4

Он проснулся внезапно, рывком. Открыл глаза и пару минут лежал, соображая, где находится. Чужая комната, незнакомая обстановка…

Потом вспомнил. И изрядно удивился. Вчера думал, что это его последняя ночь. Так паршиво было, так все болело, что смерть выглядела избавлением от мук.

«Видимо, запасец остался, не все израсходовал, – без особой радости подумал Титов. – Поскриплю маленько…»

Новый день, новая боль и новые мучения. И непонятно, что лучше: тьма небытия или такая вот пытка жизнью?

Он вдруг почувствовал сильную резь в низу живота. Мочевой пузырь дал о себе знать. Генерал был рад и этому – не хватало еще превратиться в младенца и испачкать кровать. Но теперь надо вставать, и быстро. Иначе резь перейдет в боль, захватит весь живот и дойдет до груди.

Не успел он придумать, как половчее встать, чтобы и голова не взорвалась болью и спину не свело судорогой, как на пороге возникла медсестра.

– Доброе утро, Илья Дмитриевич, – улыбнулась она. – Вижу, вы встали. Позвольте вам помочь?

Стыд и смущение – удел здорово организма. А когда организм на ладан дышит, эти чувства куда-то уходят. Вот и генерал не испытал даже мимолетного смущения. В конце концов, не голым его застали. Хотя старческие кости показывать всем подряд тоже хорошего мало. Как и линялые трусы, неведомо кем названные семейными. Но перед ним медработник, она и не такое видела.

Медсестра, словно прочитав мысли Титова, быстро подошла к кровати, помогла генералу сесть, потом встать. Поддержала за руку, помогла надеть халат и повела к туалету. У двери сунула ему небольшую капсулу.

– Что это?

– Примите сейчас. Сразу проглотите. Вам станет легче.

– Зачем?

Титов с подозрением посмотрел на капсулу. Маленькая, светло-желтого цвета, какая-то маслянистая.

– Давайте считать, что курс процедур начат. С этой капсулы. Ладно?

Голос медсестры был ласковым и чуточку насмешливым. Титов не нашелся, что сказать. Бросил капсулу в рот. Против ожидания она легко проскочила в глотку, не вызвав неприятных ощущений.

Медсестра помогла генералу зайти в туалет и закрыла за собой дверь.

Санузел представлял собой довольно просторное помещение. Унитаз, раковина, какие-то настенные колбочки. Два поручня, чтобы легче было вставать. Все сверкает чистотой, словно здесь только что провели уборку.

Стульчак, сделанный из упругого материала, оказался неожиданно теплым. Генерал сел, закрыл глаза и вдруг подумал, что этот день он переживет. И то ладно…

Едва выйдя из клозета, Титов попал в цепкие руки последователей Гиппократа. Насколько они цепкие, генерал почувствовал на себе.

Сначала его накормили. Завтрак состоял из овощного салата, маленького стакана разведенного водой сока и… двух таблеток. Дав пять минут переварить еду, генерала отвезли (именно отвезли, на небольшой крытой машине типа кара) в корпус. На обследование.

Титов по роду своей службы не раз проходил медобследования и считал, что знает о них достаточно много. Но думал он так до сегодняшнего дня.

Его просвечивали на каких-то аппаратах, заставляли глотать пилюли и отслеживали их путь по компьютеру. Взяли все анализы, какие только можно взять. Осмотрели зубы, ногти, веки. Проверили уши, рот, нос. Изучили внутренности. Каким-то хитрым образом взяли образцы костной ткани.

Словом, вертели, как хотели и как могли. Но при этом ни разу не сделали больно. Даже когда брали кровь и образцы кожи. Не создали никаких неудобств. И вообще большую часть времени Титов провел в кресле. Если это чудо конструкторской мысли, нафаршированное техникой под завязку, можно назвать креслом.

Генерал не испытывал никаких неудобств. Странным образом практически ничего не болело. Он уже отвык от такого состояния и к собственному удивлению на середине осмотра задремал.

