Она плакала, а баронесса утешала её своим участием, близостью, теплом присутствия. Что она могла сказать ей? Она не была на подобном месте, муж её хоть и стар, но он не был жестокосердным. Барон Годвин часто отлучался ко двору короля, и баронесса могла позволить себе отношения на стороне, она была сама себе хозяйкой. Здесь же случай более, чем тяжёлый.

– Потерпите, дорогая, наберитесь терпения, молитесь. Наступит момент, и он оставит вас в покое, я же говорила вам.

– Не ранее, чем он сделает мне ребёнка, а этого не будет никогда! Я чувствую, он бесплоден, он только зря мучает меня! Во всём, в его глазах, виновата я! Опять – я!

– О, Господи, он помешался на своём наследнике, ей-богу…

– Иногда мне кажется, что я сама готова подсыпать ему крысиного яда!

– О чём вы? Боже…

– Конечно, я никогда этого не сделаю! Никто здесь не сделает! Здесь все его боятся… И я боюсь.

– Вам надо успокоиться и отдохнуть, хорошо выспаться. Мой вам совет. А ребёнок… Многие ли отцы воспитывают своих детей? Не торопитесь, найдите время, момент, верного человека, и сами выберите отца для своего ребёнка. Это будет вернее, чем ждать Что-то от него…

– О Боже, о чём вы?

– Пойдёмте. – Баронесса уложила Анию на кровать и укрыла тёплыми одеялами. – Я скажу, чтобы вас не беспокоили. Вам надо отдохнуть. Насчёт ужина я распоряжусь сама, я справлюсь. Отдыхайте. – Она дёрнула шнурок, и Анию отгородил тяжёлый полог кровати.

Да, только сейчас она поняла, что это была хорошая идея. Выспаться, забыться сном. Что может быть лучше? Быстро заснула, провалившись в сон.

Когда она проснулась, никого в комнате не было. Никто её не разбудил, горела свеча в подсвечнике, в своём углу спала камеристка.

Ания обомлела. Уже ночь? Почему её не разбудили к ужину? Как всё прошло без хозяйки? Где баронесса? Она быстро поднялась и надела тёплый халат. Оказывается, она уже была в одной ночной рубашке. Когда её успели переодеть? Почему она ничего не помнит?

Хотелось есть. Конечно, за обедом она почти ничего не съела, а ужин пропустила. На кухне должен быть свежий хлеб, должны были сегодня выпечь. Освещая себе путь свечой, Ания спустилась с лестницы. Но до кухни не дошла, остановилась, прислушиваясь, на последней ступени. В гостиной кто-то разговаривал, горел камин, в полумраке ничего не было видно. Машинально она прикрыла огонёк дрожащей свечи ладонью.

– …Мне не нужны эти скандалы, ты, я думаю, не такой дурак, чтобы это не понять. Для тебя это просто поступок. Да, вот он я какой, посмотрите. Я встал, я ушёл. Плевать на отца, на гостей, на всё плевать. Это же я! А они? Ты знаешь, о чём подумают они и что расскажут где-нибудь там? Барон Дарнтский издевается над своим сыном. Да, он собирается лишить его наследства, он собирается лишить его титула…

– Это так и есть.

Ания узнала голоса старого барона и его сына.

– Это не тебе решать! Это не твоё дело!

– Слухи уже ходят по всему графству. И вы не скрываете своих намерений… – Барон Элвуд не дал сыну договорить, перебил:

– Бедненький, ты на это надеешься? Вдруг, все узнают об этом и заступятся за тебя, страдальца. Не будет! Слышишь? Я не доверял твоей матери, ты – не мой сын, я не собираюсь передавать земли сыну абы кого.

– Моя мать была благочестивой женщиной. И я – ваш сын, вы это прекрасно знаете. Она представляла враждебный род, и свою неприязнь к ней вы перевели на меня. Вас заставили жениться на ней против воли, вы ненавидели её, а теперь ненавидите меня…

– Заткнись! Что ты в этом понимаешь?

– Вы за все эти годы давно бы развелись с ней и отправили бы её в монастырь, но она не давала вам повода… – Ания дёрнулась всем телом от звука пощёчины. Он бил его! Бил своего сына за правду!

