Но легко забытьё.

А иначе – как пел «Пикник» –

     Зачем это всё?

     * * *

Жизнь, как грейпфрутовый сок,

И сладка, и горька, и те́рпка –

И каждый её глоток

Удерживает крепко,

Напоминает мне, что

Ни болиголов, ни цикута

Нам не заменят восторг

От одного грейпфрута.

     * * *

Мы союзники с тобой – в общем,

Но соперники с тобой – в частностях.

Мы не ищем нечто большего в большем,

Мы находим чаще малое в разностях.

А большое, если лучше подумать нам,

Будто лего собирается с малостей.

Нужно чаще нам под Моцарта с Шуманом

Совершать разновеликие шалости.

     * * *

Перед грозой, во время оной

Природа радует собой

Поэта взор заворожённый

Надрывом, силой, красотой.

Находят тучи чёрным фронтом,

Раскаты дальние слышны,

От горизонта к горизонту

Гроза – посланница весны

Колотит молнией, и громом,

Кошмарит и глаза, и слух,

Несёт над лесом и над домом

Свои бабах, свои бубух.

Но всё – разряды прочь уходят,

И наступает тишина,

Которая стихами, вроде,

Не слишком уж освещена.

Скучны поэту тишь и благость,

Ему ненастья подавай:

Чтоб «буря мглою», чтобы в радость

Был буревестника раздрай.

А тут всего лишь послегрозье –

Затишье, свежесть и озон,

Им после молниевых гроздьев

Остался воздух заряжён.

Душой спокойствию внимая,

Сейчас на том себя ловлю,

Что не грозу в начале мая,

А послегрозие люблю.

     * * *

О чём мечтали мы,

Чего хотели люди?

Коль не было зимы,

То и весны не будет.

     * * *

Неужто написана повесть,

Где некто на зависть всем

На категорию «совесть»

Поставил свой знак ™?

     * * *

Облако, похожее на белого дракона,

Щерится огромной, но не злобливой пастью.

Просто улыбается радостно с небосклона

Одному ему видимому далёкому счастью.

Вальпургиева ночь

Гони виденья прочь,

Не напрягай свой взгляд.

В Вальпургиеву ночь

Отряды ведьм летят.

И слышен ступ и мё-

тел их свистящий гул

Жриц колдовских ремё-

сел жаждет Вельзевул.

Со всех, какие есть

На свете, Лысых гор

Услышим мы их песнь,

Их жуткий ведьмин хор.

Сегодня, кто строптив,

Тот будет пьян и наг.

У них корпоратив,

День ведьм и Баб Яг.

     * * *

Горловку тот – третьерейховый – евросоюз

От Железной балки до Каютово на востоке

Проходил шесть недель, он здесь просто загруз

В рабочих посёлках и боях жестоких.

Нужно было врага наступающего задержать:

Немцев, итальянцев, румынов, венгров и даже шведов –

Чтоб людей эвакуировать, оборудование демонтировать, снять

И отправить на восток – готовить и ковать победу.

Франция немцам сдалась через сорок три дня,

Целая Франция, гордость Европы, её опора.

Горловка выдержала столько же суток огня –

Просто город, обычный советский город.

     * * *

Архимедов создал Бог не затем ли,

Чтоб могли они шутя двигать горы?

Вот и дали ему точку опоры,

Говорят, давай, двигай Землю.

Он же, весь эстет из эстетов,

Кто умеет двигать больше словами,

Говорит, мы не из тех Архимедов,

Нужно двигать, двигайте сами.

     * * *

Тридцатьпервомартовский снег,

Что не выпал этой зимой,

Совершил сегодня набег,

Кроя землю белой кошмой.

Что ж ему на тех облаках

Не сидится, хочется вниз.

Тут уже и травка в цветах,

Тут уже весны бенефис.

     * * *

Не каждый Бэнкси может

Достойно ограффитить

Унылость подворотен

И зачернённость стен.

Рисуют чаще рожи,

Какие страшно видеть,

И пишут сотни сотен

Ругательных морфем.

Неясные сюжеты,

Мазки, портреты, маски,

Нелепые разводы,

Унылое говно,

Что графики-эстеты

Наносят нитрокраской

На стены и на своды,

Понять мне не дано.

     * * *

Кареты,

        превращённые в тыквы,

                                             вполне

Остаются вкусными тыквами.

А Золушки как?

                        Оказываются не

Красавицами,

                    а фальшивками?

