Глава 4

Замерев, Никита стоял у двери палаты. Сейчас… Сейчас он прогонит подступавшие к глазам слёзы, соберется с духом и войдёт… Там, за этой белой дверью на железной кровати у окна лежал единственный близкий ему человек. И этот человек болен, а Никита не знал, как ему помочь.

Эти закрытые двери, они повсюду, сопровождают нас всю жизнь. Иногда, вот как эту, их очень трудно открыть. Они пугают, заставляя остановиться на пороге. Мертвенно белая дверь… Опасность и неизвестность… Что ждёт его там, за дверью? Может, это вход в новую, непрошенную жизнь, где Никите придётся раньше времени стать взрослым?

Приготовившись бодро улыбнуться, он поправил соскальзывающую с плеч голубую накидку и вошёл туда, где жило горе и большая беда.

– Здравствуй, мама, – Никита наклонился и поцеловал бледную, пахнувшую лекарствами щёку. – Как ночь прошла?

– Всё хорошо, – она через силу улыбнулась . Белое лицо, белей подушки. – Ты как там, один-одинёшенек? Подвела я тебя, прости…

Её глаза наливались слезами боли и отчаяния, спазм перехватил горло. Мама! Никита, изо всех сил стараясь не заплакать, заморгал, ругая себя за слабость.

– Похудел…

– Это вряд ли, – он попытался улыбнуться, сложил губы в весёлую гримаску. – С утра картошки наварил, колбасы нажарил. Алинка с мамой помогают, вчера котлеты из дома принесли.

В палату зашёл врач. Голубой халат, стетоскоп на груди. И не мальчик, средних лет. Никите он сразу понравился. Надёжный. Такому можно верить. Такой вылечит, сумеет…

– Молодой человек, не очень утомляйте маму, – доктор взглянул строго. – Ей нужен покой. И сон, много сна.

– Сейчас ухожу. – Никита наклонился к самому её лицу, такому знакомому и родному, сказал тихо: –  Скучаю очень без тебя… Возвращайся скорее. Жду…

– Скоро… Обещаю, – Маргарита сжала его руку. – Продержись… Потом заживём, как прежде. Лучше, чем прежде…

Он вышел из палаты, приткнулся у окна к подоконнику, приходя в себя. Страшно. А вдруг… Да нет, нет, не может же его молодая и красивая мама умереть. Конечно, вылечат, как иначе, двадцать первый век, Так не бывает, чтоб он не обнял её больше.

Никита шёл к автобусной остановке, не замечая дороги. Так плохо ему ещё никогда не было. Червячок под сердцем, прижившийся там со дня болезни матери, грыз и кусал, не успокаиваясь ни на минуту. В школу он сегодня не пошёл, да и вчера тоже там не был. Не до этого ему, да и нечего там делать, разве что ловить сочувственные взгляды. Даже любовь к Лиле как-то поутихла, словно взяла паузу, дожидаясь лучших времён.

Подходя к дому, по привычке бросил взгляд на окна. Тёмные… Как будто могло быть иначе…

– Никита! – Алина, стоявшая у подъезда, быстрой тенью метнулась к нему. – Ты от мамы, да?

– Да. Давно ждёшь? И зачем?

– Чаю попьём, – начала она бодро, – у меня эклеры. Шоколадные, – добавила тихо.

– Не до эклеров мне…

Она всё-таки поднялась за ним в квартиру, сразу прошла на кухню, застучала посудой, и дом сразу ожил, благодарный человеку за эти простые действия.

– Мама говорит, может, ты пока к нам переедешь? – крикнула Алина из кухни.

– Ещё чего, – пробормотал Никита и добавил громко: – Скажи тёте Маше спасибо, и пусть не беспокоится.

Он хотел остаться один. И побыстрее. Хотел ещё раз посмотреть документы в бюро. Там в разных папках много бумаг, но пока он не нашёл нужной. Такой, где бы хоть что-то было написано об его отце. Где-то же есть на свете этот человек? Может, пришло время нарушить его покой? Мама не хотела, чтоб он был в их жизни, прерывала все разговоры о нём. Не сложилось что-то у них, но может, у него сложится?

