Похищение актрисы

Домой Варвара Асенкова обычно возвращалась поздно. И в тот вечер зелёная карета промчалась по пустынным петербургским улицам уже далеко за полночь. Вот и дом. Она открыла дверцу и только хотела ступить на землю, как чья-то тень метнулась из темноты. Она услышала горячий шёпот на ломаном русском языке с явным кавказским акцентом, почувствовала, как на неё набросили что-то. Не сразу поняла, что шубу, и сжали в стальных объятиях. Она едва разбирала, что говорил напавший на неё незнакомец.

Для чего напал? Убить? Нет… Она всё-таки разобрала, что он говорил что-то вроде:

– Увезу к себе в горы, будешь моей…

Варвара закричала, прося о помощи. Зелёная карета ещё не успела отъехать, а на козлах в тот вечер был сам Павел Иванович, владелец зелёных карет. Он сам решил в поздний час отвезти домой дочь женщины, с которой жил уже несколько лет как с женой.

А похититель уже пытался перекинуть через седло своего скакуна Варвару, закутанную во что-то – издали не было видно во что.

Павел Иванович бросился на выручку и увидел перед собой кого-то в офицерском мундире. Ударить не решился – это уголовная статья. Перед ним офицер! Тогда он стал хлестать кнутом коня похитителя. Конь, напуганный странными действиями и хозяина, и кучера, рванул вдоль улицы, а вслед за ним бросился по улице похититель, оставив на тротуаре закутанную в шубу актрису.

Она только и смогла прошептать:

– Спасибо!

Павел Иванович помог встать и проводил до двери, пообещав теперь каждый день обязательно не только довозить до дома, но уезжать лишь после того, как Варвара будет уже за дверью.

Шубу они так и оставили на мостовой. Ночью её кто-то унёс. То ли похититель вернулся, что вряд ли, то ли поклонники, более адекватные, унесли.

Варвара Асенкова пыталась узнать, кто бы это мог быть. Точно выяснить не удалось. Правда, слышали, будто похитить её пытался какой-то грузинский князь.

Натерпелась Варвара – никому не позавидуешь. Но в Самойловой не проснулось даже чуточки жалости. Напротив, она была невероятно обрадована случившимся и пустила сплетню, что это был любовник Асенковой и что она ждёт от него ребёнка. Поэтому и хотел увезти к себе на Кавказ.

Вскоре этот случай забылся, и всё вернулась на круги своя. но Надежда Самойлова не успокоилась. Она выдумывала всё новые и новые небылицы. И подсылала всё новых и новых негодяев, которые угрожали, требуя оставить сцену: «Асенкова! Сиди дома и не высовывайся, иначе будешь искалечена и изуродована!»

Сплетни не отличались оригинальностью. Снова она, по словам пасквилянтов, заводила романы, даже беременела от кого-то.

Недаром поэт Николай Некрасов писал:

 
Увы, увы, не от актрис
Актрисе ждать пощады.
Младые грации кулис,
Прелестны вы – с эстрады:
Там вся поэзия души,
Там места нет для прозы.
А дома зависть, барыши,
Коварство, злоба, слезы…
 

Переживания, обиды не лучшие попутчики в жизни. Асенкова всё чаще стала чувствовать недомогания.

А работа в театре далеко не проста. Работа утомительна. Актёры постоянно находятся в напряжении всех моральных и физических сил. Ну а всем известно, насколько сильно зависят физические силы от моральных. Моральные же легко подрываются пасквилями и сплетнями.

Шесть лет играла Варвара Асенкова на сцене театра. Шесть лет ей завидовали многие, и, увы, прежде всего её подруга Надежда Самойлова.

Самый последний выход на сцену состоялся 16 февраля 1841 года.

Первые симптомы чахотки появились в 1838 году. Слабость, кашель…

Всё это трудно скрыть. Всё это было видно. Но Надежду Самойлову это нисколько не волновало. Она шипела, она выдумывала всё новые и новые пасквили. То, по её словам, Асенкова устраивала пьяные оргии у себя дома. Какие уж там оргии, если едва на ногах держалась, но продолжала играть, играть, играть. А ведь каждая новая роль – огромный труд.

Сильный удар ощутила Варвара Асенкова, когда в 1839 году умер её партнёр Николай Дюр. Умер совсем молодым, в 31 год.

