У хозяйки Светы неплохой мальчишка – пятиклассник; все эти дни кашлял, поэтому не купался.
–Скоро в школу?
–Да.
–Хочется?
–Не-а.
–Ну, что тут у вас самое примечательное в Геленджике?
–Купаться.
–Кем хочешь быть?
–Шофером как дед. На «Татре».
Муж Светы «на витаминах» в больнице. Была язва, зарубцевалась.
–Надо меньше пить, – говорит Света.
Еще есть девочка Таня.
–Сколько тебе лет?
–Пять.
–Скоро в школу?
–Ага.
–Хочется?
–Не-а.
Я дошел до центра; центральный пляж обширен, покрыт мелко толченной ракушкой, почти песок. Вода мутная. Я там отметился, искупался. Для чего-то мне надо было обязательно увидеть море; и вот я здесь, и не знаю, как убить время и куда деваться от тоски. Из центра на свою окраину поехал на катере; получасовая поездка на мыс Тонкий, а затем к Лазуревому берегу. Красиво, горы зеленые, на горах большие буквы: «Ленин с нами».
Вечером я решил скоротать время, посмотрев фильм «Ожидание полковника Шалыгина» в летнем кинотеатре гостиницы «Солнечная». Пока стоял в очереди за билетом, стал дуть какой-то прохладный ветер, и я сходил на квартиру и одел на себя все что мог. В 21 час начался сеанс, ветер усилился, стал холодным. Туристы из гостиницы, посмеиваясь, приходили с одеялами, мелькнула мысль: может, уйти? Но я постеснялся обнаружить свою теплолюбивость, и вот сеанс проходил под свист северного ветра, дувшего прямо в лицо. Впереди, над головами, над горами, в синем небе ясно отпечатались Большая и Малая Медведицы с Полярной звездой, счастливые обладатели одеял кутались в эти одеяла. Я все стыдился уйти, хотел хоть не первым ретироваться; через час, всё же, меня начала бить крупная дрожь. Тут два человека не выдержали и ушли; ушел и я, прибежал на квартиру, дрожащий, и залез под одеяла.
Утром – ясное, ослепительно голубое небо, и дует неистовый ветер.
В конце августа, разбитый, я приехал в Краснодар. В дороге сначала боялся, что будет плохо, но потом как-то растрясло меня, и даже появилась какая-то особенная ясность восприятия, и дорога понравилась мне больше. Красива моя родина! Плавные переходы высот, белые домишки, зелень, любимые тополя… И подумалось: ты ждал, что здесь будут каникулы, но это уже новая эпоха; и появятся у нас хорошие годы. Все впереди; вернее, многое. Когда въехали в Краснодар, освещенный золотым вечерним солнцем, я радовался. Впереди еще две недели! Моя поездка на море – глупость, но она уже позади. Дома собрались мама, Вера, отец. Уже были сделаны и установлены трубы для сушки белья.
Отец сказал:
–Вот тебе дюймовые трубы!
Он, подвыпивший, посмеивался над рассказом о моих злоключениях.
–На одного готовить не хочется, – сказал я.
–Так ты бы нашел кого-нибудь, чтобы на двоих готовить! – смеялся он.
Я навестил моего друга Игоря. Стройка: пыль, грязь, шум; еле нашел его.
–Ну, как, работать тяжело?
–Нет. Специфические только отношения. Иосиф, бригадир, грубый мужик. Мат постоянный. Приходится и самому надевать маску из мата.
Игорь пошел мыть руки, и какой-то мужичок крикнул ему:
–А ты что … … ходишь, вон начальство!
Игорь:
–Да нет, это он так. Хороший, добрый мужик. Шутит.
Мы были наверху здания, и потому решили осмотреть Краснодар сверху. Потом взяли бутылку рома, оказавшегося, как и предупреждала продавщица, не белым. Гуляли с дочкой Игоря в коляске. Разговор о течении жизни, непонятности смены поколений, упущенном времени и так далее. Тихий Краснодарский вечер, улочки с краснокирпичными домами, те самые, где когда-то мальчишками еще курили заграничные сигареты. Разговор о новой несвободе из-за детей, о примиренности с этим новым положением. Вечером шли к троллейбусу по улочке, усаженной тополями.
Анечка теперь стала кашлять редко-редко. Мы с ней по-прежнему ходили на Старую Кубань. Но как-то раз решили сходить на бегучую Кубань, и нам открылись красота и благодать.
