Гости уже спокойно расхаживали по комнате, женщины разгружали сумку: там лежали консервы, сыр, хорошая колбаса и много чего другого, но показавшаяся наконец директор приказала нести всё в её кабинет. – «И как насчёт проверки?» – Она выглядела на самом деле озабоченно: видимо, проверка и была главной целью комиссии. – «И потом, сейчас ведь занятия, и кто-нибудь может зайти, а от всех запираться бессмысленно.» – «Ну зачем такие формальности?» – Теперь вылез молодой мужчина с усиками. Переговоры он взял на себя: похоже, он был тут главным. – «Мы вам доверяем. И знаете что, отпускайте всех по домам.» – Он помолчал. – «Или, чтобы не к чему было придраться: оставьте два старших класса на одно занятие, и мы пошлём туда, – он поискал глазами, – ну хотя бы Нину Ивановну и Виктора Семёновича.» – Толстяк возмущённо засопел. – «Меня? Почему опять меня?» – «Для равновесия, Виктор Семёнович, для равновесия. И потом – вы у нас математик, самая распространённая область, так сказать. Посмотрите, – обратился он к директору, – нет ли у вас сейчас математики и истории. Так что всё очень логично.» – Директор подошла к доске. – «Алгебра у десятого «а» и история у седьмого «в» – как раз.» – «Ну и замечательно. А мы тут пока займёмся подготовкой.» – «Тогда надо объявить по радио. А продлёнка на четвёртом этаже чтоб не вылезала из классов.» – «Объявите, объявите.» – Директор быстро вышла из комнаты, и через несколько минут по коридору что-то прогудело, раздались хрипы, покашливания, и нечёткий плывущий голос объявил о радостном для школяров событии. Некоторое время ушло, видимо, на обдумывание и осмысливание новости, и потом всю школу – с первого до последнего этажа – заполнил топот и визг, и довольный рёв шумной толпы, которая – спускаясь с самого верха – всё набирала мощь и обороты, и наконец выплеснулась на первый этаж, минут десять побурлила в самом низу и схлынула, оставив здание почти необитаемым.

«Вот как, – насмешливо сказал молодой мужчина, – а если бы мы там стояли, нас ещё и смели бы.» – Он подмигнул завучу. – «А вы хотите, чтобы мы аттестовали школу на самом высоком уровне. Ладно, ладно, шучу.» – Он ещё раз подтвердил несерьёзность своего заявления, мигнув уже другим глазом. – «Все мы люди, и должны понимать друг друга. Ладно, кое-кому тут надо делом заняться. Урок через пять минут, по-моему?» – «Через три.» – «Давайте, давайте, поторопитесь, а то педагоги небось страдают и ждут грома небесного, но вы там не очень придирайтесь. В каких аудиториях будут занятия?» – Завуч снова подбежала к стенду и подробно объяснила, кому куда идти и как зовут каждого из учителей, отдаваемых на заклание. Одна из пожилых женщин сразу вышла, толстяк же стал бурчать, но вынужденно подчинился, и мне стало немножко жалко тот класс, где сейчас должен был начаться урок алгебры, и учителя, явно не ожидающего появления такой большой и жирной злой обезьяны.

Директор вернулась через пять минут, когда мы уже приступили к подготовке банкета: всем распоряжался мужчина с усиками, видимо, главный в комиссии. Он суетился больше всех, и хотя и не делал ничего своими руками, понять его было можно: он так надсаживался и нервничал, что к возвращению директора немного охрип и руководил, усевшись в кресло в углу комнаты. Завуч и женщины постарше сгребали журналы и всё, что заваливало столы, и относили груды бумаги в кабинет директора. Они же занимались стульями, а на мою долю вместе с самой молодой из проверяющих выпало самое сложное: носить и сдвигать столы, расставленные рядами, в одну сплошную прямую линию, чтобы сделать единое пространство. Директор вынесла из кабинета большую, расписанную узорами скатерть; когда мы закончили возню со столами, скатерть положили на получившийся помост и постепенно расстелили на всю площадь: только с одного конца оставался незакрытым самый кончик.

