А за столом верховодили те же двое: толстяк и молодой мужчина с усиками. От историй и скандалов они перешли уже к анекдотам, выдавая иногда нечто совсем уж скабрезное, от чего заливался весь стол, трясясь и захлёбываясь в приступах смеха, и почему-то именно на самые грубые шутки реагируя сильнее всего. Только молодая учительница, с которой я время от времени обменивался взглядами, выглядела смущённой и улыбалась в ответ: она не могла совсем отказаться от общения, и шутки – пусть и грубоватые – забавляли и развлекали её.

Наконец завуч насытилась и отодвинулась от стола: она была готова продолжать беседу, и я, уже какое-то время скучавший и не знавший, чем заняться, сразу приступил к делу. – «Мы говорили о друзьях и одноклассниках Р., и вы ещё упомянули его одноклассниц…» – «Да? Ну что же. Насчёт друзей: был в классе такой Андрей Филиппов: лучший друг. Причём если Р. был трепло и сорвиголова, то Андрей наоборот: тихий и прилежный. Чем-то они там вместе занимались: то ли авиамоделированием, то ли спортом.» – «А могу я найти этого Андрея?» – «Вряд ли. В школу он не приходит, хотя его можно понять: какая школа в его возрасте?» – «А насчёт одноклассниц?» – «В те годы всё выглядело строже – по сравнению с тем, что сейчас – но поклонницы у него были, и не одна. Но только поклонницы.» – Она сверкнула глазами. – «Ничего подобного тому, что происходит сейчас, раньше и представить нельзя было! Вообще он безусловно выделялся – во многих отношениях – и кроме того не отличался особой стеснительностью. А для тех времён он был просто, – она неожиданно хихикнула, – ловеласом. До чего-то серьёзного дело не дошло, но сами понимаете, какие у него возникали сложности.» – Это было ясно и вполне согласовывалось с дальнейшей жизнью Р.: бесконечные любовницы, от которых он позднее вынужденно укрывался в лоне семьи, заставляли его переходить от одного брака к другому, с неизбежными скандалами и выяснениями отношений, почти не оставлявшими времени для спокойной семейной жизни, но таким был его характер, и неизвестно, стал бы он великим актёром без этих драм и трагедий, иногда перераставших в глупые фарсы. Возможно следовало простить его, и – во всяком случае – я просто обязан был понять пружины и мотивы его действий, часто достаточно импульсивных и внешне неорганизованных, но безусловно вытекающих из главных качеств и особенностей его личности. – «Ну и конечно, как везде, в классе была первая красавица – Ира Семынина. Так вот – она тоже не удержалась, и единственный из поклонников, к которому она отнеслась как к равному – как раз стал Р. Весь класс. наверно, следил – чем же у них кончится, но они почему-то резко разошлись, и никто не знает почему.» – Её осведомлённость поражала, это выглядело вообще удивительно: откуда завуч, тогда молодая учительница, могла знать такие подробности, неужели она следила за ним? и не было ли здесь чего-то тайного, что связывалось уже с нею самой: не попала ли она сама, молодая учительница, под обаяние раскрывающейся личности? – и тогда становился ясным её интерес к Р. и такая хорошая сохранность фактов тридцатилетней давности. Здесь было над чем подумать и в чём покопаться, но ещё неизвестно – как она отнеслась бы к таким раскопкам, и я решил вернуться к более безопасным и простым вещам. – «Скажите, а где сейчас эта Ира?» – «К сожалению, она недавно погибла: об этом и в газетах писали. Но вообще они – она и Р. – стали лучшими в классе и дальше всех пошли.» – «Что-то я не слышал о ней…» – «Ну как же: она стала известным общественным деятелем, а три года назад разбилась на машине. У неё была фамилия мужа… И как это получается, что лучшие всегда умирают первыми. Ладно, давайте выпьем за них.» – Она подняла бокал и дрожащей рукой поднесла его к моему вместилищу скорби и легонько ударила по краю, а потом медленно выпила до дна, и я тоже не мог не присоединиться и не почтить память моего героя и заодно всех других, так много сделавших и обещавших в будущем и так рано ушедших из жизни, оставив потомкам добрую и светлую память.

