4

Через пару недель Ленистр оформил все необходимые бумаги, и перевез мальчишку к себе домой. Из несостоявшегося кабинета решено было сделать еще одну спальню. Дружно засучив рукава, они освободили комнату от скопившегося хлама, и, расположившись на дощатом полу, принялись рисовать проект кровати для нового жильца. Проект получился грандиозным. А утром они приступили к его воплощению. Работа кипела почти месяц, и прерывалась только на обслуживание таймомеров. У мастера теперь был помощник, а у юного помощника интересный и мудрый наставник. Вдвоем они пытались воплотить в жизнь несбыточное. Они так сдружились, что умудрились даже несколько раз поссориться, во время изготовления этой кровати.

С нее невозможно было упасть, потому, что она занимала всю комнату, от стены до стены. На входе, бросалось в глаза, что потолок немного низковат, но это был не потолок. Из всех стен, соединяясь в середине, тянулись канаты. Они образовывали многолучевую звезду, поверх которой наложили спираль. Она рождалась в центре, и с каждым кругом становилась все шире, и шире. Пока не касалась одной из стен. Это была кровать в форме паутины. Было похоже, что в дом забрался огромный паук, и свил здесь свою ловушку. В паучью сеть попалось плотное покрывало с подушкой и одеялом. Канаты были натянуты так, что почти не провисали под тяжестью Варо, а хорошо закрепленное толстое покрывало, создавало у спящего, ощущение ровной поверхности.

Вдоль одной стены стояли платяной шкаф, высокий комод, тумбочка, и табуретка, которые поначалу использовались как лестница. У другой стены, возле окна, был рабочий стол со стулом. Попасть вверх на кровать неподготовленному человеку можно было только по импровизированной мебельной лестнице. Спуститься же, практически везде, где расстояние между канатами позволяло спрыгнуть вниз. И пока тело Варо не окрепло, он пользовался лестницей, но уже через пару месяцев, мог просто поднять руки, и подтянувшись исчезнуть под потолком, практически не прилагая при этом никаких усилий. Хотя правильнее будет сказать над потолком. Там он развесил всевозможные образцы пород деревьев. Они свисали этакой гроздью из брусочков и кубиков. При прикосновении они перекатывались, и едва слышно постукивали. Под эти звуки Варо и засыпал. Для него это было что-то вроде сказки на ночь. Он протягивал руку, касался, и дерево отвечало. Глаза сами закрывались, а воображение начинало рисовать красочные иллюзии, под этот тихий деревянный шепот.

5

Каждый день они приходили к загадочному первому таймомеру, и открывая обнаруживали внутри тринадцать монет. Учитель поведал Варо о некой странности механизма, благодаря которой, там ежедневно куда-то пропадали вначале одна, а с недавнего времени, две монеты. А может это и не странность была, а особенность. Простой с виду механизм, внутри был единым целым, и если исключить, хотя бы одну, маленькую детальку, часы бы остановились, и перестали работать.

Монетоприемник состоял из трех лоточков. Механизм, открывающий зрителю циферблат со стрелками, запускался когда деньги оказывались внутри. Замком служила маленькая собачка, удерживающая крышку в закрытом состоянии. Она откидывалась в сторону, когда ключ проворачивался в скважине. Сами же часы состояли из пружины, свитой из трех пород дерева, трех шестеренок, которые вращали стрелки, и маятника, задающего ритм работы. Все детали, не смотря на их кажущуюся хрупкость были сделаны добротно и качественно. И они были деревянными.

Самой мощной и надежной частью была пружина. В ней было несколько нитей, перекрученных между собой. Вместе они не только делили нагрузку, равномерно распределяя ее, но и как бы помогали друг другу. В общем, если не присматриваться, можно было подумать, что это одна мощная деревянная пружина с необычным текстурным рисунком. Она никогда не ломалась, и была самой надежной деталью.

А вот самыми изнашиваемыми оказались шестерни. Даже не они сами, а их зубцы. Они или стачивались под нагрузкой, или просто ломались. Конечно, какое-то время механизм мог обходиться без одного или двух зубьев, но тогда вся нагрузка распределялась на остальные части устройства, что сокращало их ресурс службы, и влияло на точность часов.

