Сами видите, не то что мой день рожденья когда не помнит она, но не помнит даже число сегоднее! Был бы похитрей, посообразительней, поковарнее я, каждый день бы бабушка луноходы мне покупала.

* * *

– Сколько лет тебе, бабушка?

– А сколько есть, Федя, все мои…

– А хотя бы примерно припомни, бабушка?

– Да примерно под сто, Федя, будет…

– А по паспорту?

– А по паспорту… Господи боже мой, а паспорт-то где у меня? Я же вроде в пожарную тумбочку вчера его положила…

Вчера положила она паспорт, ara! A в кассу сберегательную на прошлой неделе ходила…

– Не вчера, бабушка, а в прошлую пятницу, когда ты за пенсией – помнишь? – ходила. А потом приходили какие-то, и ты им паспорт показывала. А потом под вязочку на трельяж положила.

– Слава тебе господи, Феденька! Вот он…

А где ему быть еще? Паспорта не летают…

– Так сколько лет тебе, бабушка?

– А вот тут, Федь, написано. От сорока пяти у нас дальше живи, сколько хочешь. Сначала, правда, доживи попробуй, а после попробуй выживи…

– Так сколько ты выжила, бабушка?

– А сам посчитай. Без очков-то не вижу я. Ах ты, осподибожемой! А очки-то я куда положила?

Не уследишь за ней…

– Вот они, в голове торчат.

Всегда очки торчат из головы у бабушки, когда потеряет их.

– Могла бы и сама запомнить, бабушка!

– И не говори, Феденька… память девичья…

– Так сколько лет тебе, бабушка?

– А ты, Федя, сам на папином калькуляторе посчитай, а то у меня капуста сгорит.

Сложил я одно с другим, так и ахнул… 1922 + 1982 = 3904. Ну и ну… многовато. И не знаю даже, как такая длинная цифра вслух?

– Тебе, бабушка, три вначале, после девять, потом ноль, за нулем четыре.

– Что, Феденька?

Конечно, ничего не слышно бабушке в таком оглушительном возрасте…

– Первой три, потом девять, потом ноль, потом четыре!!!

– Что ты, Федь, кричишь, как оглушенный, дай-ка я сама посмотрю… Три тысячи девятьсот четыре? Ты что ж это, Федя, складывал?

– Складывал…

– А тут вычитать, ах ты глупенький, нужно.

– ИЗ ЧЕГО ЧЕГО, БАБУШКА???!!!

– А?

Ладно, в таком-то возрасте не слышит же она ничего, старинная моя бабушка, древняя, сам сообразить посчитаю… От года ее рождения: один девять два и два (раз раньше год был, значит больше) вычитать нужно меньшее: один девять восемь два…

Это уже высшая математика. Слава богу, у папы калькулятор есть…

– Бабушка…

– Что, Феденька?

– Минус шестьдесят лет тебе, бабушка.

– Федя…

– ЧТО, БАБУШКА?!!

– Почему минус, когда плюс?

– ЧТО ПЛЮС?! Тут минус написано…

– Шестьдесят лет мне, Федя, хоть в минус, хоть в плюс…

Плюс минус ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ моей бабушке.

Ну ничего себе, как папа мой говорит, погрешность!

* * *

До чего же красивая вышла елочка! Боже мой…

Фонари бумажные, что мы с мамой еще из журнала «Мурзилка» вырезывали, папа вставил в них лампочки, провел электричество. Гори, елочка! И горит, сияет огнями, фонариками она! От другой розетки на маковке, как маяк, мигает пятиконечная звезда алая… Красота!

Неужели из Града Небесного папу с мамой не отпустит Бог к нам на праздник с бабушкой? Неужели не бывает в Граднебесном отгулов, отпусков, выходных не бывает?!

Разве можно держать строителей на чужбине безвыездно? Не пускать их к родным на праздники? Навсегда детей от родителей разлучать?!

И не Бог тогда это, бабушка, узурпатор! Капиталист! Даже с БАМа мама с папой на Новый год всегда приезжали…

– А какой строй при Боге в Граднебесном, не знаешь ты, бабушка?

– Не знаю, Федя, какой. Без строя строят там, волей своей, никем не принуждены.

– Как на БАМе?!

Коммунары, энтузиасты, первопроходцы, герои…

– Там от каждого по возможности, каждому по потребности, что ли, бабушка? И у всех всего, сколько хочется, а не в зависть?!

Это же тогда у них коммунизм…

Не, приехать, значит, могут все-таки мама с папой мои, раз не держит насильно их Бог в небесном градостроительстве. Что им время терять поездками, если строят для всех, кто жив на земле, после смерти светлое в небе будущее…

Раньше на столе много тарелок сервизных с синей полоской по краюшку мама ставила: тетя Аня придет, дядя Сережа друг с тетей Натальей, Евгения Николаевна, шумные! Длинную селедку под шубу свекольную прятали, ни куска потом не найдешь! В огромную миску салат оливье, рыба заливная в лимонах кислых, про которую в фильме правду сказал один дяденька, что гадость она, холодец из хвостов да копыт…

– Почему так долго, бабушка, варится холодец?

– Черта варят, Федь, на Рождественский пост. Вот он все никак и не сварится.

До того он опасный, черт, что всю ночь на огне медленном в огромной кастрюле у мамы кипел, а потом еще до полудня, и почти до самой полуночи в холодильнике в противне мерз для безопасности.

С хреном его ели, на квадраты дрожащие нарезав, а за язык все равно щипался, но уж вкусно!..

Под батареей с бабушкой у нас тесто. Папа очень любит капустный пирог с яичком рубленым. Посидит-посидит тесто в кастрюльном тепле, согреется и ползет наружу. Приподнимет крышку – и на пол лапами. Отдирает бабушка лапы эти с линолема, заправляет обратно в кастрюлю, а оно опять…

– Вон, опять оно, бабушка!