Предварительная часть оказалась закончена, и все занялись непосредственно столом: опять-таки в кабинете директора были обнаружены запасы еды и напитков, и той посуды, которую предполагалось использовать. Распорядитель, развалившийся в кресле, наконец отдохнул и занялся делом: ему поручили нарезать колбасу, и он с наслаждением кромсал длинный толстый батон, пока остальные переносили посуду и расставляли её на столе. Мне досталось тоже серьёзное задание: предстояло разделать селёдку, две здоровые жирные рыбины, от которых все отказывались. От них сильно и терпко пахло, возможно, они были перенасыщены специями, но я любил рыбу и хотел чем-то помочь.

Бутылок было выставлено не слишком много: по одной с водкой, коньяком, шампанским и не слишком крепким вином, но когда я покончил с рыбой и попал наконец в кабинет директора, обнаружил ещё целую батарею. Они скромно стояли за дверью, и только там – в самой глубине – стала заметна основательность подготовки. Работа кипела, и все были поглощены ею, как будто именно в ней состоял смысл их сегодняшнего дела. Председатель перешёл от колбасы к ветчине, директор занималась мясным салатом, одна из проверяющих – кальмарами, а самая молодая вскрывала консервные банки: у неё получалось это лучше, чем у других. Мне вручили сумку с фруктами и овощами, и вместе с завучем мы вышли в коридор, чтобы помыть их в ближайшем туалете. Наконец-то мы остались один на один, и я мог приступить к своему делу. – «И часто у вас такие банкеты?» – «Обычное дело. Этот ещё не самый шикарный, хотя и обошёлся в полтора миллиона.» – «Полтора миллиона?! Что-то я не верю.» – «Если со всеми расходами. Но об этом необязательно всем рассказывать.» – Она мыла в раковине апельсины, и на секунду отвлеклась и насмешливо посмотрела на меня. – «У вас были ко мне вопросы?» – «Да, конечно.» – Я начал наконец начал возвращаться к своей задаче. – «Во-первых: вы, конечно, знали Р. лично?» – «В-общем – да, хотя кто мог предположить, что он достигнет таких высот.» – «То есть?» – «Когда я пришла сюда, он заканчивал школу, ему оставалось всего два года до выпуска.» – «И вы вели у него какой-то предмет?» – «Да, конечно, химию: это ведь моя область. Но у меня хорошая память: так что спрашивайте.» – «Ладно: вы пока будете просто рассказывать, а запишу я всё потом.» – «Хорошо. С чего начнём?» – «Давайте с родителей. Кем они были, какими. И ещё: вы с ними встречались?» – «Раза два или три – с матерью. Она ведь не работала, и могла заниматься сыном, сколько хотела.» – «Не работала? В те времена это много что значило.» – «Да, его отец был военным, полковником, и полностью обеспечивал семью.» – «А мать?» – «Красивая брюнетка, достаточно высокая. Она не была то, что называется наседкой, нет, у неё был явно хороший вкус и воспитание, и, насколько мне известно, она когда-то работала актрисой, но быстро вышла замуж.» – «Красавица?» – «Да, безусловно; и ничего удивительного, откуда у него способности. Хотя характеры они имели разные.» – Я слишком хорошо знал о пьянках и скандалах Р.: видимо, его наклонности проявлялись с детства, и не было ничего удивительного в том, что огромная энергия находила выход, и далеко не всегда в положительном направлении. – «А что она кончала и где играла – вы не знаете?» – «Что кончала – понятия не имею, возможно: что и ничего – а играла где-то в провинции. А потом – познакомилась с будущим мужем, и дальше – всё бросила и уже нигде и никогда не работала.» – «А давно они переехали в Москву?» – «Видимо, перед самой войной – за год или два. И тогда же родился Р.» – «Кстати, а о других родственниках вы ничего не знаете?» – «Нет, абсолютно ничего. Возможно, братьев и сестёр у его родителей и не было.» – Слова подтверждали мою информацию, и заставляли вспомнить книгу А.: примерно так в ней всё и выглядело, но такая степень проникновения вглубь меня не устраивала, и надо было копать дальше. – «Хорошо, а теперь расскажите, пожалуйста, что вы знаете об отце.» – «Я ни разу его не видела, да и с чего бы он стал приходить? Он был полковником…» – «Каких войск?» – «Честно говоря, не знаю…» – «Случайно, не НКВД, или может – других спецслужб?» – «Вы слишком много хотите: честно говоря, не знаю.» – Она искоса посмотрела на меня. Пока мы трепались, она перемыла почти всё и теперь складывала фрукты и овощи горкой на два больших блюда. – «Разве вас не предупреждали, что отца лучше не касаться?» – «Нет.» – Она хмыкнула. – «Ну ладно. Если коротко, он постоянно находился на работе, и Р. редко его видел. А что касается характера, возможно, он был и не подарок, но мать смягчала его. Ладно, берите блюдо и пойдём.» – Она закончила работу и взяла блюдо с помидорами и огурцами. Мне досталось второе, заваленное яблоками и апельсинами, с поставленным на вершине спелым ананасом. Она же захватила и пакеты, и мы двинулись обратно, и мне было уже не до разговора, потому что ананас всё время раскачивался, и надо было следить за ним и балансировать тяжело нагруженной посудиной.

