Телефон зазвонил утром, около десяти. Он как раз заканчивал завтрак, и телефонный звонок, отвлекший его от яичницы с ветчиной, не мог не вызвать реакции раздражения. Взяв трубку, он тогда довольно резко бросил:

– Слушаю!

– Одиссей?

Мгновенно раздражение сменилось ошарашенным удивлением. Ого! Вспомнили! Через девять лет! Надо же…

– С кем имею честь? – хотя чего спрашивать? Если назвали его рабочий псевдоним – значит, это именно те, о ком он думает. Впрочем, перестраховаться будет не лишним. Как говорил его командир роты, старший лейтенант Митин: «Лучше перебдеть, чем недобдеть».

– Вам привет от Дмитрия Евгеньевича. Помните такого?

– Помню.

– Хорошо бы повидаться. Завтра, в Бресте, в полдень, у входа в центральный универмаг – устроит?

– Добро. Буду.

– У меня в руках будет ваша любимая книга. До встречи!

На следующее утро он был в Бресте. Человек, ожидавший его у входа в универмаг, держал на руках «Похождения бравого солдата Швейка» в зеленой обложке – все сходилось.

Задание оказалось несложным – на его взгляд. Конторе требовалось перекинуть через границу с польской стороны четыреста килограмм белого порошка, расфасованного в шестнадцать мешков по двадцать пять кило содержимого в каждом. Причем сделать это нужно было, не обременяя пограничников и таможенников с обеих сторон излишними и в данном случае никому не нужными формальностями.

То бишь, говоря прямо – контрабандно.

Связник тогда передал ему адрес в Польше, по которому нужно было забрать товар, деньги и адрес в Москве, куда эти шестнадцать мешков следовало доставить. Остальное было оставлено на его усмотрение – то бишь, на его полную и абсолютную ответственность.

Можно было не браться. В конце концов, уже четыре года не было государства, которому он в восемьдесят шестом присягнул на верность; формально никаких обязательств он не нес и по той подписке, что дал, как тогда было принято писать, «компетентным органам» – теперь это были органы чужой страны. Чисто юридически у него вообще не было никаких обязанностей перед Той Организацией – но он взялся за то дело. Почему?

Он и сегодня не мог дать себе ответ на этот вопрос. Но прекрасно помнил то ощущения счастья, последовавшее вслед за своим согласием на операцию – как будто с плеч свалилась немыслимая тяжесть, как будто после долгого и тяжелого бессолнечного ноября – вдруг начался апрель; он был нужен, в нем нуждались – и этого ему оказалось достаточно, чтобы снова встать в строй.

У него был в Бресте друг – бывший сотрудник таможни Олег Нетренко; однажды паренек неосмотрительно задержал автобус с дагестанскими номерами, по самые шпигаты набитый банками контрабандной черной икры. Арест автобуса, конфискация контрабанды, фанфары в честь героя – очень быстро сменились увольнением этого же героя «в связи с неполным служебным соответствием». Дело житейское – горцы кому нужно «наверху» заплатили за «зеленый коридор», а «верхний дядя» не пожелал в нужном ключе проинструктировать инспектора; в результате провал всей хитроумной операции. «Дяде» нужно было чем-то ответить – он и уволил чересчур резвого инспектора; парень еще очень легко отделался! Даги требовали голову неуступчивого таможенника…

В общем, человек, который помог бы ему в этом деле – нашелся почти мгновенно. И человеку этому вставить фитиль бывшим коллегам – было за счастье; к тому же деньги никогда не бывают лишними. Так что с исполнителем вопрос решился.

Разумеется, он не стал посвящать Олега в тонкости предстоящей операции – к чему? Только нагонять лишнего страху; пусть это будет обычная контрабанда!

Сказано – сделано. Версия сложилась очень славная: в Польше производится порошок – смесь для маринования сельди; его легальный импорт затруднен в связи с запретительными, по своей сути, таможенными пошлинами (четыре доллара за килограмм!), посему эту смесь для российского рыбного заводика надо ввезти по-тихому. Москвичи готовы заплатить половину от возможной пошлины исполнителям, плюс транспортные и прочие расходы. Восемьсот баксов чистой прибыли за непыльное дело – чем плохо?

