Наверное, он побоялся загонять себя снова в патовую позицию, так как сообразил, что служение герметичному искусству, ревнивое очищение его от скверны жизни, ограждение красоты от посягательств безыскусного – и, сплошь и рядом, безвкусного – человека – путь к дегуманизации.

в «уголке психиатра» (после обеда)

В коридоре, поближе к лестнице – на площадку третьего этажа выходила также железная, с засовами и замками, как в тюрьме для особо опасных преступников, дверь буйного отделения, у неё торчал мордастый цербер в мятом халате… а какая, надо думать, охрана у отделения для политических – Соснин вспомнил о злоключениях Валерки. Итак, в коридоре с коричневым лопнувшим в швах линолеумом, поближе к лестничной клетке, как раз напротив одного из постовых, накрытых исцарапанным плексигласом с подсунутыми под него памятками и номерами больничных телефонов столов, у которых посменно возились с лекарствами и папками историй болезней медицинские сёстры, была довольно глубокая, метра полтора, трапециевидная ниша.

Слева к нише примыкала клизменная с растрескавшимся кафелем на стенах, пыточным клеёнчатым топчаном и сиявшим ржавым нутром, вечно струящимся унитазом с низким бачком без крышки, в бачке второпях омывали руки – старые фаянсовые раковины клизменной и соседней уборной по негодности сняли, новыми не обзавелись. Справа от ниши – за крашеной белилами деревянной перегородкой с вкраплениями квадратиков матового стекла – располагалась ординаторская, за ней – кабинет Душского, дальше – высокие, с фрамугами под потолок, двери палат, отведённых для ходячих и относительно вменяемых, получивших, как и Соснин, право гулять по саду больных, чьи состояния не внушали врачам опасений, а лечебные назначения им были вполне щадящими, ну а саму нишу занимал массивный стенд с неумелой надписью зелёной гуашью по косо приклеенной полоске ватмана: «уголок психиатра». Под надписью лепились едва ли не еженедельно обновляемые машинописные листки с выдержками из трудов великих психиатров, психологов и мыслителей, так ли, иначе касавшихся в своих размышлениях разнообразных направлений, проявлений и общественных симптомов человеческого безумия; просветительский этот стенд задумывался, очевидно, как школа постоянного обучения, где без отрыва от лечебного производства, между процедурами и обходами больных, расширялся бы кругозор и повышалась квалификация медицинского персонала отделения, хотя ни разу Соснин не видел у стенда ни врачей, ни сестёр.

Не равнодушием ли персонала к высоким обучающим материям и объяснялась идеологическая смелость, с которой подбирались вывешиваемые на стенде статьи-исследования, выделялись ударные цитаты?

Фамилия прозорливого француза-автора ничего Соснину не говорила, перевод был сделан давно, в начале века.

Хм, нахлебавшись киселя, почему бы теперь ума-разума не набраться? «Социализм как болезнь», «социализм как фанатичная разрушительная религия». Кто-то же этакую крамолу отобрал, велел напечатать на машинке, кто-то прикнопил листки. В юбилейный-то год! Не боясь больничных сексотов и какого-нибудь здешнего кощея бессмертного, следящего за идейной чистотой на манер Сухинова…

Сознательный риск?

Бравада внештатного больничного просветителя?

И для кого, для кого всё это вывешивалось?

В нише было темновато, но над стендом… Соснин щёлкнул выключателем и вслед за пролившимся слабым светом бра раздался грохот, какое-то звяканье. Так и Сухинов грохотал дверью своей карательной спецчасти! Нет, Сухинов давно вахтёрствовал на пенсии, а по лестнице тащили из кухни в буйное отделение баки с запаздывавшим и, наверное, остывшим обедом; где-то здесь и секретное отделение для политических – опять вспомнился Валерка, вспомнилось как его, подвыпившего, схватили в метро… как бы не угодил сюда… а-а-а, не здесь ли когда-то пытали, окуная в ледяную ванну и заворачивая в мокрую простыню, Бродского…

«Маркс подразумевал под работой лишь ручной труд. Ненависть социалистов к умственным способностям основательна, социалисты видят в любом оригинальном уме препятствие к осуществлению универсального равенства».

И: «личность, входя в состав толпы, теряет большую часть интеллектуальных свойств, составляющих её силу»

Ну да, но слишком уж очевидно… остро пахло мочой.

А вот это поинтереснее: «человеком руководят не только современные среда и обстоятельства, но в особенности – воля мёртвых, то есть те таинственные унаследованные силы, которые живут в каждом, хотя они и менее всего для человека заметны. Наши действия – наследие долгого прошлого; все последствия их скажутся только в будущем, которого мы уже не увидим».

И на другой странице: «Социальные перевороты не начинаются снизу. Верить революционным инстинктам толпы значило бы становиться жертвой самой обманчивой внешности – это бешенные порывы минуты. Под влиянием свойственных ей консервативных позывов толпа сама вскоре требует возвращения ей идолов, ею же только что и разрушенных. Разве великая французская революция не была спущена с цепи дворянством и правящими классами? Разве накануне революции состояние умов не отличал трогательный гуманизм, который начинался идиллией и речами философов, а закончился гильотиной? Эта истина станет общепонятной, когда психология, менее элементарная, чем та, которой мы обходимся теперь, разъяснит нам, что внешние события всегда являются следствиями безотчётных состояний нашего духа… всегда непреодолимы силы, создаваемые бессознательными стремлениями».

