Его слова еще висели в воздухе, когда со стороны повозок раздался ружейный залп, и оба бунтаря рухнули на вытоптанную землю. Мексиканец выругался самыми грязными словами и снова навел пистолет на Хопкинса.

Крючконосый, бывший, видимо, стреляным воробьем, не теряя времени на лишние объяснения, ловко прыгнул в сторону, перемахнул через забор и бросился наутек, лавируя между быками.

Крамер встал в полный рост, прицелился и выстрелил. Сизое облако порохового дыма на какое-то время окутало Крамера, он потерял из виду панораму сражения и не заметил, что за мгновение до его выстрела пятый грабитель, не сказавший за все это время ни слова, сделал резкое движение вправо, намереваясь прыгнуть в загон вслед за крючконосым, и поневоле прикрыл собой Эмиля Умберто. Пуля Крамера, предназначенная мексиканцу, угодила прямо посреди лопаток пятого участника банды. Ударом свинца того бросило вперед, и он всем телом упал на спину главарю. В то же мгновение Эмиль Умберто выстрелил в Хопкинса, но мертвый сообщник толчком в спину предотвратил смерть маленького шерифа. Мексиканец устоял на ногах, но пошатнулся, сбил прицел, и его пуля ушла в полуденное синее небо.

Эмиль Умберто затравленно озирался: он понял, что окружен, а битва проиграна. Со стороны повозок быстро приближались трое с ружьями, отход назад закрывал Крамер с кольтом наготове, а перед ним все так же неколебимо стоял Джеймс Хопкинс.

Мексиканец тоскливо посмотрел в сторону загона, где скрылся его приспешник.

– Не надейся, – сказал Крамер, проследивший за его взглядом. – Пристрелю, шагу сделать не успеешь.

– Твой выстрел уже прозвучал, законник! – насмешливо сказал мексиканец и медленно обернулся.

– У меня их еще пять, – недобро улыбнулся Крамер и показал мексиканцу кольт.

– Отличная вещица, мистер!

– Рад, что тебе понравилась, – произнес Крамер и положил ладонь на курок. – Брось нож, руки за голову и стань на колени! Живо!

– Нет, Фил, не стреляй! – громко сказал Хопкинс. – Оставь его мне.

В это время Саттер, Керук и Барнетт подошли к месту сражения и направили стволы на мексиканца. Разглядев участников засады, грабитель деланно развеселился:

– Ваше Императорское величество, мое почтение! – глумливо выпалил он. – Мы тут немного пошалили с вашей собственностью! Аха-ха!

– Мерзавец! – воскликнул владелец «собственности», лицо его перекосило гневом. – Тебе дорого станут эти десять быков! Ты отправишься на виселицу, не будь я Джон Саттер!

В это время Джеймс Хопкинс снял жилет, скинул на траву широкополую шляпу, стянул через голову рубашку, аккуратно сложил ее поверх шляпы и увенчал стопку одежды своим неразряженным пистолетом. В его руках остался только индейский томагавк.

Шериф отошел на десять шагов и обратился к мексиканцу:

– Иди сюда, жирный боров. Посмотрим, что осталось от твоей удали.

– Ты даешь мне шанс, крысеныш? – ухмыльнулся Эмиль Умберто.

– Да. Продлишь свою жизнь на время схватки. К тому же, если победишь, проживешь еще несколько часов, пока тебя дотащат до виселицы.

– Хорошее предложение! – ощерился мексиканец.

Крамер оценивающе поглядел на противников.

Эмиль Умберто на две головы выше и в два раза тяжелее шерифа, но и Хопкинс производит сильное впечатление. Его тело словно сплетено из сучьев и веток, а вокруг туловища деревянные мышцы образуют сплошной непробиваемый каркас. Поигрывает шериф топором, разминает кисти, а под кожей на руках перекатываются гибкие ивовые прутья. Кажется, выстрели в него – и пуля не пробьет, застрянет. Нелегко дались Джеймсу Хопкинсу двадцать лет работы в лесу.

Мексиканец тщательно вытер руки от крови, зачерпнул горсть пыли и растер ее в ладонях. Рукоять ножа вытер о рубашку убитого сообщника, взвесил клинок в руке, по-бычьи пригнул голову и враскачку двинулся к противнику.

Оба понимают свои преимущества и слабые места. Эмиль Умберто знает, что с ножом против топора не сдюжить, но на его стороне рост, вес и длинные руки.

