Я поднимаюсь по улочкам, ведущим к нашему институту, предзимний воздух вливается в мои легкие. Я подхожу к длинному зданию – в семь пятьдесят восемь; если я опоздаю на пять минут, то меня ждет испытание. Одна из старых женщин, сидящих за стеклянными окошками, заставит писать объяснительную записку, и далее эта записка пойдет по всем верхам. Начальник сектора проведет с тобой беседу; на первый раз это все. Если же опоздаешь во второй раз – тебя лишат квартальной премии; квартальная премия равна твоему окладу. Поэтому никто никогда не опаздывает, если уж случилось опоздание, ты должен остановиться, и звонить своему начальнику сектора, и дальше – ходить вокруг да около института, час или два. И уже после хождения подходить к старым женщинам с выражением на лице спокойной уверенности.
Я не люблю этого, и поэтому никогда не опаздываю. Слава Богу, весь мой путь от дома до работы занимает пятьдесят минут; если я отправился ровно в семь – значит, все будет в порядке.
Жизнь стала весьма трудной – постоянная, непрекращающаяся стирка пеленок. Инна не здорова, двигается с трудом. Плакала от страха в первый день, когда привезли ребенка, это было вечером; тревога и страх – ей казалось, что малышка такая маленькая, и мы не сбережем ее. Дали Инне валерьянки; ночью вскакивает и то приподнимает ворох одежды, то ощупывает меня, то с тревогой показывает на люстру или в окно, везде ей мерещится ребёнок. Встаю к малышке я, она орет, писяет и какает в руках, пеленаю; утром адский подъем, вечером – снова пеленки, кормление. Все эти дни – ни минуты отдыха; один день (перед приездом Инны из роддома) я чуть не плакал. Уборка, которой не видно конца – я сидел как неживой, Георгий Петрович потом спросил:
–Ну, как, отошел?
–Немного, – ответил я.
Вспоминаем прежнюю жизнь, когда единственной заботой вечером было – приготовить ужин, смотреть телевизор, и думаем: вот они детки! Неужели теперь так будет все время? Инна еле ходит, сутулится как старуха; я думаю – Господи Боже мой, зачем все это – так называемая любовь, после которой женщина так страдает, чтобы родить существо, которое потом отнимет и личную жизнь, и покой.
Прошло три месяца, и, приходя домой, я вижу, что пеленки не стираны, питание для ребенка не сварено; мне неудобно говорить, но часто кажется, что жена плохо относится к своим обязанностям. Я молчу, начинаю стирать; Инна же считает, что целый день она возится со всем этим, и после работы я должен прийти и все взять в свои руки. Но это, в сущности, ее забота – ребенок – и она должна как мать и женщина, стараться сделать максимум, чтобы вечером оба отдохнули, но часто оказывается: читала книгу; и полный таз пеленок.
Малышка подросла, богатая и смешная мимика – недоумение, обида, лукавство, обалдение (перед цветастым ковром), а вот и улыбка. И крик, от которого лопается все вокруг, и в первую очередь – она, когда вечером относим ее на кроватку; страшно не любит спать, обожает общество, собирающееся около нее.
Аннушка чрезвычайно похожа на меня, те же привычки: трет глаза руками; не может долго терпеть, будучи голодной; голову кладет сбоку от подушки. Уши, голова, нос, рот – все мое; очень походит на меня на фотографии, где я стою, совсем еще маленький, с велосипедом, у виноградников. Впервые она играла с погремушкой – стучала по ней лапкой в варежке; долго гремела, как ручной медвежонок или обезьянка.
Я поднялся с трудом, утро было еще темное, шел снег. Светящийся аквариум киоска «Союзпечати», в котором плавали разноцветные рыбы журналов, и главная рыба, царь-рыба продавщица. Я дал ей монетку и попросил «Московскую правду»; она бросила мне газету и стала перебирать, ворошить мелочь. Но я ждал, и она сердито положила (шлёпнула) мне монетку сдачи; палец у нее был обмотан черной изолентой, им она расслаивала кипы.
Как-то раз Инна, во время разговора с сестрой Марией сказала, чтобы та не ходила в Университет на дискотеку – там все иногородние.
–Я не собираюсь еще твоего мужа на шею сажать. И так камень висит. Ребенок свой, да плюс еще один подарок.