Изгибы реки, обнажившаяся песчаная коса. Обрывистый противоположный берег с зарослями. А на этом берегу – южный лес, ивы, старые деревья, обросшие вьюнком, пересеченная местность с вьющейся проселочной дорогой. В лесу течет ручей с крутыми берегами, мы перебирались через него. Светит солнце; рыболовы сторожат рыбу. Ходят по берегу большие вороны, летают маленькие белые чайки. Часто у самого берега, на мелководье, плеснет крупная рыба. На том берегу стадо коров. Я восхищался, наслаждался, нежился этими картинами. А когда идешь назад, то видишь низину, далеко на ровном зеленом пространстве – группа деревьев – полеводческое отделение; а еще дальше – дальний ряд тополей, места, где прошло все детство. И самолеты над головой снижаются по направлению в аэропорт; идут на посадку, и потому не ревут как бешеные, а уже прилетают. Так и мы с Анной пролетали здесь и видели Гидрострой.
Среди полей видны постепенно приближающиеся белые дома. А если у начала леса свернуть на дорогу в низину, то там внизу два небольших домика, и идет проселочная дорога, обсаженная деревьями, какая-то уютная и немного таинственная. Куда она? Несколько раз мы ходили на Кубань; пошли вдоль берега влево и видели плотину. Проплывали баржи, один раз экскурсионный теплоход; экскурсовод по мегафону говорил об Икаре, каким-то образом он привязал его к этим вот кубанским берегам.
Потом как-то пришел отец, укорял, что я не захожу. Был подвыпивший, пошли к нему и выпили еще бутылку водки; я сделал это, чтобы увести его домой. Темы разговоров все его старые: необходимость продолжения фамилии, нужен сын (а его – внук), и что я должен «стать профессором».
–Папа, ну почему ты пьешь? Бросал бы.
–Да если бы я не пил, так давно уже в могиле лежал. Ты думаешь, работать на бульдозере, летом, в жару – приятно? Смотри, какую плотину сделали! А может, так оно и нужно. Мать моя, когда закружится по дому, с другими детьми, а я лежу маленький, и начинаю кричать, так она дает мне ложку вина, вот и доволен я!
По вечерам мы теперь гуляем с Анной до темноты; огоньки загораются. Там, за низиной, у дальнего рядя тополей, горит красный огонек. Самолеты, мигая, пролетают; становится свежо. Аннушка в шерстяной кофточке, да и я. Дети играют у освещенных подъездов, Аннушка говорит:
–Соскучилась за мамой.
Или:
–А где наш оранжевый дом? – и озирается по сторонам.
–Он далеко, в Москве.
–А когда мы полетим?
–Через недельку.
Кажется, во вторник я поехал в Пашковку. Мама была где-то по хозяйственным делам, Вера приехала из города, и около пяти вечера я внезапно поехал. Погода была – все надвигались облака, то и дело собирался накрапывать дождь. Я доехал на автобусе до ТЭЦ, сел в трамвай и почувствовал, что волнуюсь, мне казалось, что я оделся как-то немного кричаще – майка, джинсы, а тут рабоче-крестьянский люд едет на окраину. Дома по краям обшарпанные, деревья запыленные; мне стало как-то душновато, нехорошо. Я чувствовал волнение и боялся волнения. Доехал до тупика, в магазинах книжном и товарном ничего не было; и я вспомнил, как здесь два года назад были с Инной. Я высматривал дорогу, которая ведет к библиотеке аэропорта; поехал назад и смотрел на улицу Ярославская, где когда-то был мой детский сад. И понимал, что забыл, как идти к Челышевым. И душно, как-то давит; я думал – неужели это от волнения, от встречи с прошлым, или просто погода, или что-то съел? Я полдничал творогом с компотом, и вот подумал – может, это сочетание не очень? Приехал на Площадь, и по ней ходил с немного помраченным сознанием и с ожиданием чего-то похожего на сердечный приступ. Неужели я так слаб? Я увидел: ателье; там после шестого класса сшили мне брюки клеш. Аптеку: дверь на углу дома, сюда мальчишкой бегал за лекарством для мамы. Кинотеатр «Дружба», сюда ходили смотреть кино отец с мамой, оставляя меня дома с Верой. А потом и мы с мальчишками сколько раз были здесь. Детская библиотека, несколько ступенек за дверью ведут в мир удивительного, в мир книг. Потом шел через парк. Статуя казака на лошади, библиотека для взрослых.