Подготовка к банкету заканчивалась, пустые тарелки и тарелки с салатами и остальной едой уже стояли на столе, а председатель комиссии развалился в кресле и о чём-то трепался с директором. Делом занимались только самая молодая из женщин: она резала хлеб, белый и чёрный, и рядом на подносе уже лежала разноцветная горка, но она делала запасы побольше. Гости отдыхали в ожидании конца занятия, и, освободившись от груза, мы устроились в другом углу, в тишине и спокойствии.

«И долго ещё ждать?» – Я выразил нетерпение. – «Да нет.» – Завуч посмотрела на запястье с маленькими часиками. – «Минут десять. Но нам всё равно некуда спешить, и раньше шести это вряд ли кончится.» – «У вас, насколько я понял, аттестация школы?» – «Да.» – «А почему председатель комиссии такой молодой? Ему, по-моему, и сорока нет.» – «А он не председатель. Председатель – вон та женщина, самая старшая.» – «А кто он такой?» – «Просто член. Но у него папа в министерстве.» – Она замолчала и многозначительно посмотрела на меня, потом отвернулась и почти нехотя сказала. – «Так что у нас всё очень серьёзно… Но вы ещё хотели что-то узнать?» – «Да, мы говорили про родителей. Более-менее я понял… Кстати, а Р. не посещал какой-нибудь драмкружок?» – «Нет, в школе такого просто и не было тогда, а где-нибудь ещё – вряд ли. Насколько мне известно, его интерес к актёрской профессии проявился уже после, в школе же он ничем особо себя не проявлял.» – «А как насчёт собственно школьных успехов?» – «Он был, конечно, способный мальчик, но старательности ему явно не хватало. Я не говорю работоспособности – нет, если он ставил себе задачу, то обычно справлялся с нею. И памятью обладал очень даже приличной. Был такой случай: то ли в восьмом, то ли в девятом классе он выучил страниц тридцать или сорок из «Евгения Онегина» и устроил настоящее представление на уроке литературы. То есть всё, что он любил, он делал превосходно.» – «А что не любил?» – «По-всякому. Мог получить и «отлично», и «хорошо», и даже «удовлетворительно» – если совсем уж халтурил. Но такое случалось нечасто.» – «И какие же предметы он любил больше?» – «Возможно как раз литературу. Но ярко выраженным гуманитарием он не стал. Если мне не изменяет память, то в аттестате у него примерно равновесие: половина «пятёрок» и половина «четвёрок». И, конечно, языки.» – Это выглядело логично, и я хотел продолжить расспросы, но в коридоре неожиданно зазвенело, и завуч поднялась, извинившись за временную отлучку. Она коротко поговорила с директором, потом с мужчиной, принятым мной за председателя комиссии, и уже вдвоём с мужчиной они вышли в коридор.

Вернулись они минут через двадцать – уже впятером: позади завуча и женщины, посланной инспектировать урок, в учительскую вползли толстяк и мнимый председатель, уговаривавшие и почти тащившие одну из двух учительниц, которую я встретил в самом начале визита в школу: ту, что выглядела помоложе. Она упиралась и тихо лепетала, но лже-председатель держал её под локоток, а толстяк подпихивал сзади, и так они, видимо, и шли всю дорогу, препираясь и что-то выясняя. Они стояли в дверях, и учительница неожиданно остановилась и затормозила уже по-настоящему, и тогда завуч обернулась и сказала строго. – «Мария Сергеевна, не забывайте, что по расписанию у вас ещё два урока.» – Учительница сразу сникла: она добрела до стула и села. Меня она не заметила, я мог только посочувствовать ей, хотя и не понимал причин противодействия: приглашение в такую компанию могло выглядеть как поощрение, выделение её среди других преподавателей, и глупо было отказываться и портить отношения с людьми, от которых зависела её работа.