Говорила она как будто в шутку, но прорывалось раздражение.
–Ходи в МАИ, там все москвичи.
Они принялись опять, в том же якобы шутливом тоне, говорить, чтобы я познакомил Марию с приличным молодым человеком, начали прикидывать своих знакомых, оказалось, что ничего подходящего нет
–Найдите мне, родственники, жениха! – говорила Мария. – Где, где мужчины!
–Мужчины в метро сидят и читают, и не уступают места, – сказала Инна. – Поэтому они ничего не видят и не женятся.
–Но у тебя же на работе полно офицеров.
–Они или маленькие, или старые холостяки. А выходить замуж за старого холостяка – только не это. Ведь у него установившиеся с годами привычки, он будет требовать уважения к себе. И будет считать, что осчастливил тебя. И будет ревновать – не ходи туда, не ходи сюда. Нет, что угодно, только не за старого холостяка.
–Ну, потом можно развестись.
–С ребенком на руках?
–Но что же мне делать? – с комичным выражением говорила Мария.
–Иди в МАИ. Иди в метро, стой и останавливай всех: москвич? Не москвич?
–Шутки шутками, а ведь уже и в МГУ ездить сил нет. В прошлом году еще хватало терпения. А теперь как подумаешь – зима. Поздно возвращаться. Метель!
Мы смеемся, потому что Мария строит смешные гримасы.
–Узбеки! В университете одни узбеки, грузины.
–Это уже твое амплуа. Ездить в университет, чтобы познакомиться с узбеком и с ним весь вечер провести.
–Почему там одни узбеки? Там есть москвичи? Сережа, там бывают москвичи?
Я немного простужен, и потому сижу в дальнем углу.
–По-моему, очень мало. Москвички ходят, а они нет. У них какая-то своя кухня, они рано женятся, и как-то варятся в собственном соку.
–Они нарасхват с пеленок,– сказала Инна. – А между прочим, москвичи – это такое… У кого ни спрашиваю – уроды самые настоящие.
–Я пойду в «Метелицу».
–Куда?! Там нет мужчин. Одни женщины сидят и пьют коктейль. Зачем туда идти мужчине – пить за три рубля коктейль? А студент – у него нет денег.
–Да, проблема, – сказал я. Мне было немного неловко, и в то же время забавно; жаль Марию, и одновременно я помнил, что иногда не люблю ее. В иной раз она бывает очень милой, как будто хорошей. Такое же чувство к ней у Инны: Инна любит ее, но иногда ненавидит. Мария лежала на диване, она не завтракала и не обедала сегодня; она вот сейчас была красива, привлекательна, в полосатой кофточке, и отросшие волосы заколоты за ушами, смуглое, гладкое лицо, черные глаза. Она пошла на кухню, принесла тарелку с едой, и стала есть.
– Москвички некоторые специально едут в университет, – продолжал я. – А многие студенты хотят познакомиться с москвичкой, но так у них ничего и не получается. А женщинам, конечно, еще трудней.
–Да, даже тебе, пожалуй, проще найти хорошую девочку, чем мальчика, – сказала Инна. – Кого бы ты легче нашел?
–Конечно, девочку.
Я рассказал, как пытался познакомить Лешу Старкова с Марией, но ничего не получилось; он ходил в гости к Вале, а та была к нему равнодушна. А парень хороший, поступил в аспирантуру.
–Короче говоря, – сказала Инна, – в этом году ты должна познакомиться. С москвичом, приличным мальчиком, с квартирой. На нашу жилплощадь не рассчитывай. Если приведешь иногороднего – мы вас пропишем, но вы будете снимать квартиру.
–В этом году ничего не получится, – сказала Мария. – Этот год високосный. И я со всеми разругиваюсь.
Она встала и медленно пошла прочь; Инна с ненавистью остановила ее.
–Тарелку!
–Что? – спросила Мария, но вернулась и унесла с собой тарелку, потом долго возилась на кухне. Я пришел – грязная сковородка лежала в раковине, а мне надо было готовить купание для Анны.
–А сковорода?
–Она не моется, отмокает.
Я вымыл сковородку, а там уже Инна ругалась с Марией (она обнаружила вторую грязную сковороду).