На вздёрнутых носиках

                                   серой золы

Совсем не сексуальные пятнышки,

После радостей бала –

                                  их лица кислы,

А слёзки –

          как хрустальные ядрышки.

Руками чуть нервно

                             разглаживают верх

Мятых-перемятых передников.

Как же так!

              Кто их бедненьких сверг,

Оттеснил

          от королевских наследников?

Жизни Золушек

                        и тяжки, и трудны,

Вместо па танцевальных –

                                   верчение с мётлами.

Неужели их судьбы

                              предопределены

Сказочниками подлыми.

     * * *

И вот опять лохматым снегом

Природа принялась пулять

По городам, лесам и рекам,

Стараясь скрыть весны печать.

Мол, нечего дубам и соснам,

Покрывшим местные холмы,

Излишне фанатеть по вёснам,

Забыв о радостях зимы.

Все эти туи, эти ели,

Цветы, что обогнали срок

И зацвели, захорошели, –

Им надо преподать урок.

Чуть оснежи́ть, чуть подморозить,

Чуть отодвинуть их в февраль,

Накинув снежных хлопьев проседь

На сосен хвойную эмаль.

Но это отступленье в зиму

Навряд ли остановит ход

И дух весны неудержимой.

          Она придёт.

     * * *

Когда погоня беглецу

Кричит «Ату! Ату!»,

Быть в стороне нам не к лицу,

Хоть и невмоготу.

Здесь, средь загонщиков толпы,

Вспеняясь суетой,

Должны мы мчать, должны мы быть

Все на передовой.

Пойдёт ли волком напролом

Беглец через флажки,

Плевать, ведь мы вовсю орём

«Ату!» не по-людски.

Кричим, не открывая глаз,

Чтоб не увидеть, как

Беглец промчится мимо нас.

И в руки ему флаг.

     * * *

Всех голых королей не переубедить –

Им переубежденье не желанно.

Но самосохранения инстинкта прыть

Когда-нибудь отринет их жеманность.

Когда-нибудь застанет их лихой пожар,

Иль как-то в час прогулки по предместью

За голый зад укусит пёс, или комар

Устроит пир на непотребном месте.

И может быть, тогда они поймут,

Что с голым задом… не совсем удобно.

Но переубеждаться – этот тяжкий труд –

Не каждому по силам, безусловно.

Ко Дню поэзии

Вот каких только праздников нет!

И сегодня у нас – День поэзии.

Чтоб напиться по праву поэт

Мог мальвазией (иль магнезией?)

Ведь поэты возвышены так,

Что они даже пи́сать не писают.

Каждый первый из них – чудак

Со своей личной музою-кисою.

Настоящий поэт не ест –

Он подпитывается энергией

Из каких-то возвышенных мест,

Находясь с богами в сине́ргии.

Настоящий поэт не груб –

Он изящен в своей куртуазности.

Потребляет не ке́тчуп – кетчу́п,

В ударениях знаючи частности.

В общем, он – не от мира сего,

Он – творец с бесконечной фантазией…

Ну, вы поняли сущность его?

Всё?

     Жена, подавай мальвазию!

     * * *

Будто бы сила какая-то вытерла

          С неба астральный узор –

Всё, что гореть там должно, точно вымерло,

          Кончился люминофор.

Только Венера, лучистая, яркая,

          Чистая, словно слеза,

Портит не к месту собой как помаркою

          Угольные небеса.

     * * *

Их драконы многоголовее,

Пострашнее, но сутью вшивее.

И твердят о свободословии,

Но выходит – свободолживие.

Хайли лайкли не подтверждённые,

Утверждения голословные.

Это всё бездной ада рождённое,

С сатанинскою родословною.

     * * *

В заржавленных доспехах

Заржавленный герой,

Кичась своим успехом,

Над бездною сырой,

Стоял, маша ретиво

Зазубренным мечом,

Не видя перспективы

Свержения в пролом.

И вот в момент какой-то

Грунт съехал из-под ног,

И ржавый рыцарь бойко

Пал в адовый чертог.

И долго-долго эхом

Помноженный стократ

Был слышен лязг доспехов

И истеричный мат.

     * * *

Когда мечтаем мы о чём-то там,

То не задумываемся,

Что мир – не только эта комната

И даже не планета вся:

Клубкообразное сплетение

Людских судеб, чужих пространств,

Истолкований, разночтения

Произошедших окаянств…

А здесь – всего лишь эта комната,

Скучна, сера, пуста, но здесь

Возможно намечтать о чём-то там,

Отринув разночтений взвесь.

