4

Путешествовала. Этта катала слово в сознании, словно глину, позволяя ему сформироваться, разглаживая, пробуя другую форму. Путешествовала! Путешествие подразумевало выбор: добровольное преодоление расстояния, определенную цель. Этта последовала за тем шумом и криками, потому что хотела доказать самой себе, что не сошла с ума, что есть источник, причина. И он привел ее…

К лестнице.

Стене дрожащего воздуха.

Только вот… это была не вся правда. Он привел ее к Софии, а София вывела на лестницу, потому что…

– Тебя послали, чтобы привести меня сюда, – сказала Этта, сложив два плюс два. – Ты притворилась скрипачкой… участвующей в концерте.

София тряхнула запястьем.

– Дай мне ту влажную тряпку, а?

Этта выудила тряпку из чаши и бросила девушке в лицо, наслаждаясь шлепком о кожу.

София поднялась, платье перелилось через край узкой койки.

– Не в настроении?

Этта еле сдерживалась, чтобы не закричать: «С чего бы, а?!»

Стук молотков и крики сверху заполнили повисшее между ними молчание.

Спустя пару секунд София проговорила:

– Как бы ни было забавно посмотреть на это, я не могу позволить тебе наделать ошибок. Если проговоришься и разоблачишь себя перед остальными, мою – не твою – шею ждет гильотина.

Подтащив шаткий деревянный стул от двери, Этта спросила:

– Что ты имеешь в виду… если проговорюсь?

София откинулась на койку, настолько миниатюрная, чтобы растянуться, не подгибая колени. Сложив мокрое полотенце, девушка накрыла им глаза и лоб.

– То и имею. Если расскажешь кому-нибудь на корабле – или кому угодно еще, раз уж на то пошло, – что можешь путешествовать во времени, подведешь нас обеих под монастырь. – Она приподняла тряпку, глаза сузились. – Хочешь сказать, что правда ничего об этом не знаешь? Родители все от тебя скрывали?

Этта посмотрела на свои руки, изучая красные, покрытые ссадинами костяшки.

Вопросы повисли между ними, словно нитка слепящих бриллиантов.

Она подняла взгляд, озарение смело неверие.

– Если я отвечу на твой вопрос, обещай ответить на мой.

София закатила глаза:

– Если тебе так хочется поиграть…

– Я не знаю своего отца, – сказала Этта. – Никогда не знала. По маминым словам, она встречалась с ним лишь раз. Мимолетное увлечение. А теперь скажи мне, почему это так важно?

– Я не имела в виду твоего отца. – София приподняла обе брови. – Способность может передаваться от любого родителя.

Тогда…

Мама. О боже… Чтобы не упасть, Этта оперлась о стол, навалившись на него всем весом, ноги словно бы обратились в пыль. Мама.

Ты не можешь просто взять и сбить ее с пути без последствий!

Она не готова. Не прошла соответствующую подготовку, и нет никакой гарантии, что этот путь ей подходит!..

Они говорили не о дебюте.

Недоумение терзало мысли девушки, даже когда чувство вины сомкнуло на ней свою пасть. Она поругалась с Элис – столько всего наговорила, – думая, что наставница хочет удержать ее от выступления.

Она пыталась меня защитить. Мама хотела, чтобы Этта путешествовала, а Элис – нет. Так она тоже одна из них – путешественница? Роуз явно посвятила Элис в тайну, а Этту держала в неведении. Да как они могли обо всем знать и словом не обмолвиться? Зачем поставили в такое положение?

…Ты явно не знаешь Этту, если недооцениваешь ее. Она справится.

Справится с чем?

Заставив себя сжать челюсти, охваченная новым подозрением, Этта повернулась к Софии. Если бы мама хотела, чтобы это произошло, она бы просто попросила ее пойти с Софией. Оглушительный резонанс, смерть Элис – ничего этого не должно было случиться.

Пришло ее время.

Над заполняющим голову хаосом расцвела мысль. Роуз и Элис точно знали, что однажды Этта отправится в путешествие, и, может быть, всегда спорили, пытаясь это как-то предотвратить, защитить ее. Вот почему не рассказали, на что она способна, – спорили о том, как, наконец, намекнуть ей.

Не слишком-то торопились, подумала Этта, пытаясь унять дыхание. Совсем даже не торопились.

Ей внезапно стало страшно за маму. Ведь если один из путешественников во времени – один из наблюдавших за ними Айронвудов – без колебаний убил Элис, чтобы добраться до Этты, именно Этты, то кто сказал, что они не сделали того же с ее мамой, если и она попыталась их остановить?