–Я пятнадцать лет тебя кормила, ты хоть бы раз помогла! Ты живешь, как в гостинице!
Действительно, иногда, посматривая на Марию, и Георгий Петрович в сердцах скажет:
–Слушай, да что такое, глядя на тебя, и все настроение портится!
И отдает приказ:
–К первому числу даю тебе задание – постирать и выгладить мои рубашки!
Подходит первое число, Мария срочно бросается выполнять указание. На кухне выставлена стиральная машина, я помогаю пропустить белье через выжималку, и вот Мария гладит еще влажноватые рубашки.
Мы помыли Анечку, я лег спать, выпив аспирин и сульфадимезин. Инна читала. Мне казалось, что следует выключить свет, так как Анна может проснуться, но я ничего не сказал, пусть читает. Ночью Анечка кричала, Инна вставала, потом попросила меня заняться. Было два часа, я встал и подумал, что если я буду теперь заниматься Аннушкой, то завтра опять вырублюсь и заболею. Я был в поту; Анна орала, я постоял и лег. Инна еще раз встала, поулюлюкала, и малышка затихла. В шесть часов я встал, самочувствие было хорошее. Аспирин?
Зима, снег, автобус с затхлым гриппозным запахом. Солянка, люди, спешащие на работу, киоск, газета, проходная. Утром сижу за столом, и глаза слипаются.
Вечером мне опять хуже, начинается кашель. Дома меня перехватывает Георгий Петрович.
–Сережа, да ты заболеваешь! У нас есть хорошее средство – банки. Давай после ужина ложись в кровать, я тебе поставлю.
Я поужинал и лег в постель.
Георгий Петрович позвенел где-то в коридоре наверху и пришел с картонной коробкой, быстро поставил мне банки и сказал:
–Ну вот, теперь минут через десять я зайду.
–Хорошо.
Я лежу, банки сначала переносятся спокойно, затем становится все больнее, потом я как-то приспосабливаюсь, уже как будто ничего. Георгий Петрович ходит где-то в квартире; еще какое-то время проходит, и я решаю обратить на себя внимание. Когда Георгий Петрович проходит мимо нашей комнаты, я слегка постанываю.
–Ах, Сергей! Я и забыл про тебя! Сколько времени прошло? Господи!
Он начинает снимать банки.
–Господи! Еще немного чуть-чуть, и мы тебя прожгли бы насквозь!
–Да нет, не очень больно, – говорю я.
–Ну, слава Богу!
Георгий Петрович, складывает банки в коробку, и краем глаза я замечаю там пробирку, и я вспоминаю историю – как эта пробирка помогла нам. Когда-то, сразу же после свадьбы, у нас с Инной ничего не получалось; сопротивление оказалось слишком сильным. Мы пытались сделать и так, и этак, но все было бесполезным; тогда Инна сказала:
–Я где-то читала, нужно помочь. Иди по коридору, поднимись, там лежит коробка с банками, а среди них – пробирка. Принеси ее.
Я выполнил все в точности, но Инна возразила:
–Она холодная, пойди и нагрей ее на огне.
Я сделал это, а когда шел к Инне, навстречу попался Георгий Петрович.
–Ну, как, что? Что-то случилось?
–Нет, все в порядке, – сказал я, пряча одной рукой пробирку.
–А, ну хорошо, но если что-то случилось…
–Нет, все в нормально.
Я пошел в нашу комнату, Инна взяла пробирку, и лежа в постели, укрывшись, начала двигать рукой.
–Ох уж эта ваша половая жизнь!
Но после этого – о, радость! – все получилось!
В то время я был студентом последнего курса; я поехал в университет, была уже зима, и мир казался мне дружелюбным.
Приближаются праздники – 7 ноября, а мне необходимо ехать, искать капусту. Инна заквашивает ее в белом ведре, процедура длится три дня, каждый день капуста освобождается от гнета (Георгий Петрович придумал – на вертикально установленную палочку надевается веревка). Затем содержимое ведра многократно протыкается длинной палкой, это надо проделывать в закрытой кухне, но и оттуда запах просачивается во все комнаты. Только когда шипение капусты прекратилось, возобновляется гнет, т.е. устанавливается палочка; на третий день капуста готова, очень вкусна, и переносится в холодильник.
О проекте
О подписке