Именно сейчас он почувствовал острую необходимость в присутствии этого человека в своей жизни. Возможно, ему и не нужен сын Никита, но как узнаешь, пока не встретишься с лицом к лицу с тем, который по какой-то непонятной причине не захотел дать Никите свою фамилию.

* * *

Молочные полосы тумана, стлавшегося с Невы, заставляли сбавить шаг. Прогуляв несколько дней, Никита шёл в школу, потому что по-другому уже было нельзя. Несколько раз звонила Светочка, просила не дурить, говорила, что так можно запросто остаться без аттестата, неужели Никите это надо? Никите это было не надо. Впрочем, ему ничего было не надо, кроме одного – чтоб выздоровела мама.

Туман был такой, что он едва не столкнулся с Лилей. Ему надо чаще отрывать глаза от земли, там, под ногами, ничего интересного.

– Привет, – девушка улыбнулась ему. – Решил немного поучиться?

– Да. Света пригрозила, что оставят без аттестата.

Дальше они пошли рядом, и это было здорово. Он шёл рядом с самой хорошей девчонкой на свете. Наверное, это лучшее, что произошло с ним за последние дни.

– Как мама, не лучше?

Он покачал головой, нет.

– Ну, ты не расстраивайся, Никит, вылечат.

Почему так короток их совместный путь? Вот уже и школьные ступеньки, знакомые с первого класса, пять серых, немного щербатых ступенек. Никита потянул на себя ручку двери, пропуская девушку вперёд.

– Если тебе что-то понадобится, я рядом, – Лиля на секунду остановилась. – Совсем рядом, за соседней партой, – улыбнулась она, и Никита почувствовал, как нежность затопила сердце.

– Спасибо, – он был растроган, хоть и не подавал виду.

Лиля ушла, староста Татьяна отчаянно махала ей рукой, стоя у гардероба. Народу в вестибюле – яблоку негде упасть. Девчонки облепили большое зеркало, вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть своё отражение среди других лиц. Кто-то тайком доставал помаду, чтоб быстро мазнув по губам, сразу убрать в рюкзачок заветный тюбик. Беззаботная малышня, весело толкаясь, стайками растекалась по классам первого этажа, солидные старшеклассники степенно поднимались по лестнице наверх, в свои «взрослые» кабинеты. Никита любил свою школу, и она, кажется, отвечала ему тем же, как друга, встречая по утрам распахнутой настежь дверью класса.

Едва отсидев четыре урока, изучив во всех подробностях новую голубую блузку Лили, он отправился в больницу. А вдруг сегодня скажут, что маме стало лучше, и он на радостях устроит дома настоящий пир с тортом и кока-колой. Но пира не будет… Опутанная проводами, мама лежала под капельницей, бледная, с лихорадочно блестевшими глазами. Никита старался не замечать её тонких неподвижных рук, замерших поверх одеяла; казалось, в них совсем не осталось сил…

Он начал рассказывать о школе, следя за тем, чтоб голос звучал бодро, но успел произнести лишь несколько слов, как в дверь постучали. Посетителем, как ни странно, оказался Алинкин отец. Увидев его, мама попыталась приподняться и сесть, и это её беспомощное движение резануло по сердцу – Никита увидел, как она слаба.

Откинувшись на подушку, она неловко поправила волосы и потянула на себя одеяло.

– Никита, – сказала она, – принеси воды. Свежей…

Он кивнул, схватил с тумбочки кружку и вышел. Ушёл, понимая, что вода – это просто повод. Будет сказано то, что сын не должен услышать? Что-то не для его ушей? Но что?

Никогда бы не пришло ему в голову, что там, в палате разыгрывалась настоящая трагедия…

– Маргарита… Родная моя… Я только узнал… Случайно… – встав на колени у кровати своей любимой женщины, он целовал её тонкие пальцы. – Как ты, милая?