Почему они пришли за ней? Зачем она им нужна?

– Ты достаточно умна, чтобы это понять, – продолжила София. – Способность передается по наследству от одного или обоих родителей – теперь, как правило, от одного, так как нас стало меньше и мы вынуждены вступать в браки вне рода. Шансов унаследовать способность все меньше и меньше, но ты явно получила ее от матери. Роуз Линден.

Линден. Не Спенсер. Но почему мама взяла другую фамилию – просто придумала, или ее носил отец Этты? Как он во все это вписывается, если вписывается?

– Довольно известная в наших кругах, надо сказать. В один прекрасный день она исчезла, вызвав изрядную суматоху.

София, казалось, наслаждалась, наблюдая, как Эттин мир неспешно разворачивается перед нею. Этту приводило в бешенство, что эта девушка не спешила рассказывать ей все, явно надеясь, что она будет ее умолять.

А она не будет.

– Разве ты не хочешь задать мне еще один вопрос?

Уголок рта Софии пополз вверх, когда Этта расправила плечи.

– Сайрус Айронвуд. Тебе знакомо это имя? – наконец поинтересовалась София. – Оно тебе о чем-нибудь говорит?

– Это два вопроса, – заметила Этта. – И на оба ответ «нет». Как мы путешествуем, как это вообще работает?

София застонала:

– Господи! Мы потратили годы, чтобы этому научиться, а теперь я должна рассказать за две минуты?

– Да, – твердо ответила Этта.

– Это… особые отношения, в течение тысяч лет складывающиеся у некоторых людей со шкалой времени. Никакой машины, если ты об этом подумала. Нечто… более натуральное. Деду слово не нравится, но путешествия в чем-то сродни магии. Наши предки получили уникальную возможность воспользоваться преимуществом прорех во временной ткани, пройти через дыры и выйти в другой эпохе.

Что из этого показалось самым невероятным? Что время может оказаться «дырявым» или что София с бесстрастным лицом произнесла слово «магия»?

– Они похожи на естественные трещины – изломы, – которые можно найти по всему миру. Проходы существовали всегда, и наши семьи всегда умудрялись находить и использовать их. Все довольно просто, но постарайся не терять ход мыслей. – София поерзала, пытаясь устроиться поудобнее. – Проход в средневековом Париже может вести, скажем, в Египет времен фараонов. Ты входишь внутрь, как вошла бы в любой туннель, и проходишь назад или вперед между выходами.

Этта кивнула, растирая закоченевшие руки, пытаясь вернуть им чувствительность. От следующего вопроса ее отвлекла шальная мысль. София сказала наши предки. Этта подумала было, что речь идет о Софии и ее деде, Айронвудах, – но среди этих безликих «предков» были и ее? Линдены?

Мысль заполнила темный пыльный уголок ее сердца, который она закрыла еще ребенком жгучей, почти невыносимой надеждой. Она никогда не позволяла себе хотеть большего, чем у нее уже было; это было ужасно неблагодарно при той любви, которой окутывали ее мама с Элис. Но… семья. С корнями и десятками, судя по всему, ветвей, с одной из которых она упала.

– В сундуке в соседней каюте найдется еще одно платье тебе по размеру, – махнула рукой София. – Бог знает, может, ты влезешь в него лучше, чем в то, которое я на тебя нацепила.

Обида померкла на фоне внезапного осознания.

– Где мои вещи? – спросила Этта. Ее одежда, мамины сережки…

– Твое уродливое платье я сожгла, как только мы пришли, – ответила София. – Все равно оно было испорчено. Серьги в мешочке в… кое-где.

Паника ослабила хватку.

– Клянешься, что не выбросила серьги?

– Хотела, – призналась София. – В жизни не видала такой отвратительной пары сережек. Но… жемчужины оказались настоящими. Вот я и подумала, что, возможно, однажды они тебе пригодятся. Продать.

Этта вздрогнула от удивления. Продать?

– Просто сходи за этим чертовым платьем… а заодно и за исподним. Все, что тебе нужно, завернуто в коричневую бумагу, – объяснила София. – И поторопись, хорошо? У меня назрел следующий вопрос.

Этта встала на негнущихся ногах, но остановилась у двери, прислушиваясь. Убедившись, что поблизости никого нет, вышла, нырнув в соседнюю каюту. В ней почти ничего не было – даже стола, – так что девушка тут же нашла сундук и присела возле него. Тяжелая крышка застонала, когда она потянула ее вверх, уловив приятную волну лаванды.

