Я вновь поёжилась. Хорошо, что тётушки не знают, где и с кем я провожу время. Иначе бы точно заперли меня под замок в комнате, а местный священник, святоша с сальным блеском в глазах, наложил бы епитимью…

– Хочу отомстить кое-кому, – тихо, но твёрдо ответила я.

Девушка едва заметно улыбнулась, но это была не та кокетливая улыбка, какой завлекают мужчин. Это была улыбка хищника, почуявшего запах крови, улыбка единомышленника, готового разделить тёмные желания. Думаю, она понимала меня как никто другой.

На этом мы расстались. Дэлия проводила меня до дома, а я отдала ей пару баночек целебной настойки: осень в этом году была холодной, промозглой, и дети в приюте сейчас болели больше обычного.

Утро выдалось беспокойным. Проснулась очень рано, раньше слуг, когда небо только-только начинало светлеть, и бродила по дому словно приведение.

Когда проснулся отец, я стояла в гостиной возле окна, лихорадочно вглядываясь в подъездную дорожку, в надежде увидеть посыльного с письмом. Письмом, которого ждала и боялась одновременно.

Отец, ещё в домашнем халате, подошёл ко мне почти бесшумно.

– Кара, ты не должна себя так мучить…

Я не ответила. Должно быть, взгляд у меня сейчас был пустым и отстранённым.

– Ты меня пугаешь. Мы все переживаем за тебя…

Голос отца был глухим, словно стены гостиной были обиты войлоком, поглощавшим звуки.

– Кара! – отец вцепился мне в руку.

– Что? –  я наконец перевела взгляд на родителя.

– Боги, – выдохнул он, притянув меня к себе. – Может, тебе стоит уехать из города?

– Почему? – удивилась я, не понимая, к чему он клонит.

– На время, дорогая, – отец погладил меня по волосам. – Тебе нужно… Нет! Необходимо проветриться. Твои тётушки скоро уезжают домой, ты можешь поехать с ними. Погости у них, пока всё не забудется.

– Я не оставлю тебя.

– Да что со мной будет? – усмехнулся отец.

– И всё-таки… я не собираюсь сбегать! – упрямо заявила я, высвобождаясь из крепких отцовских объятий.

– Да я ведь не про то.

– Я знаю, что не про то…

Если честно, я приходила в ужас от одной мысли, что мне придётся жить в доме тёти Ванды. Я бы могла выбрать особняк тёти Беатрис. Она была гораздо мягче своей сестры. Но что-то мне подсказывало, что тётушка нашла бы повод, чтобы не селить меня у себя.

– Обещай, что подумаешь над моим предложением! – не сдавался отец.

Я улыбнулась. Легко и непринуждённо, как прежде.

– Хорошо, – ответила я. – Обещаю, что подумаю.

Отец в который раз обнял меня и со спокойной душой отправился на кухню.

С наступлением завтрака, дабы лишний раз не нервировать тётю Ванду, я укрылась в оранжерее. Сквозь стеклянные стены и ограду открывался отличный вид на покрытую булыжником подъездную дорожку. Я всё ещё не теряла надежды, что вот-вот появится посыльный с письмом.

Время тянулось мучительно медленно. Солнечные лучи играли на стёклах оранжереи, наполняя пространство светом, но они не могли прогнать гнетущее чувство неопределённости.

Примерно около полудня, когда тени от деревьев стали длиннее, а воздух наполнился прохладой, к оранжерее подошла тётя Ванда.

Холодная и гордая. Боги, казалось, что даже внешне мы с ней были похожи. Те же зеленые, миндалевидные глаза, вьющиеся светлые волосы, ямочки на щеках… Вот только её ямочки увидишь нечасто, потому что тётя Ванда улыбалась крайне редко.

“Неужели я стану такой же, когда доживу до её лет? ” – промелькнула мысль.

В голове сам собой нарисовался неясный образ скверной, всегда недовольной женщины, третирующей соседскую детвору.

Бр-р-р-р… От одной мысли об этом по телу пробежали мурашки.

– Здравствуй, Кара, – произнесла тётя, кутаясь в шерстяную шаль.

На небе не было ни облачка, светило яркое солнце, но осень перешагнула свою середину, и сейчас на улице стоял лёгкий морозец. Пар из-за рта был явным намёком на приближающуюся зиму.

– Добрый день, – пробурчала я, так и не удосужившись подняться с колен.

Спина затекла, ныла от долгого неловкого положения, но я упрямо продолжала копаться в земле. Всё утро я посвятила наведению порядка возле хозяйственных построек и оранжереи: убрала отцветшие головки роз, бережно выкопала луковицы тюльпанов, готовя их к долгому зимнему сну, проредила разросшиеся кусты малины, собрала в пучки душистые корни алтеи, чтобы потом развесить их под крышей.

Конечно, всё это можно было сделать гораздо быстрее, одним взмахом руки, с помощью магии. Но в академии нам всегда говорили, что настоящая магия – в кропотливом труде, в умении чувствовать податливую землю, шелест листьев, тепло солнечных лучей. Да и мне самой нравилось – работа успокаивала, позволяла хоть ненадолго забыть о боли, терзавшей душу.