Олег согласился тут же. И на следующее же утро на его «пассате» с прицепом они, по телефону предупредив хозяина склада, чтоб был на месте вечером – выехали в Колобжег, расположенный у черта на куличках, на самом берегу Балтийского моря; получить груз надлежало именно там.

За световой день дорогу они не одолели (выехали поздновато, четыре часа угробили на таможне, а потом еще полтора часа проплутали в Варшаве – им надо было на шестьдесят второе шоссе, на Плоцк, а выехали – по темному времени – на шестьдесят первое, на Легионово), пришлось заночевать на заправке, полста верст не доехав до Кошалина; приехав уже утром следующего дня, они обнаружили хозяина склада в предынфарктном состоянии – тот не спал всю ночь, ожидая тех, кто избавит его от опасного груза, с замиранием сердца.

Он не стал спрашивать хранителя, что же лежит в мешках – по счастью, Олег в это время грузил порошок в прицеп и не видел, какую реакцию вызывает этот груз у поляка.

Он не спросил о содержании мешков и тогда, когда доставил груз в Москву – к чему? Главное было – выполнить задание; если его не посвятили в тонкости процесса – стало быть, к тому были важные причины. Его деликатность оценили – финансово; вернувшись в Брест, он честно разделил премию со своим подельником.

Хотя, в принципе, дело оказалось не столь уж и сложным. Мешки сложили у знакомого поляка в Словатичах, польской деревеньке у погранперехода Домачево, запихав их подальше от глаз случайных посетителей в самую глубину хозяйского сарайчика, посреди разного хлама типа поломанных сеялок-веялок, старых колёс, сломанных ульев – Бог весть зачем хранившихся у запасливого польского Плюшкина. Затем провели разведывательную ходку, определились со временем пересечения границы, со сменами знакомых таможенников (машины и груз шмонают они, погранцы смотрят паспорта и удостоверяются в соответствии фотокопии оригиналу). И, проведя основательную подготовку – за пять рейсов вывезли все это добро в Белоруссию: один мешок – вместо запаски, два – под задним сиденьем. Границу (возвращаясь из Польши) обычно пересекали к концу смены, когда внимание таможенников притуплялось до минимума, забив багажник всякой польской ерундой (пакетами с чипсами и конфетами, яблоками, копченой свининой – в общем, всем тем, что обычно возили жители белорусского приграничья с польских базаров), и посадив на заднее сиденье пару попутчиц (многие жители Домачево таким несложным путем катались в ближнюю Польшу с контрабандным украинским спиртом, правда, в божеских объёмах – по два-три литра: туда на одних попутках, обратно – на других; пеший переход был запрещен).

Первая ходка вызвала тогда у него изрядную нервную дрожь, холодный пот на лбу и предательскую тошноту – последняя же, когда лишний, шестнадцатый мешок, пришлось тщательно маскировать уже просто в багажнике, не запрятав его в нишу для запаски (там не было места), а лишь завалив его грудой ярких пакетов с леденцами – не родила даже тени волнения. Работа как работа – и они сделали ее так, как надлежит.

Ну, а на своей стороне все остальное было – дело техники. Он нашел фирму, за малую толику согласившуюся стать легальным экспортером в Россию кормовых добавок для крупного рогатого скота. За сотню сговорился с изготовителями соответствующих документов, и, погрузив уже абсолютно легальные премиксы в микроавтобус – убыл в первопрестольную.

Вся музыка заняла у него тогда двадцать шесть дней. Вдвое меньше, чем запланировали для этой операции в Москве!

Он не знал, почему выбор командования пал не него. Наверное, ему просто повезло. В жизни иногда случаются странные вещи…

В те дни жизнь вновь (правда, на очень короткий промежуток) приобрела смысл. Ему довелось прикоснуться к Тайне – и это очень долго позволяло ему считать себя в своих собственных глазах человеком, выполнившим свой долг. Долг солдата и мужчины.

