Гость нерешительно потоптался на месте, а потом нагнулся, и стал разуваться. Но нагнулся он с такой грацией, с такой легкостью, что я невольно позавидовал ему. Вскоре из одежды на нем был только мой плед. Мы придвинули кресло ближе к очагу. Продрогший гость расположился в нем, и укрылся пледом. Я подложил дрова в камин. Они быстро занялись ярким пламенем. В комнату начало вползать тепло. Мокрую одежду я отжал в раскрытом окне, и развесил над камином. Прогретая огнем, она сразу же начала источать еле заметный пар. Мокрые ботинки мы поставили тут же, на каминную решетку. Дрожь гостя унялась, он явно согревался. Лицо утратило синюшный оттенок, а зубы перестали стучать.

– Спасибо! – Сказал он, глядя на огонь.

На вид лет двадцать, невысокого роста, крепко сложен. Скорее всего, его работа связана с физическим трудом. – Подумал я. Но было в нем что-то не от простого трудяги. То, как он держал голову. Гордо, с достоинством. В движениях чувствовалась некая пластика, совершенно не свойственная грузчикам, или другим профессиям, связанным с тяжелым трудом.

Я подошел к стенному шкафу, где хранились всевозможные бумаги. Там, на нижней полке, за закрытыми дверями я держу бутылочку восхитительного вина. Признаюсь откровенно, не испытываю страсти к горячительным напиткам. Скажу более, меня страшно раздражают пьяные люди. Но, согласитесь, порой хочется после тяжелого дня, развалиться в кресле с трубкой в зубах, и потягивая из бокала хорошее вино. Такое ощущение, что три эти действия как-то дополняют друг друга, и по отдельности не имеют такого удивительного влияния. Я налил два бокала, себе и гостю. Ему нужно было согреться, а я приготовился к тому, что должно было вскоре произойти. Проработав с людьми довольно долго, я научился улавливать момент, когда человек хочет чем-то поделиться. А учитывая, мокрую одежду, и мое гостеприимство, сидящий в кресле обязательно вскоре заговорит. Бокал вина ему только поможет в этом.

Камин слегка потрескивал разгорающимися поленьями, гость сидел, и казалось, прислушивался к чему-то. Потом тряхнул головой, прогоняя наваждение, отпил из бокала, и заговорил.

– Я теперь ко всему прислушиваюсь. – Он повернул голову в мою сторону. – Вам не кажется, что в звуках, окружающих нас, можно что-то услышать?

– Что услышать? – Спросил я.

– Почти год назад я стал отцом. – Начал свой рассказ мой ночной гость, после долгой паузы. – Ребенок был желанный, и мы оба, я и жена, с нетерпением ждали его появления. Но родился он не как все. Он появился на свет в абсолютной тишине. Мне рассказывала потом повитуха. Сам то я не присутствовал, боюсь зрелищ такого рода. Но с ее слов, в момент рождения, она словно бы оглохла. Все вокруг наполнилось тишиной. Даже жена, тяжело дышавшая в тот момент, замерла и затаила дыхание. И в этот миг появился он. Открыл глаза, сделал первый вдох, набрав полную грудь воздуха. Но, вместо того, чтобы закричать, и возвестить всему миру о своем рождении, он просто облегченно выдохнул. Это был выдох путника, который прошел трудный путь, и наконец добрался до цели. Казалось, младенец вдохнул в комнату жизнь. И она вновь наполнилась звуками. Разными. Обыденными. К которым мы настолько привыкли, что не замечаем их вообще. Но именно так звучит жизнь. Даже тишина имеет свой голос. Нам только кажется, что она молчит. А ведь она говорит. На своем, особенном языке.

Ребенок не издал ни звука. Ни при рождении, ни потом. Жена приняла это как проведение Божье, как испытание, которое было послано ей. Мать не может меньше любить ребенка только за то, что он немой, или калека. Мать любит свое дитя просто так, всем сердцем, не взирая ни на что. И нет ничего в мире чище материнской любви. Другое дело отцовская любовь. Никто не может сказать, что это такое. Да, она есть, но какая? В чем выражается? Не знаю. Что я почувствовал, когда впервые увидел сына? Всеобъемлющую любовь к этому крохотному созданию? Нет. Я почувствовал волшебство. Касание чуда. Рождение жизни. В младенце, что сейчас лежал на руках жены, есть душа. Она делает его живым. И мне совсем неважно сможет он говорить в будущем, или нет. Он мой сын. Он часть меня, и часть моей души.