Но завуч не могла, видимо, слишком долго думать о грустном, через минуту она успокоилась и прислушивалась уже к разговору на другом конце стола: председатель комиссии и мужчина с усиками обсуждали возможность немножко развеяться и заняться танцами. Пожилая женщина выступала против – возможно, ей казалось слишком уж большой вольностью такое занятие, а возможно – было просто ей недоступно – и тогда её отказ становился обычным упрямством. Остальные пока прислушивались, только толстяк иногда поддакивал напарнику, не выражая открыто своего мнения, но можно было не сомневаться, что все или почти все будут на стороне мужчины, предлагающего всего лишь продолжить то, что уже шло давно и не выходило слишком далеко за рамки. Даже учительница выглядела не так равнодушно и отстранённо, она больше не косилась на соседа и с интересом наблюдала, чем же кончится спор: мужчина напирал так резво, что почти не оставалось сомнений в его победе, и вопрос был только во времени.

Наконец председатель сдалась, она ещё делала вид, что против – уже по объективным причинам. – «А где вы возьмёте музыку?» – «Как же без музыки? Музыка давно готова.» – Мужчина заскочил в кабинет директора: стоя на пороге, он держал в вытянутой руке импортный компактный двухкассетник, и тогда уже все стали отодвигать стулья, отягощённые долгой непрерывной едой, в которой настал долгожданный перерыв.

Записи были старые, хотя и западного происхождения, и далеко не все умели танцевать под такую музыку: председатель и одна из женщин сразу отошли в сторону, а остальные собрались в виде небольшого кружка и усиленно делали вид, что танцуют. Почти у всех получалось что-то странное: толстяк дёргал рыхлым телом, завуч и директор топтались на месте, а ещё одна женщина – видимо, перепившая – приседала и вставала, извиваясь как длинный толстый червяк. Прилично держались мужчина, похоже, любивший это занятие, учительница и самая молодая женщина из комиссии, ещё не забывшая окончательно то, что когда-то умела: они и конечно я составляли рациональное ядро в шумной и беспорядочной куче: женщина, странно приседавшая, быстро устала и плюхнулась в пустовавшее кресло, а завуч с директором уже просто стояли, не решаясь пока окончательно отойти в сторону, но явно выпав из круга. Пыхтел ещё толстяк, но слишком грубо и неумело, и по-настоящему оставались только мы четверо: я бросал взгляды на учительницу, но она уже не отвечала, захваченная музыкой и высокой божественной игрой, которую она вела с разошедшимся партнёром, явно не собиравшимся уставать и кончать с утомительным занятием; она, видимо, тоже любила танцы, и включилась по-настоящему. Скоро отстал и толстяк: он явно не рассчитал сил и теперь с трудом дышал и отдувался на стуле рядом с магнитофоном; багровое лицо предвещало трудности с сердцем, и он пока пил газированную воду, чтобы компенсировать потерю влаги. Потом сели директор с завучем, почти одновременно, ожидая, когда же кончится музыка, слишком сложная и быстрая: оставались только мы вчетвером, но и у меня начали уставать ноги, и стало ясно, что конец недалеко. Понемногу это подтверждалось: вторая женщина чуть-чуть сникла, уже не так охотно она двигалась под музыку, пока почти совсем не остановилась. Почти сразу кончилась очередная песня, ещё немного мы стояли в ожидании следующей, но кассета щёлкнула и включила автостоп. – «Ладно, сделаем перерыв.» – Главный танцор великодушно разрешал всем то, что они и так уже получили, и толстяк выключил магнитофон, и, покопавшись в сумке, достал другую кассету. Тихо звучало что-то старомодное, а я пил газированный напиток и с удивлением следил, как вежливо и аккуратно мужчина с усиками берёт учительницу под руку и выводит в коридор. Она не сопротивлялась, но что-то мне не нравилось в этой настойчивости и целеустремлённости, они были похожи на вежливость и заботливость мясника по отношению к откормленному и ещё не зарезанному бычку, и я внимательно смотрел на закрывающуюся дверь и лица сидящих усталых сотрапезников. Судя по всему, никто не обратил на это внимание, гости и хозяева пили или закусывали фруктами, и даже толстяк – старавшийся не отставать от сослуживца – был занят сочным ананасом. Я ещё выжидал, не зная, как поступить, но потом мне надоело такое тёмное и непонятное выжидание со стороны оставшихся за столом, и я тихонько встал и вышел в коридор, стараясь не привлекать лишнего внимания.