Занималась им целая бригада врачей. Обращение предельно вежливое и приветливое. Генерал и не подозревал, что увидит в пансионате такое. Пожалуй, удивление было единственным чувством, которое он сегодня испытывал. Приятное удивление.

По окончанию осмотра его на той же машине отвезли в коттедж. Медсестра (Тоня ее звать вроде) ждала на кухне с готовым обедом. А после еды отвела в спальню – отдохнуть. Титов, полный удивления, даже не спросил, что будет дальше. Он чувствовал приятную усталость и заснул почти сразу после того, как лег в кровать. Никаких мрачных предчувствий на этот раз не было.

На улице стояла прекрасная погода, но уставший Титов не обратил на это внимания. У него не было сил даже выглянуть в окно.

А если бы выглянул, то увидел бы, как по широкой дорожке неторопливо прохаживается одетый в длинный халат человек. Единственный из всех пациентов пожелавший совершить пешую прогулку после долгого осмотра.

Тем единственным пациентом был Михаил Иванович Платов. Через месяц ему должно исполниться восемьдесят пять. Однако, несмотря на солидный возраст, чувствовал он себя довольно сносно. По крайней мере совершал ежедневные получасовые прогулки.

Наперекор врачам, уговаривавшим его полежать после медосмотра, Платов вышел во двор пансионата. Бродя по широким дорожкам, с удовольствием вдыхал свежий лесной воздух и смотрел на чистое небо. Для него, коренного южанина, родившегося и выросшего на берегу Черного моря и только год назад переехавшего к родне под Тамбов, здесь все еще было в диковинку.

Платов до сих пор жалел, что уехал из Геленджика, где прожил почти восемьдесят три года и где мечтал окончить земной путь. Но родственники настояли. Родня, правда, дальняя и по линии жены, умершей пять лет назад. Но все же свои люди.

Платов думал, что взяли они дряхлого старика к себе из-за его дома в пяти шагах от моря. Хороший такой дом, крепкий. И участок большой. Да, причина принять такого родственника была. Но Платов не возражал. Пусть будет так. Только попросил, чтобы похоронили его дома. На кладбище, где лежат родители, младший брат, сын и жена. Все близкие, дорогие ему люди. А как попадет туда и он, так и кончится род Платовых. Обидно, но что поделать?

Ветеран медленно бродил по дорожке, глядя по сторонам. Иногда останавливался, закрывал глаза и делал сильный вдох. Воздух здесь свежий, мягкий. А там, дома, он другой: солоноватый, с привкусом йода. Самый лучший воздух на свете.

Последние годы Платов любил сидеть у себя во дворе за столом и, глядя на море, вдыхать морской воздух. Почему-то именно он напоминал о молодости. И о войне…

Его призвали в начале сорок второго. После короткого обучения он попал в запасной полк, а оттуда в триста пятый батальон морской пехоты, которым командовал Цезарь Куников. В сорок третьем во время десантной операции Платов был ранен. Провалялся в госпиталях три месяца. Оттуда его отправили на курсы младших лейтенантов. После их окончания вновь попал в морскую пехоту. Войну закончил в Германии. А демобилизовался в сорок седьмом, в звании лейтенанта.

Ему, наверное, везло на войне. Ранен был дважды, но не сказать что очень тяжело. А так пули и осколки обходили молодого взводного, и смерть хоть и бродила по пятам, заглядывала в глаза, но с собой не забрала.

Однажды вражеский снаряд упал прямо под ноги, обдав комвзвода грязью с ног до головы. Но не взорвался.

Бежавший рядом боец побелел и превратился в соляной столп. Едва откачали после боя, заикался еще неделю. А сам Платов хоть бы хны.

В другой раз немецкий танк наехал на окоп, где сидели Платов с ротным. И успел сделать два оборота, прежде чем его подбили пушкари.

Когда Платова откопали, первым что он увидел, было обезглавленное тело ротного. А на самом ни единой царапинки.

Уже под конец войны, в маленьком немецком городке, куда пришел его батальон, шкет из гитлерюгенда закатил длинную истеричную очередь из МГ. Прямо по шедшей по улице роте. Трое рядом с Платовым упали, сраженные пулями, а лейтенанта не зацепило. И он, не целясь, навскидку, дал очередь из своего ППС по окну, из которого строчил немецкий пацан. Попал точно в лоб.