Бывает, что человек сам назначает себе болезнь и скорую смерть. Конечно, чахотка неизлечима, но упадок настроения, упадок духа, уверенность в том, что жизнь вот-вот закончится, подорвали все силы.

Она ещё продолжала работать, она ещё играла новые и новые роли, но уже мысленно сделала поворот к неизбежному и страшному.

Драматург Николай Полевой старался поддержать Варвару Николаевну. Он был влюблён в неё сильно, но безнадёжно и безответно.

Он даже написал специально для Варвары Николаевны пьесу «Параша-сибирячка», и был назначен бенефис в феврале 1841 года. Но пьесу, несмотря на то что Николай Полевой постарался сделать её как можно более безобидной, запретили, усмотрев аналогии с событиями 14 декабря 1825 года. За основу драматург взял реальную историю, а потому кому-то она показалась знакомой.

А вот Асенковой пьеса понравилась. И, узнав о запрещении, она обратилась к государю. Тот решил сам прочесть пьесу и запросил её. Прочёл очень быстро и во время очередного посещения спектакля в театре сказал Василию Каратыгину, зайдя за кулисы и протягивая текст пьесы:

– Вот. Передайте Асенковой, что я почти прочел «Парашу-сибирячку» и не нахожу ничего, за что следовало бы ее запретить. Пусть идет! Варвара Николаевна будет счастлива!

16 февраля был не просто бенефис. Это был бенефисный поединок. Играли Надежда Самойлова и Варвара Асенкова. Самойлова была здорова, весела, горда и уверена в успехе. Но был полный провал. Она с позором убежала со сцены. Варвара сыграла «Парашу-сибирячку» и «Ножку».

Голос её звенел, слова проникновенны:

 
Зоря, зоренька,
Сестра солнышка!
Ты, румяная раскрасавица,
По поднебесью зарумянилась…
 

Героиня вымолила у царя прощение невиновно осуждённому отцу. И вот он на свободе. Многие плакали от трогательной сцены. Великолепно прошла и «Ножка»:

 
От старого обыкновенья
Мы не хотели отступить.
И этой «Ножке» снисхожденья
Должны у зрителей просить.
Быть может, что суха немножко,
Войдет ли в театральный круг…
Чтоб удержалась наша «Ножка»,
Не пожалейте ваших рук!
 

Она отдала бенефису все последние силы и уже в последующие дни не смогла больше выйти на сцену.

«Их говор лишь тогда затих, как смерть тебя сразила…»

Мать, Александра Егоровна, обливалась слезами, когда слушала дочь, а та говорила:

– Мама, если б вы знали, как хочется жить, жизнь так прекрасна! Как неохота отдавать Богу душу!

Потрясла Александру Егоровну просьба дочери пригласить к ней Надежду Самойлову.

Мать отговаривала, но Варвара была непреклонна:

– Хочу с ней попрощаться. Ведь она – подруга детства.

Самойлова пришла. Она была уже не так надменна, как обычно. Она была даже несколько напугана. Она знала, что идёт к умирающей, причём идёт к той, которой наделала столько гадостей.

Они остались вдвоём. Говорили долго.

А когда Самойлова вышла, не удержалась, прильнула к плечу матери Варвары и, сдерживая рыдания, проговорила:

– Как я могла?! Как могла?! Варя ангел! Буду всегда помнить её!

Варвара Николаевна ещё успела отметить, а точнее, не отметить, а встретить 10 апреля 1841 года, уже в постели, своё 24-летие. А 19 апреля она ушла из жизни.

На сайте «Биография. ру» говорится:

«Несмотря на советы докторов, Асенкова не покидала сцены и на Масленице 1841 г. играла 17 раз, исполняя не менее двух ролей в день. В последний раз она показалась на сцене в Прощеное воскресенье 16 февраля, в пьесах “Пятнадцатилетний король” и “Новички в любви”. 14 апреля имя Асенковой последний раз прочитали на афише, извещавшей о её бенефисе; но даровитая артистка в нём уже не могла участвовать: она была при смерти. Погребение её происходило 22 апреля на Смоленском кладбище, где на её могиле на средства, собранные почитателями её таланта, сооружен прекрасный памятник с бронзовым бюстом».

Сплетни и пасквили окончательно подорвали здоровье. Асенкова умерла, и тут же её роли забрала себе Надежда Самойлова.