В самом коридоре никого не было, и только по звуку я смог понять, где надо искать ушедших: негромкий шорох и шёпот доносился с лестницы, прерываясь и потом снова возникая, расползаясь еле слышным эхо по паркетному полу и закоулкам коридора. Я медленно и осторожно начал приближаться, шум становился яснее и разборчивее, можно стало даже понять отдельные слова и фразы, но общий смысл был ещё трудноуловим, и я двинулся дальше.

Они стояли за стеной, у лестничной площадки, и тихо говорили, и лучше был слышен голос мужчины. – «Ну не надо, пустите, я сейчас уйду отсюда.» – «Зачем тебе уходить, разве тебе здесь плохо, глупенькая, разве я не говорил тебе, что всё это ради тебя, а семья – ну что семья?» – «Какой вы, однако, опасный, я и не знала. А та учительница из двадцатой школы?» – «Господи, да кто тебе сказал такую чушь, это всё неправда: если что и было, то так – поверхностно.» – «А ребёнок – тоже поверхностно?» – «Та пойми: если она со мной была не против, то наверняка ещё с кем-то. Не надо сваливать на меня одного. Да и когда всё было? Год назад, и даже больше.» – «А я ещё что-то слышала; какой вы донжуан, так что: здесь номер не пройдёт. И не старайтесь.» – «Солнышко, я же не просто так, ты пойми, я и жениться могу: в случае чего.» – «Слышали мы эти сказки, слышали уже не один раз, только больше в них не верим.» – «А какие у меня возможности – ты знаешь? Я ведь не просто какой-то там, у меня отец – знаешь кто?» – «Слышала, слышала.» – «Ну чего ты здесь достигнешь? Лет в пятьдесят станешь завучем – если повезёт и не сожрёт кто-то ещё, и это предел желаний?» – «Я люблю школу.» – «Этого мало. Милая: надо, чтобы и она тебя любила. Или ты всю жизнь хочешь потратить на сопливых школяров, и чтобы потом – лет в шестьдесят – тебя вышибли на пенсию? Ну а за границей ты была?» – «Пока нет.» – «И никогда не будешь. Потому что люди делятся на две категории: те, на ком ездят, и те, кто ездят. И я могу тебе помочь попасть во вторую группу.» – «Не надо, не хочу я никуда попадать, отстаньте вы с вашими предложениями.» – «Ну зачем так грубо, я говорю совершенно серьёзно, и многие были бы счастливы оказаться на твоём месте, ну что ты сопротивляешься, как малолетняя дурочка, ну дай…» – За стеной зашуршало, раздался негромкий крик, и потом хлопнула пощёчина, и прямо на меня выскочила растрёпанная учительница, поправляя на бегу кофточку; сзади донеслось тяжёлое злое сопение, и следующим выбежал неудачливый донжуан, держась ладонью за багровую щёку. – «А вы что здесь делаете? Какое право вы имели стоять здесь и подслушивать? Да я вас, да я тебя…» – Он сжал кулак и поднёс к моему лицу, и неясно было, чем может закончиться неожиданное нападение, но далеко по коридору открылась дверь учительской, и по реакции стоящего передо мной я понял, что кто-то быстро приближается к нам.