В мастерской, у плотника были заготовленные на всякий случай готовые шестеренки, и прочие запчасти. И он, видя поломку, или какой-то непорядок, легко и быстро устранял его. При всех ремонтно-восстановительных работах теперь присутствовал его ученик. Ему было все интересно, и он с любопытством наблюдал за своим учителем. Который, казалось, забыл, что такое молчание. Он не умолкал ни на минуту, комментируя каждое свое действие. Ленистр спешил поделиться всеми своими знаниями и наблюдениями. Но не для того, чтобы сбросить бремя работы на юные плечи, а для потому, что считал своего ученика способным, правильно применить эти знания. Огорчал только тот факт, что он не услышит от него ни слова.

Наконец, наступил тот день, которого они оба ждали с нетерпением. День когда Варо должен был один сходить, и обслужить одну из коробок мастера. Выслушав все напутствия, и получив необходимые инструменты, они расстались на пороге. Учитель смотрел вслед удаляющейся спине, и от нетерпения теребил подол своей рубашки. Когда юноша скрылся за углом, он пошел, и еще заварил себе чай. Ожидание за столом не такое утомительное, как на пороге, или на улице. Вид из окна успокаивал, и заставлял думать о вечном. Разгоралось лето. Зеленое, жаркое, с неутомимыми мухами, и холодной освежающей водой. Весна – пора зарождения. Лето – время созревания. Осень – богатое урожаем. Зима – ночной сон, когда все должно отдохнуть. Это время волшебных сновидений, время чудес, и исполнения желаний. Пушистый снег – чем не магия? Говорят, что это одеяло, которым нас укрывают для того, чтобы сон был красивым, и добрым. Чтобы наши души не замерзли. Чтобы северный ветер не пугал их своими кошмарами. Чтобы укрывшись теплым снегом, мы заснули, и не просыпались до самой весны. А уж тогда, с первой капелью, стряхнув с себя сонное наваждение зимы, радовались бы каждому цветку, и листику, который пробился наружу.

Сердце Варо готово было выпрыгнуть наружу, от переполнявших его в это время эмоций. Но внешне он оставался сдержан, и собран. Это было первое, самостоятельное задание, и он должен выполнить его точно, и без приключений. До заветной коробочки оставалось чуть больше двух кварталов. Ярко светило солнце, и высокое голубое небо населяли небольшие, больше похожие на клочки ваты, облака. Легкий ветерок шевелил листья на деревьях. Они перешептывались друг с другом, обсуждая одинокого парня, который шел, глядя прямо перед собой. Сумка слегка позвякивала при каждом шаге, стукаясь о спину. Широкая лямка от нее перечеркивала грудь Варо от плеча до бедра. Он шел, широко размахивая руками, и стуча каблуками по мостовой. В его голове пели птицы, в ритм его шагам. Он двигался под музыку, которую сам же и производил.

Вот и она, деревянная коробка, к которой он так спешил. Мелодия стихла, остался только едва слышный стук сердца. Но и он растворялся, уступая звуку, доносившемуся из таймомера. Это было ритмичное тик-тик-тик-тик. Варо потянул за лямку, и сумка переползла со спины на живот. Он откинул клапан, и запустил туда руку. Слегка повозившись, с задумчивым выражением лица, он извлек деревянный ключ, и вставив его в скважину, провернул до характерного щелчка. Звук, доносившийся из коробки, изменился. Юноша откинул крышку, и заглянул внутрь.

Маятник вращался туда-сюда, одна шестерня двигалась быстро, другая медленно, а третья вообще едва заметно. Варо отодвинул штору, и взглянул на стрелки. Они двигались так же, как и шестеренки. Проверив точность работы, и ссыпав мелочь, он подкорректировал показания. Когда он это делал, ему показалось, что он слышит едва различимое, недовольное, бормотание. Он оглянулся по сторонам, но никого не увидел. Тогда он решил, что может часы мастера издают такой звук, и приблизил лицо почти вплотную к механизму. Издалека могло показаться, что кто-то засунул голову в деревянную коробку, и застрял там. Не шевелясь, чтобы не шуршать одеждой, он слушал с замершим сердцем. Недовольное бормотание повторилось. Теперь он различал отдельные слова. Но это был не один голос, а несколько. И они переговаривались между собой. Кто это? Внутри никого. Варо еще раз осмотрел устройство, как снаружи, так и внутри. Никого. Ни единой живой души. Но голоса были слышны, он их пусть и не отчетливо, но слышал. Засунув снова голову в коробку, Варо напряг свой слух, и замер.

Внутри кто-то говорил, что не будет больше работать за бесплатно, что он тоже рассчитывает на вполне адекватное вознаграждение. Он требует награду немедленно. В противном случае, он прекратит свою работу, и тогда все пожалеют, что связались с ним.