Всё внутри её сжалось. Уж кто, как не она, знал тяжесть его ладоней, силу его гнева. Она почти физически ощутила боль всем телом.

Но барон Орвил через время продолжил, Ания уловила в тишине его глухой голос:

– Она была праведной женщиной, вам не в чем было её упрекнуть при жизни и уж, тем более – после смерти…

Ещё одна пощёчина оборвала его слова, и Ания качнулась на слабеющих ногах. Он бьёт его! Бьёт его! Это как пинать бессловесную собаку! Она не ответит!

– Я – ваш сын… – он опять заговорил. – И вы это знаете… И это вас злит… Потому что я не такой, как вы…

На этот раз пощёчин было две, и Ания не выдержала, бросилась вниз, воскликнув:

– Перестаньте бить собственного сына! Что вы делаете?

Оба барона удивлённо смотрели на неё. Барон Орвил стоял с опущенной головой, смотрел через упавшие на лоб волосы поверх пальцев ладони, которой вытирал кровь из разбитого носа. Барон Элвуд осмотрел жену с ног до головы.

– Где твоя камеристка?

– Спит…

– Что ты здесь делаешь?

– Я захотела есть…

Барон усмехнулся от этих слов, отворачиваясь от сына.

– Это похвально, значит, ты не больна. Баронесса сказала, что, возможно, это болезнь. Ты отказалась от ужина, тебя раздели и уложили.

– Я ничего не помню. – Ания бессильно покачала головой и встретилась глазами с молодым человеком. Они смотрели друг на друга поверх плеча барона.

– Возвращайся к себе. Я пришлю горничную с остатками ужина.

– Хватило бы хлеба и молока.

– Хорошо. Иди к себе, – повторил настойчиво.

Ания медлила, смотря в лицо мужа. Тот стоял, опираясь на свою трость, как же ненавистна была ей его фигура, даже то, как он стоял, чуть откинувшись назад, расслабив больное колено. Ания бросила короткий взгляд на Орвила за спиной отца, и старый барон понял, куда она смотрит.

– Знаешь, – он с трудом разжал стиснутые от гнева зубы, – иди-ка ты лучше в нашу спальню, а я сейчас приду…

Ания хрипло выдохнула в возмущении. Он прекрасно знал, как унизить своего сына –соперника. Нет ничего лучше, как показать ему, кому принадлежит та, кто нравится.

Барон заметил её реакцию и чуть заметно улыбнулся, от этой улыбки по лицу пошли тени. Он победил. «Пусть он идёт к себе и пусть знает, что сейчас я буду спать с той, о которой ты только мечтаешь… Пускай слюни, молокосос…»

Но Ания вдруг заспорила:

– Я не могу сегодня… Мне и правда как-то нехорошо… – Барон перебил её:

– Ничего, я сделаю тебе хорошо, подожди.

– Нет!

Он, не веря своим ушам, повёл подбородком в удивлении.

– Что? Я не понял тебя.

– Нет… Я пойду к себе, а вы пришлёте мне горничную с молоком…

– Да? А может, мне самому сбегать на кухню тебе за молоком? Что ты тут командуешь? Я сказал, где ты должна быть, значит, ты должна там быть. Понятно? Я сейчас приду. – Последние слова он процедил через стиснутые зубы. Отвернулся, давая понять ей, что разговор окончен. Встретился глазами с Орвилом. Тот опустил вниз окровавленную ладонь, смотрел по-прежнему исподлобья.

– Иди, ложись, – приказал и ему барон, обернулся к жене. – Ты ещё тут? Почему ты такая непонятливая?

– Я пойду к себе…

– Нет, ну знаешь… – Он удивлённо покачал головой. – Тогда я тебя отведу сам. Хорошо?

– Оставьте её, милорд, – это вмешался барон Орвил. – Баронесса сильно опасалась за здоровье миледи. Незачем сейчас спорить из-за ерунды…

– Из-за ерунды? – переспросил барон и медленно перевёл взгляд на лица сначала сына, потом жены. – Что-то я вас не понимаю. Что это вы вдруг друг друга выгораживаете? Сначала эта! Пришла тут чуть ли не в ночной рубашке заступаться за своего любовника, да? Потом он, сам-то сопли не утёр, а всё туда же? Что это такое, ребятки? Сами признаетесь?