Ребенок рос смышленым, и подвижным. Хлопот с ним у нас не возникало. Хоть он и молчал все время, но, мне кажется, понимал гораздо больше тех, кто не умолкает вообще. Мы были счастливы. Все втроем. Как вы догадались, эта идиллия не могла продолжаться бесконечно долго. Вскоре я стал замечать, что жена как-то по-другому смотрит на сына. Не так как раньше, с безграничной любовью. Теперь в ее взгляде порой читалась тревога, или недоумение. Я спрашивал, но она отмахивалась, говоря, что нет ничего серьезного. Может, она не хотела говорить, потому что боялась, что я не пойму ее. Может, не знала, как об этом сказать. Я терпеливо ждал, но видел, как она меняется. Теперь уже было ясно, с ней что-то происходит. И вот, однажды, она собралась с силами, и призналась:

– Милый, мне кажется, я слышу нашего малыша.

На мой недоуменный взгляд она продолжила:

– Я знаю, он не говорит. Но, когда он на меня смотрит, и я слышу его дыхание, я готова поклясться, что слышу его голос. Едва различимый, почти незаметный. Он напевает мою колыбельную. Ту, что пою каждую ночь. Я начинаю подпевать ему, и он, видя, что я услышала, улыбается мне.

И тогда я испугался. Испугался по-настоящему. Дело в том, что наша работа связана с большим риском. Мы семья цирковых актеров, и наши выступления требуют предельной концентрации. От этого зависят наши жизни. Поэтому, когда партнер начинает слышать голоса, жди беды.

Ночной гость замолчал, и допил остатки вина. Я понял, что наступила трагическая часть рассказа. Некоторое время гость глядел на прогорающие поленья, потом встал, и проверил высохла ли его одежда, развешенная на камине. Я поднялся со своего места, и наполнил опустевшие бокалы. Гостю, чтобы смягчить воспоминания об утрате, и себе, за компанию.

– Мы репетировали, когда она сорвалась. – Продолжил он, после нескольких глотков вина. – Номер был несложный, и я даже представить не мог, что такое может случиться. Мы летим навстречу друг другу, еще мгновение, и я почувствую ее пальцы в своей ладони. Но, за мгновение до этого она отводит взгляд в сторону, словно услышала что-то. Будто хотела обернуться на чей-то голос, позвавший ее. Кончиками пальцев я почувствовал холод воздуха, который колыхнулся, когда ее пальцы прошли в сантиметре от моих. Она поняла, что ошиблась слишком поздно. Глаза расширились, в них мелькнул испуг. Потом, смирившись с неизбежным, она закрыла их, и полетела вниз, навстречу своей смерти. А я смотрел, не в силах что-то сделать, видя, как она летит, приближаясь к земле. Такой я ее и запомнил навсегда. Летящей. Не падающей, а летящей. Волосы развиваются, глаза закрыты, а в уголках губ спряталась улыбка.

Вот так, полгода назад я стал вдовцом. Единственным близким человеком для меня теперь был сын. Тогда я и понял, что такое материнская любовь. Почувствовал и испытал. Когда всего себя отдаешь без остатка, а взамен получаешь улыбку. Простую детскую улыбку. Или чувствуешь, как тебя обнимают маленькие ручки. Обнимают, и прижимаются к тебе с такой безграничной любовью, которую не выразить и миллионом слов. Я словно растворился в сыне, проводя каждую свободную минуту с ним. Но работу не бросил, все также продолжая выступать на арене цирка. Мои номера стали одиночными. Гимнасту, у которого разбился напарник очень сложно подобрать замену. Никто не хочет доверять свою жизнь тому, с кем уже однажды случилось несчастье. Я выступал отрешенно, словно выполнял заученные команды и движения, а мой разум отключался. Фантазия переносила меня к сыну, или я вспоминал наши с покойной женой выступления. На качестве это не отражалось, мы же профессионалы, и можем выполнять нашу работу чуть ли, не с закрытыми глазами. Но чем больше я думал об этом, тем больше мне казалось, что есть нечто неуловимое, что-то постоянно ускользающее от моего взгляда. То, что окружает меня постоянно, но остается невидимым.

