламия просматривала кроме этого.

Вообще Ламия была очень загадочной девушкой. За все время знакомства, Жуй узнал, что она не смотрит телевизор, не слушает радио и не имеет мобильного телефон. На вид около двадцати двух – двадцати четырех, но уж больно у нее много опыта в некоторых областях для ее возраста. Жую часто казалось, что Ламия гораздо старше, чем выглядит, порой она так рассуждала, будто живет на этом свете лет сто, не меньше. Она часто улыбалась, не размыкая губ, говорила красивым притягательным голосом, была ласковой, но стоило ее разозлить, она набрасывается как дикая кошка, кричала и громко произносила какие-то сквернословия на незнакомом Андрею языке. Жуй понимал, что за него она реально глотку может перегрызть, и это возбуждало его еще сильнее.

На пятый день знакомства после бурного кувыркания на траходроме (теперь свою двуспальную кровать они называли именно так) и использования кожаной плетки, анальной стимуляции и стимуляции клитора с помощью вакуумной помпы, вибробабочки и расширителя рта с металлическим кольцом для нее; электростимулятора уретры, металлического зажима для мошонки, силиконового лассо на пенис, кожаной маски и плетенного стека для него, они, наконец устали. Выключили видеокамеру на которой записывали свой трехчасовой полет, выпили молока и накрылись легким одеяльцем. Вообще Ламия пила молока очень много, причем никогда не покупала магазинное, каждый день одна и та же бабулька с испуганным лицом, приносила ей пятилитровый бидон настоящего деревенского молока, свежего, парного, надоенного специально для Ламии. Девушка за день выпивала все пять литров, это немало поражало Андрея, так как его один раз неплохо пронесло после первого же бокала.

– Дурачок, – смеялась тогда Ламия, сытно вытирая губы. – Не каждый может пить такое молоко. Специально заговоренная коровка на специальной травке…

– Чего?

– Ничего. Привыкнешь.

Сейчас изможденный Андрей Жуй уснул.

Ему опять снился Эггельс, впрочем как и почти каждую ночь. На этот раз Иосиф Ильич сидел за деревянным столом с толстыми ножками и пил самогонку. Жуй сидел за тем же столом и тоже пил самогонку. Дело было в какой-то забытой всеми деревни, спрятанной далеко в Сибири или даже на Дальнем Востоке. Это был трактир, вокруг было дико, ходили полуголые старики и старухи, бегали тощие собаки с поджатыми от голода животами. Электричества не было, лишь мерцающий свет нескольких керосиновых ламп, окон тоже не было. И стен не было. Только тяжелые дубовые столы, спины и рожи незнакомых людей, да то и дело появляющаяся женщина с изуродованным страшным ожогом лицом. Она приносила им самогонки и молока.

Закусывали холодной жирной свининой.

Было гадко.

Жуй задавал вопросы, но отвечал ему не Эггельс. Отвечали татуировки на обнаженном теле самого известного каннибала Советского Союза. Бухарин на правом подреберье сказал, что на все воля Высшей Идеи, а Дзержинский на правой ключице сквозь усы и бородку пробурчал что-то неопределенное, но явно связанное с коммунизмом. Тогда Плеханов и Ленин злобно огрызнулись на Феликса Эдмундовича и укорили его за то, что «надо было с этими мелкими сволочками еще строже разбираться, не до конца они устранены с лица нашей Родины». Тогда слово взял товарищ Сталин и Эггельсу пришлось повернуться к Жую затылком, ведь именно там был изображен отец народов. Товарищ Сталин был горд и доволен, он похвалил Жуя за что-то, назвал его «нашим товарищем» и передал слово какому-то Карлуше. Оказывается, на пояснице Иосифа Ильича был портрет Карла Маркса, и тот, поморгав и пошевелив бородищей, произнес что-то на немецком. Все татуировки заговорили одновременно. Жуя тошнило и хотелось исчезнуть. Он резко вскочил со стула и опрокинул керосиновую лампу прямо на Эггельса… Поднялся жуткий крик, шипение, нестерпимая вонь пеленой шерсти… Волчий вой… Плач ребенка…

Жуй распахнул глаза.