Мешочки с лавандой обнаруживались то тут, то там: прятались среди лежащих сверху одеял и даже в кожаных ботинках, которые она отставила в сторону. Коричневый сверток, перевязанный бечевкой, лежал внизу, под очередным слоем одеял. В сундуке нашлось кое-что еще: бутылочка, пахнущая розовой водой, расческа, и… выдохнув обжигающий легкие воздух, девушка схватила бархатный мешочек.

Серьги вывалились на ладонь, и Этта выронила бархат. Всхлип вырвался из глубин ее души, да такой бурный, что она вздрогнула. Девушка прижала кулак ко лбу, почувствовав укол впившихся в кожу замочков.

Не надо было ей покидать каюту Софии. Она не могла держать себя в руках, не ощущая давления и необходимости притворяться. Сейчас казаться смелой или спокойной было не обязательно. Доказывать было нечего.

Элис. Боже мой, Элис. Этта посмотрела на свои руки, словно ожидая увидеть следы крови наставницы. Ее убили, чтобы добраться до Этты, – почему она не остановилась, не послушала, что старая женщина пыталась втолковать ей в кабинете матери? И почему Элис пыталась все это предотвратить?

Ей нужно придумать, как держать себя в руках, иначе она никогда не выберется отсюда. Никогда не найдет дорогу назад в свое время.

Дыши, утеночек. Считай со мной. Три счета вдох и три – выдох…

Голос Элис плыл среди раздробленных осколков Эттиных мыслей. Девушка полной грудью вдохнула влажный воздух, сосредоточенно вслушиваясь, как расправляются легкие, и медленно, как учили, выдохнула. Переживания и паника так давно не душили ее, что она забыла, как легко попасться в их тиски.

Закрой глаза.

Слушай только музыку.

Слушай.

И она слушала: поющих матросов наверху, пульс, быстро и неукротимо бьющийся в ушах. Машинально подняв руки и сотворив из воздуха скрипку, она заиграла для собственного успокоения. Поняв, что делает, остановилась.

Этта с усилием выдохнула через нос, потирая пальцем переносицу.

Мама хотела, чтобы я путешествовала. Нет, не так, конечно, но однажды. Она хотела, чтобы я знала, чтобы понимала, на что способна.

Впервые в жизни Этта осознала, что, наконец, столкнулась с маминым главным секретом – самой сутью того, кем она была, почему берегла каждое воспоминание о своем прошлом. Почему так неожиданно закрывалась, погружаясь в глубокую задумчивость. Ледяной узел, в который скрутились их отношения, распутался. Девушка почувствовала отчаянную необходимость найти маму, убедиться, что она в безопасности, поговорить с нею и наконец-то узнать ее.

Но ничто из этого не отвечало на вопрос, почему Роуз держала все в секрете. Сейчас она путешествовала только между материками – плавала через океаны; в этом Этта не сомневалась. Так почему она исчезла, как утверждала София? И какие из ее рассказов были настоящими, а какие – выдуманными, чтобы усыпить маленькую беспокойную девочку?

Я должна вернуться.

Очнувшись на корабле, она обнаружила, что все ее тщательно выстроенное хладнокровие улетучилось, оставив только животный инстинкт и волю. Тогда она почувствовала себя безумной и расстроенной, но доказала – хотя бы себе, – что готова сражаться. Защищать себя. Теперь нужно любой ценой использовать каждую каплю жажды жизни; собрать в кулак нежелание покоряться давлению и составить план возвращения домой.

Домой… В свое время. В Нью-Йорк.

Этта сунула ноги в тесную обувь и запихнула серьги обратно, остановившись лишь на мгновение, чтобы удостовериться, что они целы. Их небольшой вес будет напоминать ей о доме, маме, Элис, дебюте…

Элис. Этта была путешественницей во времени – может ли она вернуться в ту минуту, когда ругалась с мамой и Элис? Может ли использовать дар, чтобы перенестись в прошлое, уйти с концерта и увести их обеих?

Может ли спасти Элис?

Этта всегда знала, куда течет ее жизнь; она боролась за то, чтобы не сходить с этого пути, каждый раз, когда брала в руки скрипку. Ее будущее – это сцена, выступления, записи… Однако небольшое сомнение в неизбежности этой мечты всегда оставалось. И стоило дверце в новый мир приотвориться на миллиметр, как соблазн распахнуть ее до конца стал для ее воображения почти непреодолимым. Каково это, задумалась она, идти, куда и когда вздумается?