Пару месяцев назад я понял, о чем незадолго до смерти, говорила жена. Понял потому, что услышал. Среди шума аплодисментов, после выступления, я услышал ее. Хлопки в ладоши, разные по силе, и тону, сливались в один общий гул, схожий с грохотом водопада. Однако слух выбирал отдельные из них, какой-то определенной громкости и тональности, и они стали превращаться в слова. Она говорила со мной. Только вместо губ у нее была тысяча рук. Вначале я улавливал лишь ее интонацию, но от выступления к выступлению, вскоре различал отдельные слова, а иногда и целые фразы. Мне хотелось, чтобы овации длились как можно дольше, чтобы я мог спокойно поговорить со своей женой. Сказать, как сильно ее люблю, услышать ее ответ.

Голос рассказчика дрогнул, а в отблесках пламени камина сверкнула мокрая от слез щека. Тогда я понял, что когда открыл дверь, и впустил гостя на порог лечебницы, лицо его было мокрым вовсе не от дождя, а от слез. И красные глаза совсем не от холодного ветра. Я понял, почему он с удивительной легкостью и грацией наклонялся, чтобы развязать шнурки и разуться. Те вопросы, которые появлялись, вскоре сами находили ответ. Одно только никак не укладывалось. Что он здесь делал в столь поздний час? По всему получалось, что сумасшедший сам пришел в лечебницу для душевнобольных. Случай небывалый, такого еще не было. Я отогнал от себя эти мысли, и продолжил слушать гостя.

– Понимаете, – сказал он. – Со мной что-то происходит. Я вижу это, но ничего не могу с собой поделать. А еще мне страшно. Но страшно не за себя, а за сына. Кто позаботится о нем, когда меня не станет. Должен быть какой-то страховочный вариант, на тот случай если вдруг со мной случится непредвиденное. А задумываться над этим я начал совсем недавно. И знаете почему?

Гость вопросительно посмотрел на меня.

– Нет, не знаю. – Покрутил я головой.

– Теперь я не слышу жену. – Он встал с кресла, и подошел к развешенной на камине, уже просохшей одежде. Снял ее, и принялся одевать. Ему было приятно, он кряхтел от того что она горячая. Последними были туфли. Хоть он и понимал, что они не просохли полностью, но все равно собирался уходить. Я выглянул в окно. Дождь не закончился, но заметно утих.

– Пора? – Спросил я вставая.

– Да. – Гость кивнул. – Спасибо за то, что пустили переждать непогоду, за то, что выслушали, и за вино. Вино у вас просто удивительное.

Мы вышли из кабинета, но теперь не быстро двигались по коридору, а шли не спеша, словно оба о чем-то задумались. Я размышлял о том, что идущий рядом человек исцелился, и больше не слышит голос умершей жены. Возможно осталась привычка прислушиваться к окружающим звукам, но это вскоре должно пройти. Что это было? Временное помешательство, или еще какое-то отклонение? А может дар, позволяющий поговорить с тем, кто покинул тебя навсегда. Ночной гость подошел к двери, и взялся за ручку. Но перед тем как надавить на нее обернулся.

– Мне не хватает ее голоса. Я теперь не выступаю ради аплодисментов. И она больше не говорит со мной голосом тысячи ладоней. Ее я больше не слышу. – Он тяжело вздохнул. – Теперь я слышу ЕГО.

– Кого? – Недоуменно спросил я.

– Сына. – Ответил гость, и чуть помолчав, продолжил. – Мы иногда разговариваем, или поем колыбельную, которую ему пела мать.

Я подумал тогда, что хорошо было бы, если сегодняшний гость пришел и завтра. Это уникальный случай. Человек подошел вплотную к грани безумия, и находится в одном шаге от него. Он пока еще может осмысленно говорить, и не понимает, что тяжело болен. Но скоро иллюзия полностью поглотит его рассудок.

Гость пожал мою руку, вновь прозвучали слова благодарности. Потом он окинул взглядом помещение, и открыл дверь.

– Доброе место. Хороший приют. – Произнес он, но слова адресовались не мне. Было похоже, что он разговаривал сам с собой. Что-то вроде мыслей вслух. Гость поднял воротник куртки, и втянув голову в плечи, зашлепал по лужам прочь от лечебницы. Я еще немного постоял, глядя ему вслед, притворил дверь, закрыл замок, и вернулся к себе в кабинет. Весь следующий день я ждал появления ночного гостя вновь, но тщетно. Он не появился ни на следующий день, ни через день. Больше мы никогда не встречались. Однако примерно через месяц, поздно вечером, в дверь лечебницы постучали. Когда я открыл ее, то увидел на пороге большую корзину. В ней, укрытый одеялом до самого носа, спал ребенок. Рядом лежала записка с именем «ВАРО».