– Сам видишь… Иван, поэтому я и пришла к тебе тогда… Может, ты моя лебединая песня. Последняя… Люблю тебя… Знай это…

Слезинка замерла на её длинных ресницах, потом, задрожав, медленно покатилась по белой щеке. Сглотнув, Иван осторожно коснулся этой сверкающей капли, стёр её пальцем. Он смотрел на Маргариту горестно и растерянно, не зная, что сказать.

– И я… С первого взгляда… – произнёс наконец. – Тебя невозможно не любить… Ты всё, что мне нужно в этой жизни…

– Встань, Никита может войти, – она поморгала,  прогоняя слёзы. – Знаешь, так хорошо, что ты пришёл… Увидев тебя, я на минутку стала счастливой…

Она дала волю слезам, а Иван целовал её мокрые щеки, шепча, что скоро она поправится, и они обязательно будут счастливы.

– Ты только выздоравливай быстрее. Ради меня…

Внезапно Маргарита успокоилась, приложила полотенце к лицу, стирая следы своего горя.

– Послушай. У меня к тебе просьба… Если что, пригляди за Никитой, ладно? Один он останется. Обещаешь?

Он кивнул.

– Но ты не должна такое говорить…

Жестом руки Маргарита остановила его.

– А теперь поцелуй меня и иди… Пусть Никита не видит нас… такими. Иди.

Всю нежность и любовь вложил он в этот поцелуй. Ивану хотелось кричать о несправедливости мира и крушить его, этот жестокий, неправильный мир. Подойдя к дверям, он остановился, чтоб ещё раз взглянуть на Маргариту.

– Иван… На всякий случай, прощай…

Как шелест осенней листы прозвучал её голос.

* * *

Это проклятый, чёрный-пречёрный день начался для Никиты как обычно. Он устроил себе завтрак из трёх классных, с краковской колбасой и сыром бутербродов, которые так хорошо сочетались с большой чашкой кофе с молоком. Ел не спеша, с аппетитом, присущим молодому, растущему организму, параллельно листая учебник истории. Историю Никита любил, и заслуженные пятёрки по любимому предмету всегда красовались в его дневнике.

За голубыми кухонными шторками день разгорался медленно, неохотно, но вдруг – о, чудо! – выглянуло солнце, редкий гость в хмуром ноябрьском Питере. Никита подставил лицо холодным неярким лучам, думая, что это хороший знак. Да, наверное, слова «всё будет хорошо», которые часто повторяли ему – не просто дежурная фраза.

Повеселев, он покидал в подаренный Алинкой рюкзачок учебники и тетрадки, проверил финансы. Хватит, чтоб купить маме апельсинов. Даже если она есть не будет – один только вид их оранжевых бочков немного поднимет ей настроение.

Цепочка маленьких радостей продолжилась и в школе – на уроке истории улыбающийся учитель поставил Никите «отлично» за его рассказ о культе личности Сталина, и Лиля тепло улыбнулась ему, когда он возвращался от доски на место. Теперь остаётся дождаться хороших новостей о маме, и Никита поверит – высшая справедливость всё же существует на земле.

С этой верой в хорошее и доброе он открыл дверь в отделение кардиологии.

– Посиди здесь, сейчас врач подойдёт, – дежурная медсестра поднялась из-за стола ему навстречу.

Удивившись, Никита бросил на неё вопросительный взгляд, силясь прочитать что-то на её лице, но женщина быстро отвела глаза.

Она ушла и быстро вернулась с врачом, с тем самым, немолодым, которому Никита так верил. Остановившись рядом, они переглянулись. Он тоже встал, и оранжевые апельсины мячиками поскакали по коридору, вырвавшись из выпущенного из рук пакета. Но люди в голубых халатах не обратили на это никакого внимания, стояли молча, и от этого зловещего молчания и невесть откуда взявшегося дурного предчувствия у него похолодела спина, словно кто-то сверлил её сзади недобрым взглядом.