Побывать в сердце давно умершей империи. Пересечь материки и увидеть чудеса мира, прежде чем они исчезнут. Сидеть в аудитории Венского Кернтнертор-театра, слушая первое исполнение девятой симфонии Бетховена. Упросить Баха дать ей урок в его лейпцигские годы.

Спасти Элис.

Что еще она могла выбрать, кроме как узнать все, что можно, лишь бы вернуться в то время?

Ей придется смириться с ухмылками Софии, с тошнотворной мыслью, что, возможно, она смотрит в лицо убийцы своей наставницы или, по крайней мере, соучастницы этого убийства.

Я сделаю это, подумала Этта, наклоняясь, чтобы забрать сверток. Верну все обратно.

И, если потребуется, она с боем преодолеет каждый шаг на этом пути.

Когда Этта вошла в каюту, София сидела на краешке кровати.

– Заблудилась? – осведомилась она, снова склоняясь над ведром.

После вкуса свежего воздуха запаха желчи и рвоты хватило, чтобы желудок Этты тоже перевернулся. – Как получилось, что с тобой все прекрасно, а я…

Этта отвернулась, когда Софию снова вырвало, развернула сверток, отодвигая бечевку, и осталась со стопкой льна, хлопка и шелка. И чем-то подозрительно напоминающим корсет.

– И что мне со всем этим делать?

– Сними грязное платье и подумай, – съязвила София. – Начни с сорочки – тонкой штуки, похожей на ночнушку. Затем чулки – их нужно закрепить подвязками. И да, тебе придется их носить.

Когда Этту вытащили из воды, кто-то разрезал на ней платье и корсет, который расходился почти донизу, где встречался с юбкой платья. Оно должно было бы достаточно легко сниматься, но мокрые струны корсета запутались и скрутились, когда Этта натянула сюртук Николаса. Как только девушка их ослабила, снять части по отдельности, сбросить на пол и выкрутиться из остатков мокрой окровавленной юбки оказалось довольно легко.

Ты сделаешь это.

Слова матери всплыли в ее голове. Этта справится с этим.

Она может. Она сделает.

– Придумала вопрос? – подходя к Софии, поинтересовалась Этта. Нижние юбки оказались главным якорем, тянущим ее вниз: два толстых слоя шерсти, скрепленные вместе, но отдельно от платья. Они скользили по ногам, шлепая по полу. Одной рукой держась за шероховатую деревянную панель, девушка освободилась от них и от чулок, оставшись в длинной тонкой хлопковой ночнушке, под которой ничего не оказалось. Эттино лицо вспыхнуло, когда она взглянула на Софию.

– Смени сорочку и принеси мне, что там еще осталось. Я тебя перетяну, – велела София. – И еще раз: да, тебе это нужно. Видимо, в двадцать первом веке у девушек пропали талии. Иначе платье не будет нормально сидеть.

Этта нахмурилась:

– Да, ваше величество.

– Хорошо звучит, спасибо, – усмехнулась София. – Без талии, но способна признать вышестоящих. Возможно, теперь я смогу с тобой работать.

Этта закатила глаза.

Как могла, уступая стыдливости, она отвернулась от Софии и стянула сорочку через голову, сменив ее на сухую и чистую. Продев руки в рукава, разгладила зацепившуюся и обмотавшуюся вокруг коленей ткань.

София не слишком грациозно проковыляла к сундуку. Этта уловила краткий проблеск другой ткани, прежде чем девушка нашла, что искала: длинную тонкую иглу, вырезанную из кости.

– Продень руки через лямки корсета, – распорядилась София. – Шнуровка спереди, так что сможешь сама ее затягивать.

– Великолепно, – пробормотала Этта. – Жду не дождусь.

– Чтобы сыграть роль и не попасться, надо переодеться, – напомнила София.

Оказывается, игла служила для шнуровки корсета. Этта почувствовала запах кожи, когда София продевала иглу через идущие по краям отверстия. Ткань оказалась жесткой, и косточки впивались в кожу, когда София натягивала, закрепляла, натягивала и снова закрепляла. Эттина поза изменилась: девушка выпрямлялась, пока не стала выше дюйма на три, по крайней мере, ей так показалось.

– Не распускай шнуровку, когда раздеваешься, только ослабляй, – посоветовала София, – а потом затягивай. Если хочешь быстрее одеться на корабле, набитом мужчинами.