Ходил потом смотрел. Пацану лет четырнадцать было, дите еще. Но жалости Платов не испытывал. Из троих раненых двое умерли на месте, а третий через неделю в госпитале. Какая тут жалость?

Война, как и всем ветеранам, вспоминалась Платову часто. А в последнее годы постоянно. Наверное, потому что это были самые яркие годы его жизни. А может, потому что это была его молодость?

О прошлом думали и другие ветераны. Те, кто не заснул после осмотра. Впрочем, таких было мало. Изношенные почти до предельного состояния организмы требовали покоя и расслабления. Из четырнадцати пациентов десятеро спали. Один бродил по дорожке, а еще трое лежали в постелях, глядя кто в потолок, кто на висевшую на стене картину.

По странному совпадению все вспоминали прошлое. Оно сейчас для стариков было более реально, чем настоящее. О приезде в пансионат никто не думал. Да и не происходило пока ничего интересного. Ничего из ряда вон выходящего.

– Разрушение иммунной системы, частичный отказ внутренних органов, нарастающее усыхание мозга, пораженная сердечнососудистая система. В принципе ничего из ряда вон выходящего. Старость во всей своей неприглядной красе. Добавьте ко всему прочему ранения, у кое-кого неправильно и не до конца залеченные в свое время.

Главврач обвел взглядом присутствовавших на расширенном совещании врачей и после паузы продолжил:

– Цель первого этапа: прекращение процесса старения, активизация защитных функций, включение механизма саморегуляции. Как всегда первый этап самый сложный и тяжелый для пациентов. Ни на миг не ослаблять контроля! Эта неделя будет нелегкой…

Медицинские процедуры – неотъемлемая часть пребывания в санатории или пансионате. Так что Титов был настроен на все эти осмотры, проверки, сеансы. Его ждали шприцы, таблетки, напичканная электроникой аппаратура, на которой старое больное тело будут просвечивать, прослушивать, прогревать, облучать.

«Зачем? – задавал он себе вопрос. – Продлить дряхлое существование еще на год, два? Еще четыреста-пятьсот дней шаркать ногами по полу, слезящимися глазами смотреть в окно и нагружать изношенные мозги воспоминаниями… Надо ли?»

Теперь Титов не знал. И если спросили бы сейчас, поехал ли он в пансионат, генерал мог и передумать. Но раз уж он здесь, надо терпеть. А терпеть было что…

По кабинетам его не водили, а возили. На каталке. На очень удобной, мягкой и уютной каталке. Какую не увидишь ни на улицах, ни в дорогих больницах.

В одном кабинете заставили проглотить несколько капсул. В другом уложили на стол и просветили тело с помощью некоего аппарата. В третьем сделали две инъекции. Причем генерал ничего не почувствовал, ему просто сказали об этом.

А потом привезли в бокс, где стоял огромный агрегат наподобие барокамеры. Титова уложили на стол, надвинули на глаза повязку, прикрепили к рукам, ногам и животу датчики и вкатили стол в камеру.

– Расслабьтесь, Илья Дмитриевич, – сказал врач. – Это длительный сеанс. Вы можете отдохнуть и поспать.

– Я здесь всю ночь буду лежать? – осведомился генерал.

– Нет, три часа. Никаких неприятных ощущений не будет.

Титов промолчал. Он хотел было спросить, что за процедуры проводят и что это за агрегат. Но потом передумал. Какая разница? Хуже они, во всяком случае, точно не сделают. Ибо хуже не бывает.

И он заснул под едва слышимый гул, который странным образом успокаивал и убаюкивал.

Генерал уже несколько раз сталкивался на улице и в корпусах пансионата с другими пациентами, такими же, как и он, древними стариками. Выглядели они не лучше него – морщинистые лица, седые волосы на затылке и над ушами, а то и вовсе лысые, глубоко проваленные глаза, тонкие шеи, извитые венами руки, высохшие тела.