Это была завуч, перехватившая по пути молодую учительницу и насильно тащившая её за руку в нашу сторону. Донжуан слегка расслабился, но когда завуч оказалась рядом, снова взбеленился. – «Такое-то уважение ваши сотрудники оказывают вышестоящей инстанции, так они нас горячо любят, и после всего вы хотите получить аттестацию на высшем уровне?! Так знайте: ничего вы не получите. Я уж позабочусь, и ваша школа лишится не только что высшего разряда, но и перестанет быть специальной!» – «Ну зачем вы так?» – «Да: какие у нас там были планы? Построить бассейн? Считайте, что вы его уже лишились – в луже можете плавать, или в канаве под забором!» – «Зачем так строго, Сергей Николаевич? Мы сейчас всё обсудим, и тихо всё решим.» – «А этот: кто такой и что он здесь делает?» – Он грубо ткнул пальцем мне в грудь, и я постарался осторожно отвести его руку, но он зацепился пальцами за рукав и схватился уже двумя руками за кисть моей правой руки, и какое-то время мы осторожно боролись, проверяя, у кого крепче кисти рук. Я оказался сильнее, и он отступил, разозлившись ещё больше. – «Нет, вы видели?! Да я тебя…» – «Сергей Николаевич, это свой человек, он пришёл от А.» – «А кто такой А.?» – «Как же – вы разве не слышали? Большой человек на телевидении, да и с нашим министерством имеет контакты.» – «Я не от А.» – Возможно, я делал глупость, но мне надоело мелкое жульничество и притворство, заставлявшее по каким-то странным сомнительным причинам поступаться правдой и справедливостью. Завуч опешила, она широко раскрыла глаза и странно глядела на меня: можно было подумать, что она сейчас ударит или сожрёт меня. – «От кого же вы?» – «От своей газеты. И сам от себя. Прежде всего.» – «Так что ж вы мне тут…» – «Разве я говорил, что от А.?» – «Да если б я знала, разве я стала бы…» – «Ну как, можно бить?» – Мужчина стал похож на крысу, он был явно разозлён и готов ко многому, и я понял, что мой визит в школу подходит к концу, и надо ещё суметь выкрутиться и не попасть в неожиданную историю, случайную и не обещающую ничего хорошего. – «Я сам уйду.» – Они выжидательно стояли и сумрачно – особенно завуч – смотрели на меня. – «А как быть с этой?» – «Увы, мадам, увы: вы либо договариваетесь с ней, либо мои обещания превратятся в реальность… Так, а этот что здесь ждёт? Может, позвать Виктора Семёновича?» – Я сразу представил большую жирную обезьяну, и понял, что долго мне не выстоять, помочь же учительнице я не мог ничем: она должна была сама определить своё будущее, и либо расстаться со школой, либо согласиться с тем, что ей предлагалось, и в любом случае я оставался в стороне. Я быстро зашел в кабинет, схватил сумку, лежавшую на одном из шкафов, и не прощаясь с ничего не понимающими сотрапезниками, выбежал в коридор и мимо тихо беседующей троицы побежал к выходу.

Только на следующий день я решил продолжить поиски: после пьянки накануне следовало собрать и проанализировать полученную информацию, и кроме того, тягостное впечатление от школы оставляло слишком сильный след и отпечаток, чтобы в этот же день встречаться и с бывшим учителем. Я был рад, что не проболтался завучу о нём, и почти наверняка она не могла помешать мне найти его теперь и получить недостающее; уже поздно вечером я позвонил к нему домой и договорился о встрече утром, почти ничего не раскрывая и ни о чём не расспрашивая, чтобы не пугать напрасно. Излишняя таинственность и недомолвки начинали злить меня, но тем интереснее выглядел процесс, и это обещало хороший результат, непредсказуемый и не до конца определимый. Насколько я теперь понимал, завуч была связана с А., то есть с тем человеком, на объективность и доброе отношение которого я вряд ли мог рассчитывать, и истина лежала глубже – на более низком основании – и старый учитель безусловно имел к этому прямое отношение. Но даже факты, добытые в школе, давали кое-что новое и заставляли пристальнее подойти к некоторым направлениям: надо было заняться учёбой Р. в школе, его отношениями с друзьями и особенно с отцом, слишком тёмной и неясной фигурой. Реакция завуча заставляла о многом задуматься, и если я совершенно случайно попал в цель и его отец действительно служил в спецслужбе, то ситуация становилась сложной и загадочной: получалось, что отец и сын находились с разных сторон баррикады, что, естественно, не могло не сказаться на их личных отношениях. Но об этом почему-то нигде не упоминалось, и по крайней мере одну сенсацию я мог сделать реальностью.