Н.А. Некрасов. Художник Н.Н. Ге

Когда Варвара Асенкова была уже безнадёжно больна, её часто посещал поэт Николай Некрасов.

 
В тоске по юности моей
И в муках разрушенья
Прошедших невозвратных дней
Припомнив впечатленья,
 
 
Одно из них я полюбил
Будить в душе суровой,
Одну из множества могил
Оплакал скорбью новой…
 
 
Я помню: занавесь взвилась,
Толпа угомонилась —
И ты на сцену в первый раз,
Как светлый день, явилась.
 
 
Театр гремел: и дилетант,
И скептик хладнокровный
Твое искусство, твой талант
Почтили данью ровной.
 
 
И точно, мало я видал
Красивее головок;
Твой голос ласково звучал,
Твой каждый шаг был ловок;
 
 
Дышали милые черты
Счастливым детским смехом…
Но лучше б воротилась ты
Со сцены с неуспехом!
 
 
Увы, наивна ты была,
Вступая за кулисы —
Ты благородно поняла
Призвание актрисы:
 
 
Исканья старых богачей
И молодых нахалов,
Куплеты бледных рифмачей
И вздохи театралов —
 
 
Ты всё отвергла… Заперлась
Ты феей недоступной —
И вся искусству предалась
Душою неподкупной.
 
 
И что ж? обижены тобой,
Лишенные надежды,
Отмстить решились клеветой
Бездушные невежды!
 
 
Переходя из уст в уста,
Коварна и бесчестна,
Крылатым змеем клевета
Носилась повсеместно —
 
 
И всё заговорило вдруг…
Посыпались упреки,
Стихи и письма, и подруг
Нетонкие намеки…
 
 
Душа твоя была нежна,
Прекрасна, как и тело,
Клевет не вынесла она,
Врагов не одолела!
 
 
Их говор лишь тогда затих,
Как смерть тебя сразила…
Ты до последних дней своих
Со сцены не сходила.
 
 
В сознанье светлой красоты
И творческого чувства
Восторг толпы любила ты,
Любила ты искусство,
 
 
Любила славу… Твой закат
Был странен и прекрасен:
Горел огнём глубокий взгляд,
Пронзителен и ясен;
 
 
Пылали щеки; голос стал
Богаче страстью нежной…
Увы! театр рукоплескал
С тоскою безнадежной!
 
 
Сама ты знала свой удел,
Но до конца, как прежде,
Твой голос, погасая, пел
О счастье и надежде.
 
 
Не так ли звездочка в ночи,
Срываясь, упадает
И на лету свои лучи
Последние роняет?..
 

На памятнике была выбита эпитафия:

Все было въ ней: душа, талантъ и красота.

И скрылось все отъ насъ, какъ светлая мечта.

Недавно в Интернете я нашла такую заметку:

«Бывают мистические случайности, преследующие человека и после его смерти. В роковом 1941-м, спустя ровно сто лет после кончины актрисы, немецкий снаряд попал точно в её могилу, оставив после себя осколки памятника и глубокую пустую яму… а на дне её – ничего, тёмная вода. Казалось, сам злой рок уничтожал последние следы присутствия легендарной женщины на этой земле».

Автор подметил эту роковую неслучайную случайность. Словно закрылась страница Асенковой. И всё-таки помять о ней сохранилась, и даже в 1967 году режиссёром Я.Б. Фридом был снят художественный фильм «Зелёная карета». Роль Варвары Асенковой сыграла Наталья Тенякова. Могилу актрисы, уничтоженную бомбой, восстановили в 1955 году.

Алмаз и жемчуг русской сцены
Вера и Надежда Самойловы «В душевной памяти и любви»

Выбор: любовь или служба

Зрительный зал был полон. Казалось, яблоку негде упасть. Шёл бенефис двух популярных актрис, сестёр Самойловых – Надежды и Веры. В самый разгар бенефиса на сцену вышел знаменитый драматический актёр Алексей Михайлович Максимов (1813–1861) в сопровождении своих коллег, нагруженных великолепными букетами цветов и коробками с многочисленными подарками.

