Цитаты из книги «Повседневная жизнь советской коммуналки»

В 1686 году был опубликован уже царский указ: «Которые люди изыманы на кулачных боях; и тем людямъ за те их вины чинить за первый привод бить батоги, и имать приводныя деньги по указу, за другой привод бить кнутом, да имать приводныя деньги вдвое, а въ третий тем чинить потомуж жестокое наказанье, бить кнутом и ссылать въ ссылку в Украйные городы на вечное житье».

Не действовало. Иностранцы были в шоке. Сигизмунд фон Герберштейн писал в 1549 году: «Начинают они борьбу кулаками, а вскоре без разбору и с великой яростью бьют руками и ногами по лицу, шее, груди, животу и детородным частям, и, вообще, каким только можно способом, состязаясь взаимно о победе».

Власти – как светские, так и духовные – всячески пытались бороться с этим безобразием. Еще в 1274 году митрополит Киевский и всея Руси Кирилл III распорядился «отлучать от церкви участвующих в кулачных боях и боях кольями, а убитых не отпевать».

Все ребята во дворе имели прозвища.

В душные летние московские ночи некоторые ребята спали на крышах сараев. Приносили из дома какие-нибудь старые шубы, коврики, матрасы, расстилали их на крышах и устраивались на ночь. Когда я стал постарше, мать, к величайшей для меня радости, иногда тоже разрешала мне ночевать на крыше. Обычно нас собиралась компания из пяти-шести человек. Конечно, о сне не могло быть и речи. Сначала пели песни, потом вполголоса каждый рассказывал страшные истории, необычайные случаи. Лежа на спинах, смотрим на небо, усеянное звездами, и слушаем звуки ночной Москвы: длинные гудки паровозов доносятся с Курского вокзала, резкие клаксоны автомобилей и отдаленный звон трамваев. Засыпали, как правило, когда небо совсем светлело. А иногда, заснув, вдруг просыпались от крупных капель дождя. Тогда разбегались досыпать по домам.

Событием для всех становился приход в наш двор музыкантов, шарманщиков с попугаем. Иногда приходил аккуратно одетый человек и, положив перед собой шляпу на землю, начинал петь.

Во дворе собирались ребята из нашего и соседних домов. Старшие гоняли голубей, играли в “расшибалочку”, тайком курили в саду за курганом. Мы же, мелюзга, играли в “казаков-разбойников”, прятки, лунки, салочки. Позже узнали о волейболе и футболе. Во время футбола часто вылетали стекла в квартирах. И время от времени сообща собирались деньги на стекольщика.

Странно, что в исходе двадцатых посреди Москвы эти пролетарские дети имели вполне деревенский вид. Я чувствовал себя среди них белой вороной. И что было непонятно: Женька Мельников, сын красного торговца, выделялся не меньше, может, больше моего – родители одевали его, как принца, он даже белые перчатки носил, за что его дразнили “пидорасом». Дразнить-то дразнили, а все-таки он был своим, равным, а я чужаком. Трудно объяснить, в чем это выражалось, но я на всю жизнь запомнил тот долгий, угрюмо не узнающий взгляд, каким меня пронзали, стоило мне хоть чуть высунуться. Этот взгляд означал: тебя терпят, ну и сиди, не рыпайся…

В современных дворах играют всего в какие-либо три-четыре игры. Загадка для социологов и психологов: почему так мало стало групповых игр? На первом месте стояли уцелевшие до наших дней салки – в Ленинграде они назывались пятнашками. Дотронуться до другого означало осалить его, в Ленинграде – запятнать. Второе место занимал “штандер” – игра с мячом: как только водящий произносил: “Штандер!”, все обязаны были замереть на месте, а тот, в кого попадал мяч, становился водящим. Жмурки и прятки не требуют пояснений. Интересны были варианты пряток – “обознатушки”, когда прячущиеся менялись какой-либо частью одежды, дабы водящий назвал не то имя и продолжал водить, а также “двенадцать палочек”. На доску-рычаг накладывались 12 маленьких палочек, затем кто-нибудь нажимал на конец доски и палочки разлетались в разные стороны. Водящий, прежде чем пойти искать, обязан был найти и вновь разложить на

Пьянство, воровство, полупритоны и просто притоны, в 20-е годы – беспризорные в асфальтовых котлах и тут же рядом – восторги от всяких перелетов, челюскинцев, папанинцев… Уровень культуры был низким, дружба – возвышенной, не побоюсь этого слова – благородной. Был всеобщий дворовый патриотизм. Всем жилось плохо, все нуждались, но некоторые, даже многие – за гранью. Помню семью Сочилиных: он слесарь, она уборщица, пятеро детей, моих товарищей, все жили в одной подвальной сырой комнатке… Ужасно грустно это было.