– Ты должен быть мужественным… – произнёс, наконец, доктор и положил руку ему на плечо. – Случилось страшное… Прости нас, брат… – он еле выговорил эти слова.

Не-е-т! Ошеломлённый, Никита хотел заткнуть уши, не желая слышать о том, чего не может быть… Он выставил вперёд задрожавшую руку – пусть замолчит, пусть не продолжает, он не будет слушать этого злого человека, нет! Ужасные слова кружили где-то около, ещё не задевая сознания… Никита, как мог, старался не пустить их к себе, но через секунду они всё же ворвались в душу, больно вцепились в неё мёртвой хваткой, разрывая в мелкие клочья…

Врач хотел ещё что-то сказать, но его лицо сморщилось, как от сильной боли, он развернулся и пошёл прочь, а Никита, замерев, смотрел в его сгорбленную спину, ожидая чуда. Боже, если ты есть на свете, не допусти, чтобы это было правдой…

Медсестра обняла его, прижала к себе, гладила по голове, шепча что-то тихо. Страшная правда наконец дошла до Никиты, невыносимо горькая, она заполнила собой всё. Уничтожила его надежды, его веру и этот утренний лучик солнца, обещавший так много. Он зарыдал, громко и беспомощно, как в детстве и, вырвавшись из рук женщины, помчался по коридору. Размазывая слёзы, которыми плакала его душа, быстро убегал из этого страшного места туда, где нет горя, где нет смерти, где его любят и ждут. И вдруг понял, что такого места больше нет…

Выскочив на улицу, Никита увидел Алину и её отца, быстрыми шагами приближавшихся к больнице. Нет, ему не нужен никто! Развернувшись, он помчался в другую сторону. Как раненого зверя, беда гнала его в укрытие, в безлюдное место, где можно без стеснения, без чужих глаз выплакать своё горе.

Где его мотало в тот день, Никита не помнил. Дворы, улицы, подъезды – какая-то сила гнала и гнала его вперёд. Увидев его слёзы, за ним увязался сердобольный мужичок бомжеватого типа, ошивающийся у магазина. Он схватил Никиту за руку, крепко, не вырваться, повёл куда-то вглубь двора. Там, в бледном свете фонаря, жестом фокусника достал из кармана бутылку водки, заставил выпить. Сделав глоток, Никита поперхнулся, но мужичок оказался настойчив, приговаривая, что нет лучшего лекарства от горя, чем это, заставил сделать несколько хороших глотков…

И мир стал другим. Опустившись прямо на холодную землю, Никита привалился к обшарпанной стене гаража и закрыл глаза.

* * *

Странные незнакомые звуки, словно дикий зверь драл когтями свою жертву, разбудили Никиту. Он разлепил глаза, успев удивиться сложности этой задачи, и вздрогнул от неожиданности – глазами-бусинами на него уставилась старая седая крыса, нагло продолжая свою возню на полу. Никита пошевелил рукой, и крыса быстрой тенью метнулась в темноту угла. Он завозился, пытаясь встать с грязного дивана – тело отозвалось тянущей болью. И голова, страшно болела голова, казалось, маленькие черти плясали там, внутри, топтались по воспалённому мозгу.

Где он и что с ним? Сев на диване, Никита бросил взгляд вокруг. Маленькое помещение смело можно было назвать каморкой, и это был бы комплимент для убогой комнатушки с низким потолком. Как оказался он в этом подвале? Мысль о том, что случилось вчера, пришла не вдруг, но появившись, ударила молнией. Сердце застучало так сильно, будто пыталось сломать грудную клетку и наконец-то вырваться на волю. Ужас охватил его…

Раздавленный воспоминаниями о вчерашнем дне, он замер в странном оцепенении. Не хотелось двигаться, дышать, жить… Но, наверное, он ещё нужен своей мёртвой маме… Мысль о похоронах невыносима, но всё он сделает, он должен…

Выбравшись на улицу – дверь оказалась незапертой – Никита побрёл к дому. Страшно хотелось пить, полжизни б отдал за глоток воды… Накрапывал дождь со снегом, и он ловил эти капли сухими губами. Стылый холод прохватывал тело. Никита прибавил шагу, пытаясь согреться, но озноб не проходил, казалось, этот холод уже навечно с ним.