Шея у ученика затекла, и неудобное положение тела, не позволили дальше подслушивать ругающихся. Он медленно закрыл коробку, и, все еще находясь под впечатлением от пережитого, убрал ключ в сумку. Потом отправил туда же мешочек с деньгами, и потянув за лямку, переместил ее за спину. Ступни его ног развернулись, и взяли курс домой. Музыки и песен в его голове больше не звучало, там сейчас творилось непонятно что. Вперемежку с его собственными мыслями, там были слышны отголоски подслушанной беседы. Он шел, приближаясь к дому, даже не заметив, что отсутствие его слегка затянулось. На крыльце его встречал Ленистр. Увидев задумчивого ученика, он спросил:

– Что-нибудь случилось?

Получив в ответ успокаивающую улыбку, которая значила: « Не волнуйся, все в порядке», мастер успокоился. Читать мыслей он не умел, но по лицу Варо понял, что волноваться и правда не о чем. Они прошли в дом, и сели за остывший ужин, после которого Варо убедил Ленистра не ходить больше к первой коробке. А если и ходить, то только с ним. Вы спросите как он это сделал? Слушайте.

Он отдал мастеру все инструменты, мешочек с деньгами, а когда дошла очередь до ключа, он показал его, и убрал в карман, показав жестом, что ключ теперь принадлежит ему. Затем, изобразив пальцами шагающего человека, и похлопав себя ладонью по груди, дал понять, что теперь он будет туда ходить. На возражения Ленистра, он ответил, хлопнув в грудь себя и его. Это означало: «Вместе».

Следующим вечером они пошли к этой коробке вдвоем. Но Ленистр был не особо разговорчив в этот день, и больше наблюдал за Варо и его действиями, чем что-то делал сам. Но все же, что-то в поведении ученика изменилось. Это был тот особенный наклон головы, когда к чему-то прислушиваешься, затаив дыхание. Не осталось незамеченным и то, как он, выполнял свою работу – крадучись, словно боялся спугнуть кого-то, производимым шумом. В тот день они заменили одну шестеренку. Самую большую. Она почему-то лопнула. И хоть механизм не остановился, а продолжал исправно отсчитывать секунду за секундой, точность его была под угрозой. Ученик словно догадывался, что какой-то узел должен выйти из строя, и захватил с собой почти весь набор запчастей.

После того, как он установил новую шестеренку, он еще долго стоял, и слушал работу механизма. Ленистр подергал его за рукав, но Варо поднял вверх указательный палец, призывая к тишине. Спустя минуту, или две, удовлетворенный выполненными манипуляциями, он плавно закрыл крышку. Защелкнув замок, он спрятал ключ в карман, и жестом предложил учителю продолжить их вечернюю прогулку. Они шли по улице как отец с сыном, молча, размышляя каждый о своем.

– Ты что-то заметил, Варо?

Юноша вопросительно посмотрел на мастера.

– Там, в таймомере.

Парень махнул рукой перед лицом, как бы отгоняя муху.

– Раньше ты не прислушивался к ним. – Ленистр сделал паузу – То есть ты знал как они звучат, но ты не прислушивался к ним. Словно по звуку ты можешь выявить неисправность.

Варо, немного задумавшись, кивнул.

– Так это же хорошо, мой мальчик! Ты мне потом расскажешь о своих наблюдениях?

Ответом учителю была широкая улыбка, и очередной кивок головы.

В этот вечер они прогулялись до каждой из коробок, где Варо склонившись над механизмом, старался услышать хоть что-то, кроме мерного тик-тик-тик. К его величайшему потрясению, в этот вечер он не услышал ни единого слова. Ничего, кроме обычного звука машины. Крутился маятник, стучали шестеренки, с тихим шорохом двигались стрелки. И больше никаких посторонних шумов: бормотаний, ругани, причитаний, криков радости. Ничего.

Это был вечер потрясения. Вечер осознания упущенного чуда. Как тогда, когда увидел монету на земле, и прошел мимо. А потом вернулся, а это и не монета вовсе. Но ты уверен, в глубине души, что она была там. А пока ты возвращался, ее кто-то подобрал, оставив тебе что-то похожее на нее. Лежа на спине, и перебирая пальцами свою деревянную гроздь, он прислушивался к ее звуку, и что-то было в нем знакомое. Словно услышал в толпе знакомый голос, но не можешь различить слов, а только интонацию. Глаза уже начали осоловело закрываться, когда мысль, настолько светлая, что способна озарить все южное полушарие, буквально распахнула веки. Варо юркнул с кровати вниз, и затопотал к сумке, с которой они ходили вечером. Достал из нее ту самую, сломанную шестеренку, и вернулся к себе в кровать. Там он подвесил ее к деревянной грозди, и умиротворенный откинулся на подушку. Потом поднял руку вверх, и его пальцы коснулись дерева.