Ания потеряла дар речи, от неожиданно навалившегося ужаса её начало трясти в ознобе, будто было что-то, в чём она могла признаться.

– Вы ошибаетесь, милорд, – первым заговорил Орвил, уловив её замешательство. Барон повернулся к нему, а тот, воспользовавшись моментом, махнул ей рукой, чтоб уходила от греха подальше, а он возьмёт всё на себя.

И Ания не стала ждать, гонимая страхом, подхватила полы халата и побежала вверх по лестнице, чуть подсвечивая себе затухающей свечой. Залетела к себе, набросила засов и быстро нырнула под одеяло, сжалась в комок. Как же она замёрзла! Какие стылые эти одеяла! Её колотило, сердце стучало от ужаса. Она уже не чувствовала голода, только нечеловеческий страх.

Лишь потом она поняла, что она-то ушла, а Орвил, он остался один на один с этим извергом. Опять будет бить его? Будет хлестать его по лицу?

Зачем, зачем я только влезла? Только хуже сделала. О, Боже!

Молилась, шепча молитвы исступлённо. Боялась услышать стук в дверь. Что, если он решит довести обещанное до конца и придёт к ней?

Но барон не пришёл, и, успокоившись, уставшая Ания смогла уснуть, продолжая думать о молодом бароне.

Глава 10

На Рождество все дарили друг другу подарки, и Ллоис дождалась его в комнатке под лестницей, подарила связанные перчатки. Эрвин удивлённо улыбался ей, примеривая подарок на руки.

– Ну как? Покажите. – Девушка крутила его руки в ладонях, осматривая вязку со всех сторон. – Как раз? Мне кажется, вот здесь вот чуть-чуть великовато, в пальцах. Извините. Я хотела в подарок и вязала без примерки, так, по памяти… – Смущённо опустила глаза. – Если хотите, я чуть-чуть уберу? Исправлю…

– Зачем? Нормально и так.

– Правда? Вам нравится?

– Конечно! – Он покрутил ладони в перчатках так и эдак, улыбаясь. – Хорошо же! Зачем что-то менять? – Перевёл взгляд на лицо Ллоис. – Почему вы решили именно перчатки?

– Ну, – она немного растерялась, – чтобы вы не мёрзли.

Смущённо опустила взгляд, пряча глаза. Эрвин смотрел на неё с восхищённой улыбкой.

– Ладно, я пойду, уже поздно. Завтра утренняя служба. Спокойной вам ночи. С Рождеством.

Ушла. Эрвин остался стоять посреди комнаты, так не хотелось, чтобы она уходила, хотел крикнуть ей, остановить её, а сам не сдвинулся с места. Вот лопух. Вспоминал её улыбку и смущение в глазах. Все эти дни он любовался ею, внутренне его тянуло к ней. Он хорошо помнил, что сказала ему настоятельница, но ничего не мог с собой поделать. То, что было с ней в прошлом, не могло запятнать её, она всё равно была для него тем верхом совершенства, какой была в первый момент встречи. Она казалась ему ангелом в лучезарном сиянии белоснежных крыл. Она спасла ему жизнь, и он помнил те ощущения, какие испытал, когда увидел её в первый раз в жизни.

Ллоис… его Ллоис…

Он потёр щеку ладонью и только сейчас осознал, что стоит по-прежнему в перчатках на ладонях. Принялся снимать их, она вязала их своими руками, каждую ниточку, каждую петельку. А он, чудак, не подарил ей ничего, он даже не сказал ей спасибо. Вот ведь чудо так чудо! Разве так можно? Так вот поступать разве можно?

Он сорвался с места, всё так же держа перчатки в кулаке, догнать её, сказать ей всё.

Он залетел в её келью и замер. Ллоис готовилась ко сну, она раздевалась и стояла к нему спиной. В свете горящей свечи Эрвин увидел обнажённую женскую спину и – тут же отвернулся, залепетал извинения:

– Простите… я… Боже мой, так глупо получилось… Я хотел поблагодарить вас. Я даже спасибо не сказал…

Ллоис, ошеломлённая случившимся, дрожащими руками натягивала через голову ночную рубашку, расправила ткань и всё равно чувствовала себя неодетой. В женской обители такого ещё не случалось.