Топор с рукоятью в пятнадцать дюймов дает Хопкинсу серьезные преимущества, но если тяжелый мексиканец собьет его с ног и навалится – считай, крышка. Единственная ошибка будет стоить жизни.

Сверкает на солнце отточенный край широкого лезвия, матово отсвечивает тупой набалдашник со стороны обуха. Боится мексиканец набалдашника: один удар по руке – и ты безоружен. Страшен топор в ближнем бою, не случайно из обширного арсенала холодного оружия белых людей индейцы полюбили именно короткий абордажный топор испанских пиратов и дали ему свое грозное имя – томагавк.

Бой ножа против топора скоротечен, длится до первой осечки. Руки-ноги береги! Промахнешься – и жить тебе останется меньше секунды.

Противники сблизились, между ними не более пяти ярдов. Пригнувшись, напряженно пританцовывают по кругу, примеряясь к первому выпаду – битва нервов и хладнокровия.

Хопкинс держит топор за рукоять в пяти дюймах от лезвия. Такая хватка оставляет рычаг для атаки и позволяет отбивать выпады противника. Вопреки ожиданиям мексиканца шериф топором не размахивает, его движения экономны и точны. Он явно не торопится нападать, но ждет атаки Эмиля Умберто.

Сейчас дождешься, крысеныш!

«Хэк!» – выпускает воздух мексиканец и делает первый выпад. Велика дистанция, не достанет. Снова топтание по кругу. Четыре руки описывают в воздухе кривые восьмерки; движения нервны, прерывисты; отвлечь противника, обмануть ложным шагом, заставить ошибиться.

Зрители молча смотрят с четырех сторон.

«Хы-а!» – снова выпад. «Клак!» – отбивает топор лезвие ножа, и, словно гадюка из виноградной лозы, шериф стремительно бросает свое тело вперед и чуть левее. Летит по дуге деревянный кулак на гибких сучьях, врезается справа в пышную физиономию Эмиля Умберто. Хрустит скуловая кость, на мгновение гаснет свет в глазах у мексиканца, но усмехается жирный боров: тебе, крысеныш, меня не свалить. Правда, правая сторона лица налилась свинцом и пульсирует. И с глазом что-то приключилось. Мутно все в глазу, вроде видит, а вроде и нет. Это чепуха, главное, руку под удар не подставить, не дать себя обезоружить.

Боится мексиканец, не сближается, но знает, что рано или поздно придется ему преодолеть те несколько дюймов, что дают фору топору противника.

Не торопится Хопкинс, время работает на жилистого легкого шерифа. Тяжел мексиканец, все-то две минуты траву на лугу вытаптывает, а уже пыхтит, хватает ртом воздух, как лосось на берегу, ноги переставляет медленно. А может быть, притворяется, бдительность усыпляет?

Чтобы понять намерения противника, надо смотреть ему в глаза. Будешь следить за ножом, прозеваешь удар. Нож только повторяет то, что секундой раньше было в глазах. Смотри в глаза, Хопкинс, лови момент, когда в южных креольских зрачках появится отчаянная решимость покончить с крысенышем.

«Клак-клак!» – лезвие по топору; топор по лезвию – «Клак-клак!» Это все разведка, это не настоящее, лови последний выпад. Смертельный.

Вот что-то сверкнуло в черных глазах Эмиля Умберто, чуть дальше отвел он руку для удара, чуть ниже присел на правую ногу, чуть замедлил движение, напрягая мышцы для решающего прыжка! Но мгновением раньше все это прочел Хопкинс в его глазах и на короткий миг опередил грузного соперника. Летит боевой топор мивоков в горло врагу. Ох, не отбить его мексиканцу, ибо рука занесена для удара. И увернуться не получится, готовил атаку, к обороне уже не перейти: ноги не так стоят, центр тяжести смещен. Видит Эмиль Умберто полет топора, все понимает, а поделать ничего не может. Разве что голову наклонить хоть немного, чтобы не в шею, чтобы не разрубило кадык сверкающее лезвие. Врезается тяжелый топор стальной верхней кромкой в нижнюю губу, разбивает кожу, рвет мышцы, крошит зубы. Плюется мексиканец кровавой слюной и осколками зубов. Кашляет: подавился на вдохе собственными ошметками. Во рту соленая кровь мешается с мерзким вкусом железа и вытекает густым потоком, заливает сорочку на груди. А шериф по инерции проскакивает за спину и отвешивает издевательский пинок под зад своим сбитым сапогом, уничтожая достоинство джентльмена удачи.