– Последи за ним, Федя.

И сижу у батареи, на корточках, за тестом слежу, как крышку втихаря приподнимает оно, подглядывает. Слежу, слежу, засыпаю… Батюшки! А оно уж к раковине от меня уползло…

– Бананы прозрели, бабушка?

– Не «прозрели», а не дозрели, Федя; к Рождеству, даст бог, подойдут.

– Нет такого праздника больше – Рождество!

– А какой же есть, Федя, праздник?

– Старый Новый год, бабушка!

…День Конституции. День Революции. 23 февраля есть день, защитника от фашистов Отечества, и Восьмое марта – всеобщих женщин.

– Не всеобщих, Федь, а всеобщий…

– Всеобщий тогда с мужчинами был бы, бабушка!

* * *

– С ВОСЬМЫМ МАРТА, бабушка! С ДНЕМ ТВОЕГО ЗАЩИТНИКА!

– Спасибо, Феденька, защитник ты мой… Ах ты господи! Красоту-то какую нарисовал.

– Мне вот тоже, бабушка, эти цветы гораздо больше на открытке у тебя нравятся, чем когда они на картинке в твоей садовой энциклопедии были…

* * *

Пасха еще, правда, тоже есть…

– Если Пасха есть, Федя, как же Рождеству не быть?

Никакой связи меж этих праздников не вижу я. В Рождество ни одного подарка не кладет Дед Мороз под елку. Нечего и говорить о праздниках, когда подарков под елкой нет. А на Пасху яички крашеные, разноцветные, как в Новый год шарики, и кулич с изюмом, на десять и десять тесто яиц!

– Сколько, Федя, будет десять и десять?

– Двадесять, бабушка…

И всю ночь в шкафу печется, густой… Даже воздух изюмом маковым по всем комнатам рассыпается! А чего хорошего в Рождестве?! Новый год прошел, фильмы все хорошие показали, ну и детский сад на носу…

Ох, не нравится мне праздник этот!

«Родился Христос, отморозил нос!»

Ничего не сказала на эту считалку бабушка.

Раздувается от обиды. Потому что считалка хорошая, складная. Так у нас в садике друг с другом считаются. На кого пальцем тыкнули – тот дурак.

Есть, правда, еще один очень хороший праздник в нашей стране… День моего рождения.

1 февраля родился Я! Родила меня мама папе, а достался я только бабушке. «Федя», говорит, по греческому языку «Божий дар» означает. И откуда только греческий знает?

– Ангел твой, покровитель небесный, в день рождения твоего тоже именинник, Федя.

Этот, к моему дню рожденья примазавшись, Феодор святой – Христа ради юродивый. Не повезло мне вот так, с блаженным на всю жизнь покровителем. Как ему оберегать меня, если он сумасшедший? Сумасшедшие все блаженные. Одна блажь у них на уме…

– А у Феди нашего всей блажью наружу…

Это еще хуже обиделась бабушка за правду мою. Любит таких приваживать! То безрукие они, то безногие, на шкурах у ворот храмовых сидят, денег просят. И такие уродивые они, что их даже в храм не пускают.

– Ни за что не стану уродивым!

– Не уродивым, Федя, юродивым…

А «юродивый» от «уродивый» произошел. Только букву первую в имени сменил.

Не хочу я быть ни уродивым, ни юродивым, ни уродливым, ни блаженным! Но «Аленку» в день ангела все равно дарит бабушка мне. Повезло блаженному – заодно со мной именины…

* * *

Только две тарелки теперь на стол поставила бабушка. Значит, все-таки не надеется, что приедут к нам папа с мамой.

Понадеюсь тогда я с Царь-Зайцем моим – за нас четверых и Пуню. Тоже помнит Царь-Заяц папу с мамой моих, Пуню помнит… я знаю! Уж она-то его как следует в жизнь свою потрепала…

Посажу его вот так, папе на стол, на бумаги геологоразведочные, на газеты «ПРАВДЫ», он в окошко глядит-глядит, как летают снежные мухи.

Ждет и он, я же вижу!

– Не выдумывай, Феденька.

– Да какие у тебя, бабушка, полномочия – за Царь-Зайца моего говорить?!

Поставлю папе с мамой тарелочки. Папа тут сидит, мама тут всегда. Папе рюмочку, маме бокал ее длинный хрустальный шампанское пить, «Советское полусладкое», папе под елку дневник детсадовский, к школьным годам подготовительный. Оценки хорошие, есть чем папе гордиться! Красные кружочки все в табеле – пятерки по-новошкольному.

Маме нашел на улице я шарик стеклянный. Целиком из стекла! Цвета изумрудного, внутри пузырик застыл. Будто кто-то вздохнул в нем невидимый. Маме очень должен шарик этот понравиться…

И в двенадцать курантные мамы-папины ложку с ножиком на пол случайно роню, есть примета такая специальная, чтобы уж точно!

…И чему только все в телевизоре улыбаются? Песни поют, кривляются?..

– Маловато нас с тобой, может, бабушка, для веселья?

Может, по кровати попрыгать мне, хоть для виду?

Вон как снегом двор замело. А окошек, окошек с елками сколько… и все похожи! Папе с мамой издалека как окно наше с бабушкой от чужих отличить?

– Бабушка! Неси с кухни скорей лампадку сюда свою! На окно поставь, зажигай! Я звезду включу…

И Царь-Зайца возьми еще, на тебе. Посади на подоконник тоже его, рядом со своим кактусом.

Папе с мамой нас тогда по окну от всех будет видно…