Учитель жил далеко от школы, хотя тоже в центре города, но не сразу я отыскал нужный мне переулок и дом в глубине двора, серый и закопчённый от старости и пыли. Очень непросто было разобраться в различных указаниях и советах, которые я получал от случайных прохожих, посылавших меня совершенно в разные стороны, и когда я всё-таки обнаружил переулок и добрался до здания, то опаздывал почти на полчаса. Внутри он был тоже загажен, и когда я поднимался по лестнице на четвёртый этаж, требовалось внимательно следить, чтобы никуда не вляпаться и не испачкать пиджак о стены с суровыми и неприличными надписями, прославлениями одних спортивных обществ и оскорблениями других, не менее известных. Жизнь – судя по всему – бурлила здесь и оставляла яркие следы особенно на стенах, и желательно было как можно быстрее миновать открытую местность, чтобы не столкнуться с другими проявлениями, не такими мирными.

На двери нужной мне квартиры висело несколько табличек с фамилиями и указаниями, кому и сколько раз звонить. Я немного потоптался, доставая книжку с адресом и указанием полного имени, и наконец понял, кто мне нужен. У учителя была странная фамилия – Литвак, а рядом на табличке стояло «3Р», и я три раза нажал и отпустил звонок, и стал ждать реакции.

Ждал я минуты две или три, за дверью стояла тишина, но наконец с той стороны звякнуло и начала поворачиваться собачка замка: сначала одна, потом другая, не замеченная раньше, и дверь медленно открылась. В тусклом свете передо мной покачивалась невысокая щуплая фигурка, и я не сразу поверил, что это и есть старый учитель: так от него разило перегаром.

«Проходите, проходите.» – «Вы учитель? Литвак Геннадий Николаевич?» – «Ну я, а кто же? Вы ведь три раза звонили? Или я ослышался?» – Он икнул. – «Простите.» – «Ага, значит вы работали учителем в школе и преподавали, если я не ошибаюсь, физику, и вели занятия в том числе в классе, где учился Р.?» – Он пристально уставился на меня, так что я даже не понял, какой реакции от него можно ждать: то ли он обнимет меня, то ли попробует спустить с лестницы. Но потом он, видимо, успокоился. – «Да, вёл. Но вы давайте, проходите. Нечего в дверях стоять.» – Он развернулся и пошёл вглубь по длинному коридору, обернувшись, когда я вытирал ноги и закрывал дверь, и у третьей двери справа он остановился и посмотрел внимательно по сторонам, и только потом открыл дверь. Он запустил меня внутрь и снова выглянул в коридор, но там стояла тишина, и он осторожно прикрыл дверь и повернул защёлку, чтобы никто не мог войти. – «Соседи, знаете ли, любопытные слишком. Приходится осторожничать. И ещё детишки хороши. Показать вам? Вот…» – Неожиданно он уселся на высокую табуретку, стоявшую у входа и задрал правую ногу, сдирая одновременно грязный носок. На голени сбоку сиял относительно свежий длинный шрам, и шрам немного поменьше красовался на ступне. – «Это их дело. Капкан поставили, сволочи. Нет, вы можете себе представить, чтобы в наше время в центре столицы великой державы на людей ставили капканы? Хотя так и не нашли – кто. Но я-то знаю. Или, во всяком случае, догадываюсь. И всё почему? Потому что я, видите ли, люблю иногда выпить и прихожу домой не совсем трезвый.» – «А милиция что?» – «А что милиция? Если она убийц не ловит, где уж ей с такими делами справляться. Но мы всё равно знаем, и так этого дела не оставим.» – Он надел носок и поправил сбившиеся тренировочные, и пропустил меня наконец в комнату дальше маленькой прихожей, отделённой шкафом от остального помещения.

Обстановка в жилище учителя была не слишком шикарная: справа под маленьким настенным ковриком стоял старый просевший диван, слева был шкаф и секретер с книжными полками наверху – главное богатство, и между ними над обширным исцарапанным и заставленным всякой ерундой столом открывалось окно в мир, ставший таким жестоким и враждебным к хозяину. Он и не скрывал этого, длинная тёмно-коричневая штора до самого пола закрывала половину пейзажа, возможно, не слишком привлекательного, и оставляла правый угол рядом с диваном в тени. На диване валялась подушка, и, похоже, учитель только что спал, отгородившись от всех и спрятавшись в своей уютной тёплой берлоге. Он не смутился, когда я заметил бардак на столе и несколько пустых бутылок рядом и только предложил мне стул, а сам устроился на диване.