Он оставил молчаливому брюнету, принявшему у него груз в Москве, свои координаты (на случай, если его не будет у матери), и брюнет скупо пообещал, что в случае нужды о нем вспомнят и непременно привлекут – но с тех пор ему никто и никогда так ни разу и не позвонил, и не написал. Деньги, полученные за доставку «смеси для маринования сельди», довольно быстро кончились, он снова взялся за мелкие коммерческие дела; на жизнь хватало – но разве для того он родился на свет, чтобы торговать контрабандными сигаретами или реализовать мелкими партиями фальшивую водку, разлитую ушлыми армянами?

В конце концов, что он скажет Герде, если та, паче чаяния, вдруг увидит его, разгружающего ящики с паленой «Столичной» у заднего двора какого-нибудь сельпо в Гомельской области? Конечно, Герде нечего делать в такой заштатной тмутаракани – но вдруг? Он стал тем, кем должен был стать по ее прогнозам – люмпен-коммерсантом (интересно, а такие вообще есть в учебниках политэкономии? Или это лично ею созданный неологизм?), самым мелким из компрадоров, ничтожным торговцем вразнос – то есть никем… И она ЭТО увидит! Нет, хватит!

Эта мысль мучила его все те месяцы, что прошли в идиотской «мелкооптовой» торговлишке – причём мучили иногда чисто физически; тем более ему было обидно промышлять такой ерундой после покрытого загадочным флёром и такого удачного польского похода. И два месяца назад – хорошо, что прозрение наступило ДО дефолта, ему удалось сохранить малую толику сбережений – он бросил всю эту музыку. Денег хватило, чтобы снять на полгода квартирку в этом занюханном Борисове, и еще осталось на сносное питание на весь этот срок. Что дальше – он не знал; но также хорошо он знал, что больше ничем таким, что создавало бы ему душевный дискомфорт – он заниматься не станет. Лучше сдохнуть…

Милая, нежная, желанная Герди! Как ты оказалась не по-женски умна и прозорлива! И как лучисты были твои глаза! Как прекрасна улыбка!

Сегодня мне не было бы стыдно перед тобой. Я еще не нашел своего места в этой, тысячу раз поганой, жизни – но я ушел из того дерьма, которым, по моему (и, кстати, по твоему) глубокому убеждению никогда не должен заниматься мужчина. У меня нет повода для гордости – но, по крайней мере, у меня нет и повода опускать перед тобой глаза; я готов признать твою правоту – и попросить прощения за все те слова, что произнес в запале в тот мартовский день девяносто второго, на аллейке, ведущей к колесу обозрения.

Ведь я по-прежнему люблю тебя, моя маленькая Герди!

Ладно, пора собираться. Здешние завсегдатаи с немалым любопытством посматривают в сторону здорового молодого мужика, вот уже два месяца с завидным постоянством валяющегося на пляже и ни черта не делающего – когда в мире происходит столько всего захватывающего! Дефолты, смены кабинетов, финансовые катастрофы, взлеты и падения курсов валют – неужели мне это не интересно?

Не интересно. Когда-то давно, в прошлой жизни, я не отходил бы от телевизора – а сегодня для меня вся эта шумиха не имеет никакого значения. Тяжко больной Ельцин, назначающий и смещающий министров, министры, клятвенно обещающие народу избавление от финансового краха в обозримой перспективе, народ, яростно штурмовавший обменники и все равно оставшийся с носом – потому что тогда для чего всю эту музыку было заводить? – и продолжающий верить изолгавшимся политикам… Боже, как все это утомительно!

Моя маленькая, солнечная Герди! Как я хочу увидеть тебя – хоть на мгновение!

Кажется, ничего не забыл; покрывало, книжка, бутылка минералки – наполовину опорожненная, но все равно, из крестьянской скупости уложенная в пакет – вроде все.

Не торопясь (а куда торопиться?) он пошел к мосту. Вот и еще один день прошел… Безвременье – теперь он хорошо понимал, что это такое. Это тогда, когда о тебе уже никто не помнит; еще немного – и ты сам забудешь о себе…

Он думал, что о нем все позабыли.

Он ошибался.

* * *

– Где он сейчас?

– Есть такой город под Минском – Борисов; Тетрис докладывает, что Одиссей снимает квартиру недалеко от вокзала, ходит в магазин, на пляж, гуляет по городу – в общем, за те четыре дня, что Тетрис его наблюдал – никакой активной деятельности.