Тяжесть во мне не уходила, нарастала, мелькнула мысль – в аптеке надо было взять валидол. Вот дойду до своего дома, и там умру; символическая смерть.
И вот по той улочке я прошел, видел школу, которая теперь умерла, стала школой для умственно отсталых. Поворот у мелиоративного училища, большие деревья.
А справа начинается стадион – вернее поле, стадионом его и не назовешь, нет трибун, большая площадка с выгоревшей вытоптанной травой, по краям окаймленной дорожками – такими же грунтовыми. Я вспомнил, как мы однажды с отцом возвращались домой, шли с какого-то сеанса, мне было лет пять-шесть, а отцу не было и тридцати, и он был большой и очень красивый. И мне почему-то захотелось показать ему свою значительность, я сказал, что маленький человек – вот как я, бегает быстрее взрослого, и может запросто обогнать его. Отец возразил: «Это не так. Вот давай побежим по дорожке.» Мы пересекли дорогу, встали рядом, затем отец скомандовал: «Пошли!». И мы побежали; отец легко оторвался от меня. Затем он остановился и засмеялся: «Вот как!». А я стоял и молчал.
Вот и дом, мой старый дом, я надел темные очки пошел налево вдоль забора. Дом-то ведь тот же! Когда-то мы с мальчишками, да и вся округа называли его – «белый дом». Огромные тополя, старые, а ведь их сажали на моих глазах, высажены по периметру двора, и старый сад выкорчеван, пустое пространство виднеется в глубине. А во дворе я краем глаза увидел семейство Ташу; дядя Миша, адыгеец, водитель машины ЗИС, пьяненький, размахивал руками, толстая тетя Шура ругала его. Дядя Миша тогда, давно, останавливал меня и обнимал за плечи, и мы улыбались. А вот прошла по двору тетя Нина, когда-то сварившая постный борщ, и накормившая меня, оставшегося совершенно один – мама и Вера уехали в дом отдыха, а я ждал известия, что пора ехать поступать в интернат. А вот идет Марфа Петровна, к ней как-то приехали на лето в гости две девочки из Луганска, одна из них была прекрасной. Марфа Петровна о чём-то заговорила с Ниной, они смеялись. Бог мой! И люди эти еще живы и даже мало изменились; а ведь последний раз я был в этом доме, наверное, лет десять назад.
Я сел на скамейку, которая была у входа в клуб.
Здесь дом сравнительно далеко, меня не узнают со двора, и видно хорошо.
И тут другие воспоминания приходят ко мне. Как мы с мальчишками (мне лет пять) сделали подарок – коробка из-под обуви, перевязанная веревкой. И вот, в темное время, мы вынесли эту коробку на шоссе, проходящее мимо. Сами спрятались здесь, за этими скамейками. Машины в это время проходили очень редко; вот и одна из них, грузовик. Водитель заметил коробку, остановился, подошел к ней и стал развязывать узел. И только он развязал, как на него из темноты полетели камни. Он, изрыгая проклятия, бросился к входу в клуб, но мы обежали здание и скрылись в темном саду.
А вот другая история. Я играл в винограднике, примыкавшем к нашему дому. Через дорогу шел ряд одноэтажных домов. В одном из них затеяли празднование, выставили столы во двор, расселись, выпивали. Очень сильно кричали, хохотали. Я почему-то прилег возле виноградника, долго смотрел, а потом стал бросать туда камни. Как только раздался звон разбитой посуды, вышли два здоровенных мужика, осмотрелись, заметили меня, и побежали. Я бросился убегать через виноградник – нагибаясь над проволоками, привязанными к столбам; я нагибался, и вот уже надо снова и снова нагибаться. Я слышал, как ругаются мужики, и так же нагибаются снова и снова, и бегут; сердце моё колотилось. Но вдруг они отстали, я бежал уже один, и выбежал к дальней оконечности клуба. Там я встал и долго стоял, весь мокрый, дыхание ужасное. А потом я тихонько пошёл домой. Мне казалось, что гнавшиеся за мной, если они разглядели меня, сейчас же пойдут к нам и расскажут обо всем. Но мама и папа ни о чем подобном не говорили, жизнь продолжалась и дальше, подошел вечер текущего дня, а затем настала ночь.
О проекте
О подписке