А.М. Максимов. Неизвестный художник

Надежда и Вера отступили с середины сцены, пропуская тех, кто собирался их чествовать, а Максимов негромко проговорил:

– Слушайте, мои дорогие, я вам прочту посвящение писателя Владимира Соллогуба:

 
Алмаз и жемчуг русской сцены,
Благодарим вас всей душой,
Что вы возвысили собой
Значенье русской Мельпомены,
Что не щадили никогда
Вы даровитого труда
Для драматического дела.
Вас публика понять умела;
В душевной памяти она
Надежду с Верою отметит
И вам на ваши имена
Всегда Любовию ответит.
 

Зал взорвался аплодисментами, и, наверное, сильнее всех хлопал, не жалея ладоней, гвардейский офицер, сидевший в одном из первых рядов. Это был Александр Васильевич Макшеев, майор, георгиевский кавалер, статный красавец, влюблёнными глазами смотревший на одну из сестёр, на Надежду Васильевну Самойлову, смотрел и готов был благословить тот миг, когда накануне к нему прибыл посыльный и вручил заветный конверт с билетом на этот замечательный концерт.

А он ещё нехотя спросил:

– Что за пакет? От кого?

– От майора Зеленского! – ответил посыльный.

– Ну давай! – сказал Макшеев, нехотя взял конверт и сунул посыльному целковый.

«Г-мм. Билет. Один! Странно!»

В конверте была записка: «Дружище! Завтра идём с тобой в Александринку! Что там будет? Сюрприз для тебя!»

Прочитал и подумал: «Странно. Как будто бы на все пьесы, в которых играет Она, билет я уже приобрёл. А это ещё что? Идти или не идти?»

Утром перед ежедневным в полку разводом на занятия Макшеев подошёл к Зеленскому:

– Что там за концерт? Времени нет ходить на всякую дребедень.

– Э-э-э, братец, не спеши с такими заявлениями, не спеши.

– Что значит «не спеши»? Скажи толком. Ты же знаешь, на какие спектакли я хожу.

– Вот именно, знаю, потому и послал тебе билет. Ну а второй – у меня. Тоже хочу взглянуть на двух богинь сцены.

– Неужели Надежда Самойлова выступает? Но ведь…

– Да, да, да! Она выступает вместе с сестрой Верой. Но это не спектакль. Это бенефис. Ты, видно, просто приобретая билеты на спектакли с её участием, не обратил внимание на этот театральный праздник.

И вот они с приятелем сидели в зрительном зале, сидели близко к сцене, в партере, на третьем ряду. Приятель позаботился и средств не пожалел.

А сестры продолжали блистать. И зрительный зал оглашался поздравлениями и приветствиями восхищённых зрителей и искренне поздравляющих актрис коллег.

– Боже мой, боже мой! – шептал Макшеев. – Как мне увидеть её, как подойти, как заговорить?

Зеленский, несколько чопорный, снисходительный, словно покровительствующий над приятелем, тронул его за руку:

– Подожди. Сейчас не спеши со своим букетом. Всё после, после. Вот закончится бенефис, и давай прямо за кулисы.

– Нет, нет, что ты, я не могу. Не решусь.

– Стыдись! Лейб-гвардия! В бою не боялся, а тут.

– Тут дело другое.

– Хорошо, пойду с тобой, но чтоб делал, как я скажу!

Они с трудом пробились за кулисы. Желающих попасть туда было ещё больше, чем тех, кто рвался на сцену во время антрактов, засыпая цветами именинниц.

Повезло. Надежда Самойлова, отделавшись от очередного поздравителя, направилась к своей гримёрной.

Тут Зеленский и заговорил с ней:

– Несравненная! Выслушайте лейб-гвардию, приносящую вам свои поклонения!

Надежда Васильевна остановилась и с интересом посмотрела на офицеров.

– Отважный георгиевский кавалер, презиравший смерть в бою и крушивший десятками недругов, не решается обратить на себя ваше внимание. Выслушайте его…

Надежда Самойлова. Неизвестный художник

И, резко толкнув в бок Макшеева, мгновенно удалился.

Они остались один на один, но совершенно ясно, что остались на какие-то мгновения. Уже слышался шум шагов, уже спешили новые и новые поздравители. Просто какое-то чудо, что выдалась минутка, одна минутка, а может, и того меньше.

Макшеев потом не мог вспомнить, что он говорил, вряд ли могла доподлинно запомнить и Надежда Васильевна Самойлова.

Он вручил букет, наверно, самый великолепный из всех, что она видела в тот вечер, хотя и другие старались, не скупясь, удивить её.

– Позвольте, позвольте видеть вас, говорить с вами…