– Наш парень впал в депрессию?

– Не похоже; скорее, он просто не знает, что ему делать дальше.

– Ты по-прежнему думаешь, что на этого парня можно делать ставки?

– Не думаю – знаю. К тому же сейчас, когда на юге начинается сабантуй, специалист по пограничным вопросам нам очень и очень может пригодиться. Вы же знаете, что сейчас происходит на Балканах…

– Ну-ну. Як той казав – побачимо…

В Москве в этот день было уже изрядно холодно – еще только середина сентября, а знобило не шутейно; термометр у касс стадиона показывал едва десять градусов тепла. Двое мужчин, медленно прогуливавшихся по аллеям небольшого сквера у стадиона «Динамо», ничем не выделялись среди редких прохожих – темные плащи, сосредоточенно-серьезное выражение лиц, неторопливый разговор; по внешнему виду – два коммерсанта средней руки, обсуждающие свои дела.

Но коммерсантами они не были. Один из собеседников, повыше, попредставительней – был генерал-лейтенантом Калюжным, начальником Управления Н; его собеседником был сотрудник того же управления подполковник Левченко. И разговор у них шел совсем не о коммерческих делах – впрочем, случайный прохожий, даже если бы очень захотел, и наполовину бы не понял, о чем говорят эти двое.

Генерал замолчал и задумался. Минут через пять, обернувшись к своему собеседнику, он спросил:

– Ну, так что вы там придумали? Только давай без предисловий!

– Исходя из какого сценария?

– Худшего.

– Если война начнется…

Генерал его зло перебил:

– Не «если», а «когда»! Я же сказал – худший вариант!

– Когда вся эта буза начнется, вариантов противодействия у нас будет немного. Вернее – только три.

– Какие?

– Крошить их будут либо с запада, либо с северо-запада. С «сапога» или с родины пива и сосисок.

– Ну, положим, это еще не факт; в конце концов, два-три авианосца легко заменяют базы и на «сапоге», и в Баварии.

– Заменяют – оперативно; авианосцы использовать, скорее всего, будут, но объективно действия с наземных баз – много дешевле. В разы. К тому же на первом этапе им нужно будет по максимуму запутать систему ПВО – а сделать это лучше всего с помощью комбинированных ударов с моря и с суши.

– Хорошо. Дальше.

– Как я уже говорил, исходя из этих предположений, мы планируем действия по трём направлениям. Самолёты эти ребятишки будут использовать в основном в качестве носителей управляемого оружия, по максимуму исключив заход в юговскую зону ПВО, а основную тяжесть боевой нагрузки понесут на себе крылатые ракеты. Посему мы готовим свой вариант противодействия. Люди наши уже работают над предварительными планами, так что если что – можем начать с ходу. Планируем – во-первых, радиоэлектронное подавление системы связи и ориентации; во-вторых, искусственный сбой системы наведения ракет; наконец, физический контакт…

Генерал, внимательно выслушавший речь своего собеседника, качнул головой.

– Хорошо, положим, с системой наведения ракет – вернее, с её сбоем – мне ситуация более-менее ясна. Крылатые ракеты, которые будут запускаться по своей программе, мы, постаравшись, с курса собьем, дело несложное, опыт уже есть. Те ракеты, что наводятся по лазерному лучу… ладно, тоже есть варианты – но менее действенные. Тут сами юги должны подсуетиться – вовремя ловить наводчиков, без них эти ракеты как слепые котята, использование беспилоток для этой музыки пока из стадии разработки не вышло. Подавить систему связи… Хм… Маловероятно. Даже если один раз удастся – второй хрен. Там тоже не дураки – сменят частоты, еще что-нибудь придумают. Хотя…. Разок-другой, конечно, можно подпустить им блох за воротник, но это так, баловство… Да и уши будут видны за версту. Впрочем, если ребята Румянцева постараются перекрыть все рабочие частоты, и у их железяк хватит мощности… Идея, в целом, достойная воплощения. А что ты там говорил о физическом контакте?