Ах! Рассекает воздух клинок! Клак – отбивается топор, и тут же набалдашник бьет по колену сбоку. «Уууыыы!» – ревет мексиканец. Правый глаз совсем заплыл, ничего не видит; левая нога отнялась, не стоит, не идет. Но рука все еще сжимает рукоятку ножа. Бешенство в глазах Эмиля Умберто. Ярость наполняет силой для последнего броска: задавлю, крысеныш!

Зрители расслабились, потешаются: очень уж забавно слышать, как мексиканец произносит оскорбительные эпитеты сквозь выбитые зубы. Как циклоп, с кровавой пеной у рта, озирает единственным оком Эмиль Умберто своих палачей. Кто ближе к нему, кто обиднее всех смеется?

Полуденное июньское солнце достигло зенита, пригрело пыльную землю. Запеклась, почернела свежая кровь на бычьих тушах и телах людей. Прав крючконосый, надо было грузить добычу и удирать. Да кто же знал, что все так скверно кончится?

Ведь не был сеньор Умберто злым человеком! Любил хмельные пирушки и разбитных веселых сеньорит из Мехико; нищим подавал, не скупился; на церковь честно жертвовал десятину. Где же благодарность, где милосердие твое, святая дева Мария? Неужто позволишь отправить на бойню набожного христианина за десяток быков возомнившего о себе чужеземца?

В окружении врагов стоял, приклонив раздробленное колено, знаменитый на всю Мексику угонщик Эмиль Хоакин Гонсалес Умберто. Улыбались враги, отпускали скабрезные шутки, и не было смысла просить пощады. Убийство, изнасилование и угон скота – вот три провинности, за которые тюремное заключение в Калифорнии не предусмотрено. Правда, три петли на шею не влезут, но и одной прихватят – не сорвешься.

– Вставай, мерзавец! – с презрительной улыбкой сказал Саттер и горделиво шагнул вперед, к поверженному грабителю. – Проиграна твоя битва. Сегодня же вечером сдохнешь на виселице.

Мексиканец поднял голову, тяжело опираясь на здоровую ногу, встал в полный рост и мутно поглядел на Саттера. Не зря святая дева Мария уберегла его руки от бронзового набалдашника. Убить бы хоть одного – и сто лет в родной деревушке Сан-Педро будет жить легенда, как Эмиль Умберто сражался с легионами гринго и в предсмертной агонии выпустил кишки самому Императору.

Последним отчаянным усилием мексиканец оттолкнулся от земли, занося нож для удара. В глазах Саттера появились тревога и недоверие: он не предполагал, что кто-то может покуситься на его Императорское величество, и совершенно не был готов к защите. И в тот же миг, словно пастуший хлыст, сухо треснул «Уокер» в руке Филиппа Крамера. Плечо мексиканца дернуло раскаленными клещами, рука его безвольно повисла и выронила оружие. Пуля раздробила кость и порвала плечевую артерию. Эмиль Умберто охнул и медленно опустился на колени; с удивлением посмотрел на рукав рубахи, мгновенно набухший алой кровью, и силы окончательно оставили его. Он побледнел, сел на землю, бессмысленно огляделся, аккуратно прилег на бок и закрыл глаза. Из маленькой дырочки с ровными краями толчками вытекала кровь и смешивалась с навозом и грязью.

Джеймс Хопкинс молча натянул рубашку, надел жилет, взгромоздил на голову шляпу и взял свой старинный пистолет. Крамер следил за его манипуляциями, но пистолета не убирал. Когда Хопкинс закончил, он громко сказал:

– Поздравляю, дружище! Это был славный и честный поединок, но он еще не закончен. Этот полудохлый койот все равно не доживет до виселицы, так что…

– Я свою работу сделал, – спокойно ответил Хопкинс. – Не доживет до виселицы – пусть подыхает здесь.

Тут Саттер, пребывавший во время их разговора в некотором оцепенении, оживился и произнес:

– Если позволите, джентльмены…

Хопкинс в ответ пожал плечами и отвернулся. Саттер вынул из кобуры свой черный «Драгун», с легким усилием взвел курок и, прошептав «Во имя Отца и Сына и…», выстрелил мексиканцу в голову.

Лишняя дырка не могла обезобразить облик Эмиля Умберто более, чем он уже был обезображен. Голова его дернулась, но тело осталось неподвижным.

– Готов, – констатировал Саттер. – Но, джентльмены, мы упустили еще одного! Он не сможет далеко уйти пешим порядком, так не отправиться ли нам в погоню?