Занятия кончились, и проверка – насколько я понимал – уже тоже подошла к завершению, хотя и заранее было ясно, что она станет чистой формальностью. Директор, завуч и вернувшиеся члены комиссии устроились за единственным свободным столом, занимаясь подведением итогов, а я смотрел в другой угол, где сидели молодая учительница и мужчина с усиками. Она казалась явно расстроенной и не старалась скрыть это, а мужчина не обращая внимания что-то нашёптывал и улыбался, мерзко и противно, как будто такая улыбочка могла ей понравиться или хотя бы произвести впечатление; меня она пока не видела, но ещё неизвестно было, как она прореагирует на моё присутствие в компании: хотя при знакомстве и первом появлении в учительской она явно симпатизировала мне, последующий резкий уход и изменившаяся ситуация не могли не сказаться, и явно неприличное поведение мужчины с усиками должно было способствовать появлению у неё совершенно другого настроения.

За столом наконец разобрались с бумагами, и по общему шуму и волнению я понял, что дела завершены и можно приступать к застолью. Все ходили и говорили, обсуждая, кто где сядет и кому с кем рядом лучше находиться, чтобы никто не остался обиженным и обделённым и в то же время были соблюдены видимые приличия и приоритеты: директору в конце концов досталось место во главе, рядом с одной стороны сидела председатель комиссии, с другой – мужчина с усиками, настоявший на своём и усадивший дальше молодую учительницу; примерно в середине напротив среди женщин устроился толстяк, а я замыкал стол, сев рядом с завучем, что было совершенно понятно и оправданно. Пока все ходили и рассаживались, учительница не поднимала глаз: только потом она, похоже, смирилась, и когда директор встала – чтобы открыть банкет – учительница как бы проснулась и равнодушно огляделась. Когда она дошла до меня и наши взгляды встретились и пересеклись, она замерла и под монотонное гудение во главе стола её глаза стали выразительнее и добрее, хотя я заметил и удивление; она машинально взяла рюмку с чем-то крепким, протянутую назойливым соседом, и когда голос смолк, выпила залпом и неожиданно громко поперхнулась.

Сосед уже подсовывал ей бутерброд с ветчиной, а мне пришлось заняться ближайшим окружением: простая вежливость требовала, чтобы я ухаживал за завучем, достаточно приятной и нестарой женщиной, к тому же связанной со мной делом, которое я надеялся продолжить. Явно недостаточными выглядели сведения, добытые и уже записанные во время недолгой передышки, и требовалось идти вглубь, насколько это было возможно при явной осторожности, с которой завуч посвящала меня в подробности и детали. Видимо, осторожность связывалась с престижем школы, но в любом случае такое отношение вызывало подозрение, что далеко не всё так чисто и безопасно, и к любым сведениям надо относиться критически.

Я налил соседке вина, она поблагодарила, и мы вернулись к тому, что привело меня в школу. – «Извините, а у вас не осталось случайно дневников или тетрадей Р.? Они очень могли бы помочь, ведь это даёт так много для понимания характера, и если бы мы проследили за постепенным развитием даже по таким вроде незначительным предметам, наверняка удалось бы выявить процесс созревания и роста…» – «Нет, у нас ничего не сохранилось.» – «А журналы?» – Она молчала. – «Разве школьные журналы выбрасываются вместе со всеми незначительными бумагами и документами?» – «Знаете, лучше не касаться таких вещей. Да и что вам они дадут? Разве полученное от меня не устраивает вас? А журналы – ну что журналы…» – Она явно старалась уйти от ответа, как будто там скрывалось что-то существенное, чего нельзя знать посторонним людям; либо это было связано с поведением, либо она откровенно врала, расписывая школьные успехи бывшего воспитанника. Надо было или обострять отношения, пытаясь всё-таки добиться правды, или спустить дело на тормозах и заняться выяснением остального: в конце концов оставался запасной вариант в виде бывшего классного руководителя Р., вряд ли сделающего попытку скрыть правду.