– Я забыла закрыть дверь… – прошептала.

– Извините меня. – Он медленно обернулся к ней и исподлобья посмотрел в лицо. – Спасибо вам за подарок. Мне совсем нечего вам подарить в ответ.

– Ничего не надо…

Осмелев, Эрвин приблизился к ней так близко, что чувствовал её смятение, её испуганное дыхание слышал.

– Не бойтесь меня. Я никогда не сделаю вам больно.

Он хорошо помнил о её прошлом, о том, что пережила она ещё девочкой. Как же должна она сейчас ненавидеть всех мужчин, и его – тоже.

– Простите меня…

– За что? – Опустила глаза с лица ему на грудь. – Вы же не знали… Я сама не закрыла дверь… У нас это как-то не принято, мы все здесь женщины…

Замолчала. И Эрвин молчал, глядя на неё сверху, она была так близко – достанешь рукой. Он видел, что она боится его, и одновременно чувствовал, что хочет быть рядом, что не хочет уходить.

– Я знаю… – прошептал, – матушка рассказала мне…

Ллоис дёрнулась, как от удара, ожгла его из-под ресниц блеском серых глаз, нахмурилась, поджимая дрожащие губы. Вот-вот и расплачется.

– Знаете? – спросила на выдохе.

– Мне всё равно, – быстро заговорил Эрвин, будто боялся, что его перебьют, – она пыталась этим остановить меня, оградить вас, но я не могу. Я постоянно думаю о вас. Ллоис! С первого мига, как увидел. Вы спасли меня, я обязан вам жизнью. Я не могу… Не могу быть рядом, и не сметь прикоснуться, поцеловать, прижать к сердцу! – Он вскинул руки к груди, протягивая к девушке раскрытые ладони. Где он обронил перчатки – даже не помнил! – Это мука… Вы вылечили мою рану, но нанесли ещё большую в сердце…

Она смотрела на него огромными глазами, удивлённая его признаниями, его чувствами. Вряд ли она когда-нибудь ещё мечтала пережить подобное, услышать такие признания, поставив на себе крест, оградив себя своим прошлым. Она не думала, что позволит кому-то когда-нибудь перешагнуть этот созданный вокруг себя круг отчуждения. Но его взгляды, его поцелуй, его внимание медленно все эти месяцы осени и зимы топили её лёд в сердце. Этот молодой человек, не помнивший своего прошлого, казался ей не таким, как все те мужчины в её прошлой жизни. Поселившаяся в сердце любовь переплавила весь мир вокруг, изменила её, и то, что было когда-то, казалось теперь страшным кошмаром, никогда не существовавшим в её жизни. Эта неожиданная любовь изменила её взгляды на мир и людей вокруг.

Возможно, она бы даже позволила ему войти в её новый мир, в её новую жизнь.

Эрвин сделал шаг ей навстречу, и она не отшатнулась, не постаралась избежать прикосновения, она позволила обнять себя и прижать к груди. И пусть сердце стучало внутри от волнения и страха, она ощущала жар прикосновений рук, тела молодого человека, мужчины.

Эрвин целовал её лицо, глаза, лоб, губы, он напивался поцелуями страсти, наполнял себя. Сейчас бы он не ушёл ни за что на свете, не смог бы отпустить её. Он лихорадочно рвал на себе пуговицы камзола, пока не остался в одной рубашке. Ему хотелось быть ближе к любимой, чувствовать прикосновения её кожи, тела к своему.

Свет горящей свечи метался по каменным стенам. Эрвин от страсти и безумного желания плохо понимал, что происходит. Он успел лишь добраться до постели, прижимая к себе своё сокровище, когда осознал, что происходящее само по себе своей реальностью лишает его сил. Это происходит! Это случилось сейчас, оно произошло! Он с ней, и она его любит, раз позволяет ему быть рядом!

Он издал сдавленный звук и уткнулся лицом в плечо девушки. Ему хватило всего лишь поцелуев и её любви…

Ллоис вздрогнула, испугавшись за него, и шепнула:

– Эрвин? Что случилось?

– Всё нормально… – ответил, не поднимая лица. – Я люблю тебя.

Ллоис улыбнулась, осторожно положила ладонь ему на голову, запустила кончики пальцев в волосы. Как же здорово это – касаться любимого человека.