– По лесу, без дороги лошади не пройдут. Нам придется догонять его на своих двоих, – ответил Хопкинс. – Никуда он не денется, а нам на сегодня хватит приключений.

– В таком случае, прошу внимания, джентльмены! – провозгласил Саттер. – Я искренне благодарен вам за оказанную услугу и прошу оказать мне честь разделить с вами скромный ужин в Новой Гельвеции.

– Благодарю за приглашение, мистер Саттер, но, боюсь, нам придется отклонить ваше предложение. Нас ждут неотложные дела, – вежливо ответил Крамер.

– Послушай, Фил, – сказал Хопкинс, отведя Крамера в сторону. – Сейчас уже за полдень. Даже если мы отправимся, не медля ни минуты, прибудем к твоим покойникам только к вечеру, и все равно нам придется дожидаться утра, чтобы как следует изучить место преступления. Нам надо отдохнуть, привести себя в порядок и, в конце концов, когда ты последний раз спал на простынях?

– Но там Сэм, он ждет…

– Я отправлю к нему в помощь кого-нибудь из своих.

– Ну, если так, то… – пробормотал Крамер, которому вдруг смертельно захотелось хорошенько выспаться на белой, крахмальной простыне, постеленной на мягкую, пуховую перину.

– Пожалуй, у меня нет причин отклонять ваше приглашение, мистер Саттер, – торжественно сказал он.

– Прекрасно, джентльмены! – с довольным видом воскликнул Джон, но тут же на его лицо легла тень озабоченности. – Джеймс Хопкинс, полагаю, я могу взять себе имущество этих мерзавцев в качестве компенсации причиненного ущерба?

– Нет, – грубовато брякнул Хопкинс. – Имущество преступников поступит в распоряжение муниципалитета Сакраменто. А ты заберешь туши своих быков и скормишь старателям, квартирующим в твоем Форте. Если хочешь еще какой-то компенсации, можешь обратиться в органы власти в порядке, установленном муниципалитетом города или республиканским правительством, членом которого ты являешься уже десять лет, – съязвил шериф напоследок.

Саттер помрачнел и, ничего не ответив, пришпорил коня, которого к нему подвел Керук.

– Всего наилучшего, джентльмены, – подал голос Питер Барнетт. – Встретимся вечером за ужином.

Индеец лишь молча поклонился и последовал за хозяином.

Шерифы отсалютовали им и направились к повозкам. Проходя мимо трупов Скотти и Деррика, они задержались для досмотра личных вещей преступников, однако не нашли ничего примечательного.

– Жаль… – с участием сказал Крамер, глядя в широко раскрытые глаза голубые глаза Скотти. – Хорошие были ребята.

– Сами виноваты, – жестко ответил Хопкинс. – Надо было тщательнее выбирать друзей.

– Я не спорю, – миролюбиво сказал Крамер. – Но все равно жаль. Кстати, ты ведь обещал их не убивать.

– Нет. Я обещал их не преследовать и слово сдержал.

– Шельмец, – хмыкнул Крамер. – Идем скорее, я дьявольски голоден.

Они приторочили своих лошадей за уздечки к повозкам, заняли места на козлах и отправились в Сакраменто.

Пока мальчишка-посыльный разыскивал помощников Хопкинса, шерифы наспех перекусили свежим овечьим сыром, запивая его отличным красным вином.

Через час явился первый помощник Хопкинса. Это был смышленый малый тридцати лет по имени Мигель Эрнесто, которого тут же отрядили в помощь одинокому Сэму Джонсону. Получив подробнейшие инструкции, он отправился домой, наскоро собрал дорожный мешок и к вечеру благополучно прибыл к месту назначения, о чем наши герои узнали несколько позже.

Двум другим помощникам, явившимся далеко за полдень, было велено взять полдюжины арестантов, отбывавших наказания за мелкие нарушения; сформировать из них похоронную команду, снабдив надлежащим инструментом; прибыть на место сражения и ликвидировать его последствия. Для перевозки трупов Хопкинс выделил подчиненным две трофейные повозки, добытые в сегодняшнем бою.

Сделав необходимые распоряжения, они отправились в резиденцию Джона Саттера. Проезжая по центральной улице Сакраменто, Хопкинс указал Крамеру на отель, принадлежавший его шурину.

– Кстати, Джеймс, – оживился Филипп, – что говорил мексиканец о твоей сестре?

Хопкинс холодно посмотрел на приятеля и твердо ответил:

– Он никогда и ничего не говорил о моей сестре, Фил. Никогда и ничего.