     * * *

Если есть объективы,

                              значит,

                                   есть субъективы,

Видим мы через них

                              фотографику дней.

Шепчем нервных стихов мы

                                             речитативы,

В них сплошной субъектив,

                                        он без полутеней.

Черно-белая суть,

                         даже полная красок,

Приучила нас с детства

                                   мир бескрайний делить

На своих и чужих,

                           на героев из сказок

И героев былин,

                         и на «быть иль не быть».

Три улитки

Три улитки как-то раз

Развернули мастер-класс –

Где и как улиткам жить,

Жизнь куда свою стремить.

– Я вот стану сибариткой, –

Говорит одна улитка, –

Буду нежиться и спать,

О возвышенном мечтать,

Буду томно тешить чувства

Современным лишь искусством,

Много есть и за сезон

Вырасту большой, как слон.

– Я, – твердит другая особь, –

Знаю жизни лучший способ:

Буду стройной как модель.

Есть не буду вермишель,

Буду чествовать салат,

Фрукты, овощи, шпинат,

Нюхать розы и герань…

Буду стройной, словно лань.

– Я же, – третяя улитка

Слово молвила внакидку, –

Знаю, где, как не крутись,

Мы свою закончим жизнь.

Будь ты слон, и будь ты лань,

Будь ты инь, и будь ты янь,

Будь ты трижды сибариткой

И модельною улиткой,

Будь ты вышедший с игры

Царь улиточной горы, –

Путь один судьбой нам дан:

Во французский ресторан.

Разным только соус будет,

Коим нас приправят люди.

     * * *

Туман рассеялся немного,

И отсыревшая с утра

Кинжалолистая осока

Была особенно остра.

Был слышен разговор нечёткий:

Незлобно споря и брюзжа,

Два рыбака возились в лодке

В просвете узком камыша.

Потом раздался скрип уключин

И вёсел приглушённый плеск –

Уплыли. Сделался беззвучен

Мир снова на версту окрест.

Пока туман не растворится

В рассвета солнечной волне,

Я буду радостно дивиться

Чудесной ватной тишине.

     * * *

Мир словно на волне искристости,

Пришедшей свыше и извне:

Дождь придаёт

                     флёр серебристости

Любой

        подвернувшейся

                              фигне.

Вот так и жизни треволнения

В её сумбурной беготне.

Легко даём мы

                    объяснение

Любой

         приключившейся

                                   фигне.

     * * *

Ствол изящной сосны

Будто вырван из тьмы

Уличным фонарём.

Вся округа темна,

Только эта сосна

Медным тлеет огнём.

В мире нет никого,

Кто бы ночь-волшебство

Мог вознести на алтарь.

И остались – вразброд –

Мне от прежних щедрот

Ночь, сосна и фонарь.

     * * *

Не всегда беспросветны

Те мгновенья, когда ты

Нарочито бесцветный

Взгляд направишь куда-то

В многосекторный веер

Возможных событий,

Поджигая фальшфейер,

Призывая: «Изыди…»

Тьма отступит – на время,

Но пока свет живёт,

Выбор есть – ногу в стремя,

          Вперёд!

     * * *

     Да живы ли

Мы были там, когда

     До гибели

Осталась ерунда?

     По-быстрому

Закончится сюжет:

     Два выстрела,

И вот – патронов нет.

     Но, гаврики!

Нас просто не возьмёшь!

     Пока в руке

Ещё остался нож.

     * * *

Сейчас в поездах «романтизьму» нет:

          Не тот перестук колёс,

Он был романтичным назад этак лет

          Пятьдесят. А сейчас не всерьёз:

Какие-то скрипы, гудения, треск, –

          Непериодический шум.

То гул равномерный, то грохота всплеск –

          Не для размеренных дум.

А может, ушёл «романтизьм» от того,

          Что возраст уже не тот,

Чтоб чувствовать в стуке колёс волшебство,

          Отраду от серых скукот.

     * * *

Радости разбросаны повсюду,

Стоит только встретить и открыть

Триста тридцать три конкретных чуда,

Что должны сегодня удивить.

Рыбные мотивы

Быть, наверно, очень вредно

Жареным анчоусом,

Сдобренным довольно щедро

Кисло-сладким соусом.

Также не совсем желанно

Быть солёной килькою,

Скрытой пахнущею пряно

Луковой мантилькою.

И уж точно быть не нужно

Тюльковой обрезкою,

Сжаренной в биточках южных

Жёнушкой одесскою.