Он замечал соседей, но никаких попыток заговорить не предпринимал. Да и сил, честно говоря, не было.

Разговоры врачей Титов не слушал, в суть процедур не вникал, реагировал только на прямое обращение. И вообще первые дни находился в полусне. Что такое скармливали ему, что генерал все время буквально спал на ходу? Снотворное какое, что ли?…

Просыпался только когда хотел в туалет. На обед, завтрак и ужин его будили. Помогали переодеться, обуться. Даже брили.

В другое время Титов бы рассердился на такую опеку – тоже мне, младенца нашли! – но сейчас молча делал что говорили. Напрягать мозги, думать, оценивать не хотелось.

Такая идиллия продолжалась четыре дня. А утром пятого он проснулся от странного ощущения в груди. Что-то здорово давило, да еще как будто жгло. Генерал открыл глаза, откинул легкое одеяло и посмотрел на грудь. Он спал в тонкой пижаме из какого-то приятного на ощупь и совершенно невесомого материала.

Титов положил руку на грудь, прислушался к себе. Определенно давило, причем сильно. И вообще было очень неприятно. Боль в позвоночнике отдавала в затылок и виски.

«Конец? – отрешенно подумал он. – Ждал, ждал и дождался…»

Странно, но умирать сегодня Титов не хотел. Наверное, потому, что сон приснился хороший. Что-то о прошлом, о молодости, о Марите. Грех после такого сна отдавать концы.

Генерал нашарил рукой кнопку вызова помощи, вдавил ее, отпустил и нажал вновь.

Буквально через пять секунд в комнату вошла медсестра. С порога окинула его внимательным взглядом и улыбнулась.

– Проснулись Илья Дмитриевич? Что такое?

– Давит, – пожаловался он, чувствуя, что и говорить ему трудно. Язык вовсе не работает, слова какие-то шипящие, невнятные.

Медсестра подошла ближе, бросила взгляд на табло экрана, прикрепленное над изголовьем кровати.

– Все в порядке, Илья Дмитриевич. Вы просто устали. У вас все хорошо.

Она прикрепила какой-то предмет на его руке и нажала кнопку на пульте. Генерал почувствовал комариный укус укола, хотел что-то сказать, но не смог. Перед глазами встала пелена, и они закрылись сами собой.

Медсестра поправила одеяло, вышла из комнаты, щелкнула по микрофону гарнитуры, прикрепленной на ухе, и тихо сказала:

– У пациента признаки первичных изменений.

– Принял, вижу, – отозвался мужской голос. – Вводим катализаторы группы «В» и закрепители. Перевод в суточный спящий режим. Подготовить ванну и облучатели.

Дежурный врач ввел данные в компьютер и связался с главным врачом. Тот посмотрел доклад, довольно кивнул. Титов восьмой, кто прошел первичный этап и готов к процедуре внешнего очищения. Сразу после этого они начнут второй, более длительный этап процедур.

Здесь уже одним сном не обойтись. Здесь придется старичкам поработать. И много.

…После строительства пансионата местные жители не раз пытались посмотреть поближе, что такое здесь сотворили «столичные богатеи» и для чего. Но всех желающих сунуть нос за высокий забор ждало разочарование. Стены забора имели высоту в два с половиной метра, перелезть через них было довольно сложно, да еще множество датчиков засекали каждого любителя смотреть на чужое.

Пришлось довольствоваться вывеской над воротами: «Пансионат фонда „Реабилитация“. Частные владения. Посторонним вход воспрещен».

Кроме жителей соседних деревень, пансионат привлекал внимание милиции. Но участковый, проявив разок излишнее любопытство, имел долгий и весьма неприятный разговор со своим начальством из Мурома. И сделал логичный вывод – владельцы пансионата уже заплатили кому надо и сколько надо и имеют надежное прикрытие.

Проблем местным жителям пансионат и его обитатели не создавали, нос за забор практически не высовывали, вели себя тихо, и вскоре слухи и разговоры сошли на нет. Любопытство, как и все остальное, имеет свой предел.