Он свернул к дому и увидел её, Алину, единственного верного друга. Красная куртка, низко надвинутый капюшон, руки без перчаток, сцепленные в замок…

– Никита!

Её голос порвал утреннюю тишину. Алина бросилась ему на шею, обхватив руками, зарыдала горько. Так плачут по-настоящему несчастные люди… Он гладил её по плечу, успокаивая слабого, утешая младшего…

– Ну-ну, хватит…Идём домой.

Никита нащупал в кармане ключи от квартиры, счастье, что он не потерял их за ночь. Алина оторвалась от его груди, кулаками вытерла глаза. Но слёзы всё равно текли, то ли слёзы, то ли дождь, не разберёшь…

Переступив порог, он сразу увидел мамины домашние туфли. Голубые с белой пушистой оторочкой. И её плащ на вешалке, который она больше никогда не наденет… Ох… Никита прошёл на кухню, глотая слёзы, кажется, они не закончатся никогда…

Алина прошла за ним, спотыкаясь на каждом слове, начала рассказывать, что всё организовано мамиными коллегами, что ему не о чем беспокоиться, что уже завтра… Ей было страшно произнести это слово, обозначающее то, что случится завтра… Слово, пахнувшее смертью…

– И вот ещё… Мама тебе письмо оставила…

Письмо, которое ей надо передать, уже давно жгло карман. Она достала из кармана и протянула Никите сложенный вчетверо тетрадный листок.

– Письмо?! Что там?

– Мы не читали… Это же тебе.

Честно сказать, Алина хотела совершить нехорошее – заглянуть туда. Но не посмела. Может, там чужие тайны, может, слова поддержки и утешения? Но это ему, для него, чужим нечего совать свой нос.

Никита протянул руку. Последняя весточка… Тут мамина душа, её прощание… Он поднял глаза на Алину, девушка кивнула, попятилась к дверям. Поняла, что ей нужно уйти. В эту минуту сын должен остаться один на один с последними словами своей матери…

Задрожавшими руками он развернул листок.

«Мой любимый сын! Пишу так, на всякий случай, пусть будет у тебя это признание, пусть поможет тебе в жизни, раз мама не сумела… Ты часто спрашивал об отце, а я не отвечала. Стыдно было признаться в своей глупости и наивности, не хотелось, чтоб ты презирал меня.

Знай, хоть мне и тяжело об этом писать – ты появился на свет благодаря случайной связи. Для Евгения, твоего отца, это было лёгкое развлечение на одну ночь, он и имя моё, уверена, забыл на следующий же день. Весёлый юбилей моей подруги в ресторане закончился первой в моей жизни ночью, проведённой с мужчиной. Виной тому были пара лишних бокалов шампанского и стального цвета глаза парня, который пригласил меня танцевать. А ещё – его тонкие комплименты, красивые и льстивые слова, каких я никогда ещё не слышала. Голова закружилась, казалось, вот оно, счастье, пришло…

Когда я поняла, что жду ребёнка, я попыталась разыскать этого парня. Не сразу, но всё же удалось, даже адрес узнала. Поехала туда в выходной, нашла, где живёт… Огромный трёхэтажный дом поразил… Его великолепие остановило меня… Куда мне с пузом в эту красоту, в эту жизнь, не впустят, прогонят, осмеют. Даже если и примут ради ребёнка, кем я, незваная, непрошенная, буду там? Да и не нужен нам оказался отец, разве плохо мы с тобой жили? Дорогой мой, но ты должен знать об отце и сам решить…"

На этом письмо обрывалось. Никита покрутил лист, пытаясь найти продолжение, но больше ничего не было. Не успела. Ушла. Туда, откуда ещё никто не вернулся назад…