     * * *

Эх, попрёт сейчас поэтов

Сочинять про осень

Разномастные куплеты

Про листву и просинь,

Про уныние от плясок

Листопадных роев,

Про багрянец, игры красок

И про всё такое.

Каждый год народ поэтит

Осенью про осень.

Но никто вам не ответит,

Что такое просинь.

          * * *

Коты поют на крыше про cat love,

А мы считаем, что кричат мяв-мяв.

В кошачьем языке так мало слов,

Но каждый третий мяв – он про любовь.

А первых два – мне не дадут соврать,

Звучат как «эй, хозяин, дай пожрать!»

     * * *

Натура не ищет верлибра,

Натура желает структуры,

Отмеренных до миллилитра

Стихов желает натура.

Всё нынешнее поветрие

«Безрифмого стихописания»

Не вызывает доверия

И требует – спиртования.

И только лишь после отмеренных

Двухсот иль трёхсот миллилитров

Можно принять потеряно

Корявые строки верлибров.

     * * *

Сколь не точи, мой друг, своё

Уменье сочинять для масс,

Сколь не старайся – это всё

Уже написано до нас.

Уже описаны листвы

Багрянец, золото, янтарь,

Весь сонм эпитетов, увы,

Возлёг на осени алтарь!

Весь спектр уныния и грусть

От подступающей зимы

Познал читатель наизусть!

Ну что ему добавим мы?

Наш развращённый эстетизм

Изыщет разве что какой

Изящненький неологизм

О видах осени благой.

Оставим рвение пера

Нанизывать бусинки фраз…

Увы, осенняя пора

Стократ описана до нас.

     * * *

Мыслевращеньем

                         соосным

Мозг

     разжижает скука.

Лучше

         блуждать

                    в трёх соснах,

Чем

     средь побегов

                         бамбука.

Сосны ведь

                 как-то понятней,

По-настоящему

                         ближе,

Чем частокол-бамбучатник,

Давящий

          как пассатижи.

Он вызывает

                    чувство

Иноземны́х

               антипатий,

Где неуютно

                    и пусто,

Где не по-нашему,

                         мать их…

Там –

     непомерно ярко,

Там –

     слишком много

                              света

Там –

     постоянно жарко,

Там –

     слишком много

                              лета.

Там –

     непонятные люди

С их

     непонятной жизнью.

И в их

     непонятных буднях

Разум мой

          просто скиснет.

Здесь же

          в объятии сосен,

В неяркости их

                    цвета

Радуюсь

          в зиму и осень

Непостоянству лета.

Перевод с английского

Мой цикл удач,

прошу не тормози.

Ты можешь кувыркаться,

Пасть в грязи,

Но миру льда

Тепло моё неси.

     * * *

Вряд ли звучит заманчиво:

Пить поутру невзначай

Кофе в бумажных стаканчиках

И уж тем более – чай.

Кофе в затейливых чашечках

Будет вкуснее стократ

Для кофемана-бедняжечки,

Коий картону не рад.

И чаехлёбства избранники

Ставят бумагу не в грош –

Только стакан в подстаканнике

Будет для чая хорош.

Но, выходя из трамвайчиков,

Маршруточек и метро,

Мы пьём из бумажных стаканчиков

Их жиденькое нутро.

И тут уже не до радости,

Что эти напитки несут,

Согреться бы да усла́диться,

К чему уж тут выбор посуд.

P.S. Пейте вожделенный

Кофе чёрный, пенный!

Пейте сладкий, крепкий

Чай душисто-терпкий!

Последние из могикан

А ведь мы последние из племени

Не считавших жаркий спор за ругань,

Наслаждавшихся общением и временем,

Духом чая полуночных кухонь.

Мы делились счастьем, сыром плавленым,

Радостью, последней сигаретою,

Вдохновеньем, иногда разбавленным

Запахом портвейна и беседою.

Были эти прелести и шалости,

Были мы невинными, счастливыми,

Обладая, как казалось, малостью:

Чаем, «Дружбою», «Иверией» и «Примою».

     * * *

Обед субботний во дворе

С трудом описывать берусь я,

Где чечевичный суп-пюре

Пьянил имбирным послевкусьем;

Где хрустко трескались гренки

И с пряной сладостью фасоли

Шли мяса тонкие куски

С лимоном и морскою солью.

А после чай. Обычный чай

Под пряники и под печенье.

Субботний кулинарный рай.

А что же будет в воскресенье?