Однако тёте подобное рвение явно было не по нраву. Одного её взгляда на мои руки, испачканные землёй, хватало, чтобы понять это. Я заметила, как брезгливо скривились её тонкие губы, как высокомерно она закатила глаза, услышала тяжёлый вздох, полный невысказанного упрёка…

Я уже внутренне сжалась, готовясь услышать знакомую тираду о том, что дочь помещика не должна ползать на коленях и копаться в земле, словно невежественная крестьянка. О том, что моё занятие – неподобающее, недостойное леди…

Но тётя, к удивлению, промолчала.

Может, она была просто не в настроении отчитывать меня? Или, быть может, решила, что сейчас не время для нравоучений? А может, это я просто придираюсь к ней, видя упрёк там, где его нет?

Я не забыла, что именно тётя Ванда взвалила на свои плечи всю тяжесть последствий сорвавшейся свадьбы. Пока я разрабатывала план мести, тётя Ванда собственноручно написала всем приглашённым родственникам письма с извинениями, сообщая о том, что свадьба не состоится. Она же отправилась к портному, чтобы сказать, что от платья решено отказаться. Кроме того, она добилась, чтобы нам вернули часть денег!  И, наконец, именно тётя Ванда отправилась в церковь, чтобы официально отменить венчание… Хотя, как оказалось позже, этого можно было и не делать: Генри сам озаботился этим вопросом. Священнику, в сущности, без разницы, кто именно из невест пойдёт к алтарю. Главное – церемония состоится, как и запланировано…

Взгляд тёти Ванды скользнул по моим владениям: по опавшей листве, укрывшей землю золотистым ковром, по хаотично разросшимся кустам роз, по забытым граблям у забора. Свой взгляд она остановила на покосившейся табуретке, стоявшей неподалёку от оранжереи.

Взмахом руки тётя приставила его к себе.

– Можно с тобой поговорить, Кара? – спросила она.

– Аккуратней, – я выпрямилась, вытерев руки о передник. – У неё ножка вот-вот отвалится. Не хватало ещё, чтобы вы упали в кучу листьев и испачкались.

Ножка держалась на честном слове и на ржавом гвозде, грозя вот-вот окончательно сломаться. Но тётя Ванда, словно не слыша моих слов, опустилась на табурет.

– Отец мне всё рассказал, – продолжила она. – И, знаешь, я думаю, это неплохая идея.

– И что именно он вам рассказал? – не поняла я, нахмурившись.

– О том, что ты хочешь погостить у меня и тёти Беатрис.

– Я? – вырвалось у меня, и я на мгновение прикрыла глаза.

Вот же… папа…

– Я ещё думаю над этим, – процедила я сквозь стиснутые зубы.

– А что тут думать? – ахнула тётя Ванда, взмахнув руками, и в тот же миг послышался предупреждающий треск.

Табуретка, не выдержав накала ситуации, издала последний вздох и зашаталась, однако тётушка с ловкостью престарелого акробата успела вскочить на ноги.

Как я и сказала – ножка с протяжным хрустом, похожим на предсмертный крик, проломилась.

Мы какое-то время молча смотрели на обломки некогда служившей нам мебели.

– Кара, – первой тишину нарушила тётя, её голос звучал удивительно спокойно. – Поездка, действительно, неплохая идея. Аннабет и Флора будут рады тебя видеть.

Кузины? Будут "рады" меня видеть? Вот уж враки! Да эти две вредины меня на дух не переносят! В детстве сестрички-близняшки только и делали, что насмехались надо мной, придумывали обидные прозвища, язвительно комментируя мой рост – будто я сама выбирала, насколько тянуться вверх! А я… ну а что я? Я в долгу не оставалась, разумеется.

Наше "общение" всегда напоминало поле боя, а не идиллические семейные посиделки.

И поехать к ним сейчас… после всего, что случилось…

Перспектива рисовалась не самая радужная, мягко говоря.

– Большой город, – не унималась тётя. – Столица как-никак! Отличные перспективы и… – она заговорщицки прищурилась, словно решила приоткрыть занавес в мир невероятных возможностей. – Новые знакомые! Отдохнёшь от этой… – тетушка в который раз обвела красноречивым взглядом сад, пристройку и особенно оранжерею, словно видя в них источник всех моих бед. – Суеты, – продолжила родственница. – Развеешься.

– Да, что ещё делать? – хмыкнула я. – Только гулять и веселиться на балах. Может, вы мне и мужа найдёте?

– Может, и найду! – важно заявила родственница.

– Нет! – резко ответила я. – Спасибо, за заботу! Сыта по горло!

– Кара, послушай… – голос тёти переменился. Стал… мягче, теплее.

Именно в этот момент мне вспомнилась мама. Казалось, что вот она – стоит рядом. Лишь руку протяни…

– Жизнь бывает очень несправедлива, – продолжила тётушка. – Но разве из-за этого нужно отчаиваться? Опускать руки? Ты молода, красива, невероятно талантлива. Такие, как Генри, – женщина на мгновение остановилась, словно пробуя имя на вкус, и скривилась. – Они недостойны тебя. Недостойны даже упоминания.

Впервые за прошедший месяц, тётя Ванда говорила со мной с теплотой, а не с привычным металлом в голосе. Я ощутила поддержку, которой мне так не хватало. И впервые мне захотелось забыть о мести. Захотелось плюнуть и отпустить ситуацию на все четыре стороны, вот только это чувство длилось ровно до тех пор, пока я не увидела возле нашего забора мальчишку в поношенном пальто, а в руке он держал помятый конверт…