– Чертова коробка! Как же хорошо оказаться на свободе. – Это было то самое бормотание, которое он слышал накануне. Тот же голос.

Варо еще раз коснулся деревяшек, и затихший голос продолжил свои причитания. Парень закрутил как можно сильнее веревку, и отпустив ее, улегся на подушку. Он приготовился слушать рассказ сломанной шестеренки.

– Ты, наверное, ученик мастера? Можешь не отвечать, я и так знаю это. Мы, хоть и не имеем глаз, но все знаем. Знаем, и молчим. Но я не такой! Я молчать не буду! Мне, до плесени в боку надоело отдуваться за всех. Все! Хватит. Теперь я отдохну, а они пусть вкалывают как каторжники.

Я хорошо помню свой первый день. Мастер вырезал меня из куска дуба, и вставил в механизм. Помню, как я прошел свои первые шаги по зубьям другой шестеренки, и споткнулся, едва не сломав несколько зубов. Меня извлекли, и кое-где поправили, так, чтобы я не торопился, но и не отставал. Потом было обучение. Это когда тебя гоняют туда-сюда в разных режимах, выясняя, на что ты способен, и какой из твоих зубцов подлежит доработке. А потом было помазание. Меня, еще совсем юного, хотя и добротно высушенного, опустили в горячее масло. Лучше момента не было, за мою, не столь длинную жизнь. Я наслаждался, чувствуя, как оно проникает во все мои поры, как заполняет свободные пазухи, делая меня сильней, и выносливей. Примерно через неделю масляной неги, я оказался внутри, среди таких же, новеньких и вощеных.

Но, дело в том, что я не такой, как они. На них нет такой нагрузки как на меня, поэтому я не березовый, а дубовый. Соседями по цеху оказались двое. Кленовый, и Буковый. Те еще жуки, я хочу сказать. Не перетрудятся никогда. Один «белая кость», простой грязи боится, а другой все уши прожужжал, что он потомок аристократа какого-то. Ну, с Буковым я не крутился, а вот с Кленовым довольно тесно пришлось поработать. Но, основная нагрузка, как ты уже понял, ложилась на мою ось. А он только вращался свободно, подталкиваемый мной, да терся с корешем-аристократом.

Как же я любил доставать его. Специально, возьмешь, насобираешь масла густого, темного. Целый месяц копишь его, откладываешь, чтобы никто не видел. Пару зубьев вымажешь, и крутишься, ждешь, когда они до Кленового дойдут. Шаг за шагом они все ближе к нему и ближе. Поначалу я молчал, чтобы потом насладиться истошными воплями чистюли, который в каку наступил. Но со временем понял, что если предупредить его, то еще интереснее получается. Кленовый белозубик видит: дерьмо к нему идет, а сделать ничего не может. Я-то вращаюсь с напором, остановить меня – значит лишиться какого-то количества зубьев. Причем не моих. Но, как же он старается отсрочить проникновение в нечистоты, как, буквально втягивает в себя зубцы, чтобы не всей поверхностью вляпаться, а хотя бы краешком. Это зрелище дорогого стоит. Ради такого можно и еще месяцок масло по сусекам пособирать.

А потом крик. Как самая приятная в мире музыка, когда он все-таки влез в приготовленное специально для него, грязное масло.

– Дубило!!!

– Что случилось? – говорю – Чего орешь? Опять испачкался? Бедняга. Но ты не думай, я тут не при чем. Я, как только у себя на зубьях эту гадость увидел, сразу тебя предупредил. Мы же друзья. В одном механизме все-таки работаем.

Эх, славный он был Кленовый белозуб. Безобидный абсолютно. С юмором, правда, у него туго было, все близко к сердцу принимал. Но, мне кажется, погубило его влияние Букового аристократа. Я-то знаю, что бук как береза, и ничего ценного и благородного в нем нет, а вот чистюля, оказался не настолько образованным. Он начал верить во все те байки и истории, которые ему каждый день рассказывались. Потихоньку, его убедили, в том, что клен и бук, одного семейства. Что он тоже в каком-то поколении аристократ, и достоин большего. Сама судьба уготовила для него другую участь. Участь стать главным в механизме. Но для этого ему нужно задать свой ритм работы. Буковый сам бы с радостью занял место маятника, но у Кленового расположение гораздо выгоднее.