Он обнимал её, согревал её, и, угревшись в объятьях друг друга, они заснули.

Уже ночью Эрвин снова разбудил её своими поцелуями, и сонная, с улыбкой она позволила ему то, что, казалось ей, не позволила бы никому. Его движения, его прикосновения, шёпот были нежными, невесомыми были поцелуи. Ночь и обретённая любовь раскрепостили их. Ллоис позволяла ему, отдавалась ему, забыв о прошлом, и от счастья чувствовала себя безумной.

– Ты станешь моей женой? – спросил её Эрвин, когда они лежали рядом под одним одеялом на узкой кровати бегинки. Ллоис хмыкнула с улыбкой. – Я не знаю, кто я, кто мои родственники, чем я буду кормить тебя, ты всё равно согласишься?

Она хрипло рассмеялась и ничего не ответила. Она любила его и готова была идти за ним хоть куда.

Утром со звоном колокола Ллоис поднялась и стала собираться на службу.

– Не уходи… – Эрвин наблюдал за ней с постели.

– Я не могу, я должна, мне надо помолиться.

Эрвин вздохнул, блуждающий взгляд остановился на вязаных перчатках на полу. Он обронил их, когда зашёл сюда ещё вчера вечером и застал её. Это было так давно. Перчатки…

И вдруг его осенило! Перчатки! Он аж поднялся на руке. Конечно же, перчатки! Как он забыл?

– Ллоис?

– Да?

– Когда меня нашли, на мне были кожаные перчатки, ведь так?

– Были. – Она нахмурилась, пытаясь понять ход его мыслей. – Они в сундуке. Я найду их. Зачем они?

– Сегодня.

– После службы.

– Обязательно. Хорошо?

– Конечно. Зачем они тебе?

– Надо.

Она пожала плечами и вышла.

* * * * *

Ания тяжело прикрыла глаза и отвернулась. Она заболела. После той ночи уже утром она почувствовала себя плохо. Болела голова, больно было глотать в горле, начался жар. Пропал аппетит, и не было желания видеть хоть кого-то.

Баронесса Марин, хоть и была гостьей, взяла на себя заботу о больной хозяйке. Хлопотала, ухаживала, отдавала приказы горничным, не отходила ни на шаг.

Ания все дни напролёт лежала в постели задумчивая и отстранённая, безвольно принимала все ухаживания и заботы. Старый барон постоянно справлялся о ней, несколько раз заходил проведать, прощупывал лицо долгим придирчивым взглядом, словно пытался понять, а не обманывают ли его и действительно ли это болезнь?

Ания при появлении супруга тут же отворачивалась и закрывала глаза, чтобы не видеть его. Ей хотелось только одного – увидеть лицо молодого барона, своего пасынка. Но все словно сговорились, ни единым словом никто не обмолвился о том, где он и что с ним. Спрашивать открыто Ания боялась, рядом постоянно была либо камеристка, либо баронесса Дорг. Как через них спросить у горничных про молодого господина? Ания боялась сплетен и слухов. Что, если старый ревнивый муж узнает о её мыслях, узнает, что она волнуется о молодом человеке? Чем это будет грозить ему?

«Ну почему, почему ты не придёшь сам? Почему ты не спросишь, как я? Что со мной? Орвил… Орвил, где ты? Что он сделал с тобой, этот старый изверг?»

А у самой так и стояло перед глазами, когда она убегала вверх по лестнице, как старый барон весь свой гнев обратил на сына.

И от этих бесплодных страданий она ещё больше чувствовала, как в сердце разгорается пламя невыносимой любви, от которой кружилась голова, хотелось кричать на весь свет. И каждый день превращался для неё в немыслимую муку.

* * * * *

– Это они? – Ллоис коротко кивнула на его вопрос и присела рядом на скамью. – Хорошо.

Эрвин долго крутил перчатки в руках. Проверял швы, обработку, край. Это были хорошие кожаные перчатки, дорогие. Левая перчатка была более крепкая, с усиленным двойным верхом.

– Это охотничьи перчатки. – Он натянул левую перчатку на руку и внимательно осмотрел ладонь, покрутил туда-сюда перед глазами и вдруг вскинул руку вверх, шепнул: – Они для соколиной охоты…