– Ставим двух стрелков у каждой базы – вряд ли их будет больше шести-семи – и валим их аэропланы на взлете; выбираем пожирнее, чтобы не зря подвергать риску стрелков. Пару дюжин людей в нашем распоряжении будет по-любому. Если срежем хотя бы десяток машин, бомберов или разведчиков, из тех, что подороже – операцию можно будет считать блестяще удавшейся.

– «Иглой»?

– Не обязательно. Взлетать они будут у себя дома, помехи тепловые выпускать сразу после взлета не станут – здесь и второй «стрелы» за глаза.

Генерал одобрительно покачал головой.

– Это дело. Мне такие варианты больше по сердцу, чем верньеры крутить. Железо как обычно?

– Да, близнецы. Думаем, дубли тех, что в свое время были поставлены в восточногерманскую армию. Или чешскую. У меня есть в запасе полсотни таких железок.

Генерал удовлетворённо кивнул, затем спросил:

– Стрелки чьи?

– Младича. Это основной вариант. И Хлебовского – резервный.

– Предварительно обговаривали?

– Только с югами. Через Таманца держим контакт с полковником Митровичем, у него на связи есть двенадцать человек в Италии и Германии; по его словам, стрелки чистые, ни за кем ничего. У Чеслава тоже есть десяток пацанов, но это – на крайний случай.

– Ну, положим, стрелки будут югов. Хорошо… хотя, откровенно говоря, не очень-то я в это верю. Может быть, имеет смысл отсюда отправить трех-четырех туристов – полазить по Колизею, пивка в «Бюргерброе» выпить? Но предположим, будут стрелять те. – Генерал помолчал несколько минут, вздохнул озабоченно, затем спросил: – Доставка железа чья? Как я понимаю, самое тонкое место?

Подполковник кивнул головой.

– Так точно. Пока не разработали. Есть варианты, но сырые.

– Какие?

– Через Артаксеркса – вариант «Юг»; через Одиссея – вариант «Запад»; резервный вариант – «Север», через Ван Дейка. Но это очень долго, и народ там сомнительный – во всяком случае, ничего такого до сих пор мы от них не требовали. Одиссей – самый быстрый вариант, и в целом – самый достоверно надежный.

– Вот почему ты Одиссея пасёшь… Понятно. Гут, тут он нам действительно позарез нужон. Ладно, держи его в поле зрения.

– Держу. – Улыбнулся Левченко.

Генерал строго взглянул на своего собеседника.

– В какой стадии разработки всех этих планов?

– Пока – в чисто теоретической. Вы же предупреждали…

Подполковник замолчал. Несколько минут они прошли в тишине – сквер, несмотря на близость станции метро и стадиона, был на удивление тихим местом. Слышно было, как на дорожках, ведущих к одному из корпусов Военно-воздушной академии, шуршали своими метлами дворники, а в кустах дружно копошились стайки воробьёв, время от времени пугливо взлетая вразлёт.

Генерал остановился, достал пачку сигарет, закурил. Затем, с удовольствием затянувшись, сказал задумчиво:

– Понимаешь, Дмитрий Евгеньевич, как важно именно в этой операции сохранить секретность?

– Так точно, понимаю.

Калюжный покачал головой.

– Боюсь, не совсем. Что твориться в стране – не мне тебе объяснять. – Генерал досадливо поморщился. – Эти суки вообще с катушек слямзились; Кириенки-хириенки, Чубайсы и прочие – им ведь наша страна так, место на карте. Эта рокировка, что сейчас происходит наверху – так, туман для электората, глаза людишкам замыливают. Сменили «киндер-сюрприза» на старого еврея – на самом деле, ни черта там не поменялось. Если хоть одна тварь там, наверху, узнает, что мы готовим их любезным хозяевам – с говном сожрут и не поморщатся. Ладно, меня вышибут – страху большого нет, пенсию я по-любому получу, не здесь, так на ридной Украине. Буду первый политэмигрант из генералов разведки. Не во мне дело – Управление наше задушат не глядя, вот в чем опасность! И окажется – зря во времена оны Юрий Владимирович нашу лавочку строил, зря немерянные государственные миллионы – в валюте, заметь! – в наше дело ухнул. Этим, нонешним, никакого дела нет ни до нашей сети, ни до наших возможностей.