«А какие отношения у него сложились с одноклассниками и учителями?» – «С учителями – хорошие, почти со всеми…» – «И с вами тоже?» – «Да, конечно…» – «А с кем – плохие?» – Она недовольно уставилась на меня. – «Но вы же понимаете, он был такой артистической натурой, иногда он позволял себе вещи, встречавшие не слишком хороший приём у некоторых, особенно пожилых учителей, привыкших к строгой дисциплине…» – «Так значит с поведением у него были сложности?» – «Нет, я бы не стала это называть именно так, просто иногда он мог опоздать на занятие, или во время самого занятия отмочить шутку, над которой смеялся весь класс.» – «И его наказывали?» – «Самое большее – вызовом родителей в школу. Это было раза два или три, и приходила, конечно, мать, но потом неприятности для него кончались.» – Пока мы обсуждали поведение Р., вокруг вас тоже не скучали: разошедшийся толстяк рассказывал анекдоты и какие-то истории из своей жизни, над которыми визгливо и шумно смеялись, вплоть до директора и председателя комиссии, и время от времени вылезал мужчина с усиками и вставлял сальные и неприличные шутки, после чего веселье разгоралось ещё больше; но не у всех они вызывали такой восторг: молодая учительница, на которую мужчина с усиками бросал обволакивающие неприятные взгляды, сидела настороженно и криво улыбалась, не решаясь прервать его или возразить. Заметно было, что беседа не вызывает у неё восторга и интереса, и она просто вынуждена слушать непристойности, не придавая им никакого значения. Возможно, она и хотела бы уйти, но строгое предупреждение в начале застолья не давало ей такой возможности, и оставалось прикидываться заинтересованной и высиживать до конца банкета.

«А как насчёт друзей Р.? Насколько мне известно, его всегда любили и окружали люди, и он часто бывал душой компании – во всяком случае в поздние годы. Вы не знаете случайно, поддерживал ли он отношения с кем-нибудь из бывших одноклассников?» – «Он был безусловно общительный мальчик, да, его конечно же любили – и одноклассники, и одноклассницы…» – «Да? А нельзя ли поподробнее…» – Она замялась и отхлебнула из рюмки. Я быстро допил и стал выжидательно смотреть, как она закусывает мясным салатом и ветчиной, но она явно не торопилась, и я тоже занялся едой, посматривая по сторонам на обедающих гостей, давно уже забывших о моём существовании и не стесняющихся разевать широкие рты и громко и смачно смеяться над очередной шуткой толстяка или мужчины с усиками. Они совершенно не стеснялись, как будто я стал своим человеком, и выбалтывали старые служебные секреты: одна из женщин осталась крайне недовольна банкетом недельной давности, где, оказывается, ей достался не тот подарок, на который она рассчитывала, и она мстительно мечтала о следующем визите в ту школу, а толстяк всё вспоминал случай месяц или два назад, когда после излишне обильного угощения у него случился заворот кишок, и два или три дня он ещё напрасно мучился и приходил в норму. Им явно было что вспоминать, но и директор не оставалась в стороне и согласно поддакивала в нужных местах, хотя и не опускалась до грубостей и пошлостей соседей за столом. Они веселились и отдыхали от трудов праведных, только что законченных и оставленных позади, как будто именно в этом веселье крылся смысл их прихода в тёплый весенний день в школу, а сама школа и то, что было её делом и сутью – слишком мелко и ничтожно и не может идти ни в какое сравнение.

Вполне возможно, что директор и завуч думали по-другому, но они не выражали своего мнения и молча продолжали поглощать одну закуску за другой. После мясного салата настала очередь лосося, потом подошли кальмарчики с рисом и варёным яйцом, что оказалось очень даже неплохо приготовлено и украшено. Селёдку – судя по всему – завуч не любила, но зато она обожала овощной салат из помидоров, огурцов и перца, и мне постоянно надо было следить, чтобы он не кончался на её тарелке. Завуч молча выражала одобрение, она просительно кивала и давала понять, что ей нужно дальше – налить вина или подать хлеба – и тоже прислушивалась к общей беседе, не встревая в неё.