И ещё, справа, через две страницы, встык с собственно психиатрическим исследованием о фобиях, спровоцированных отсутствием и даже ослаблением памяти: «Нет надежды, что нелепость социалистических теорий может помешать их торжеству. Эти теории в конце концов содержат не больше химер, чем религиозные верования, нелогичность которых никогда не мешала их распространению… хотя социализм как верование стоит неизмеримо ниже иных религий: они обещали после смерти блаженство, а призрачность его не поддавалась точному доказательству. Религия же социализма вместо небесного блаженства обещает блаженство земное, в неосуществимости его легко будет удостовериться. Опыт раньше ли, позже покажет социалистам всю тщетность их мечты, и тогда они с яростью разобьют идола, которому поклонялись, пока не познали, к несчастью, что этот опыт стоит по меньшей мере разрушения общества».

борьба с запорами и калитами как важная предпосылка психического оздоровления (пунктик)

– И как у нас делишки, что тревожит? Крепко спите? – с наигранной веселостью осведомился Всеволод Аркадьевич, туповатый, плосколицый. С непривычной осторожностью, почти нежностью он прикрывал дверь ординаторской, которую обычно бросал; да, обычно озабоченный, всклокоченный, всегда куда-то торопившийся и, сгущая атмосферу бедлама, на бегу раскидывавший указания сёстрам, он на сей раз был в отличном расположении духа и гладко выбрит, причёсан, от него даже, перешибив на миг заменявшие кислород испарения мочи, пахнуло одеколоном, как если бы он отправлялся прямо сейчас на свидание. – Да, – вспомнил с коварной заботливостью, – как у вас, Илья Сергеевич, со стулом? Регулярно ходите по-большому?

– Регулярно, – поспешил успокоить Соснин.

– Ежедневно, по утрам?

Соснин кивнул, покидая нишу.

Врач, не зря, конечно, прозванный Стулом, с сомнением посмотрел. – Учтите, запоры, тем паче хронические калиты, для больных с расстройствами психики особенно опасны, от них многие психические обострения… так-то, закупорка в одном органе ведёт к… надо промывать кишечник, чтобы очищать душу, голову! Если припрёт, обращайтесь, не медля, назначим… – с видом кудесника показал на дверь клизменной, у которой уже дожидались своей участи двое несчастных в коричневых пижамах на вырост, и, демонстрируя искреннюю расположенность, смешно вытаращил глаза.

Психиатры расписались в беспомощности? Человеческая психика, текучая, трепетная, слишком тонкая материя для них. Не потому ли для одного целителя панацея – клизма, для другого – душ «шарко»?

Выглянул Душский, позвал Соснина.

диалог из нескольких вроде бы необязательных (для лечебного процесса) фраз и содержательное молчание

«Вряд ли Кальтенбруннер забыл о своём поручении Мюллеру проверить досье Штирлица»… – на полке стеллажа телевизор; дневной повторный показ.

Кабинет «заслуженного деятеля науки РСФСР» был чистенький, аккуратненький, как и его подтянутый хозяин с безупречно-твёрдым воротничком рубашки, при галстуке, в крахмально-снежном халате – всё белое, стены, мебель, только у внушительного мужчины с пронзительным взором – портрет висел над календарём, слева от пустого, если не считать телефона, рабочего стола Душского – курчавилась густая чёрная борода…

Наверное, Бехтерев.

Да, чёрной ещё была железная решётка на открытом окне, на ветру, вскипая, качалась ветка.

За решёткой щебетали пичужки.

– Контрастный душ, прогулки, надеюсь, идут на пользу? – поднял голову Душский, – жалуетесь на что-нибудь?

Но глазками не присасывался – ему всё ясно?

– Не жалуюсь, чувствую себя хорошо.

Привычно забарабанил пальцами по столу, затем встал, задумчиво налил из графина, стоявшего на круглой салфетке на низком столике, в тонкий стакан воды, запил таблетку; опять забарабанил.

Мюллер профессионально – одна рука внутри стакана, другая придерживает за дно – рассматривал стакан, на котором Штирлиц оставил отпечатки пальцев.

Когда засвистели у виска, как пули, мгновения, Душский шагнул к стеллажу, выключил телевизор, сел.

Всё думу думает, о чём же я думаю, он, как и вменено ему, доискивается до истоков болезни, а я-то думаю как раз о том, и только о том, что, если б он вдруг доискался, узнал, это сделалось бы его редкостной врачебной добычей, он ищет и не может найти причину психического сдвига, а я ту причину знаю, знаю, но не скажу. Если бы хоть что-то сказал, то уж точно не вышел бы на волю отсюда, как опасный безумец.

Тихонько бормотало радио… На активе городских строителей бригадир гранитчиков заверил, что повышенные обязательства, взятые бригадой в юбилейном году… мощение Дворцовой площади идёт с опережением графика… с заключительным словом выступил заведующий… отдела обкома… Салзанов, горячо встреченный собравшимися… наши успехи закономерны…

У Соснина точь-в‑точь также, как на суде, зачесались внутренности, вот-вот снова взорвётся хохотом, но – с отчаянным усилием сдержался, не желал добавлять профессору пищи для подкормки его гипотез; тут и радио девичьим голоском запело про лесного оленя, про страну оленью.

– Вы что-то, слышал, пишете ежедневно, изживаете случившееся? Это хорошо.

– Что тут хорошего?

– Всякое творческое усилие полезно для психики, творческое усилие возбуждает и – успокаивает, ибо возбужденное сознание ищет отдушину, находит выход.

– Выход – куда? В иллюзию?

Прислушался. По радио зажигательно запела АББА.

– Можно и так сказать. Но если вы даром слова не обделены, если ввысь тянет, – многозначительно посмотрел в потолок, – ищите выход в искусство. Вообще-то целительно для психики самое творческое состояние, ощущение нераздельности иллюзии и реальности, искусства и жизни. Искусство, бывает, занимает место болезни, – медленно приопускались жёлтые веки, – кто-то из неглупых людей заметил, что жизнь не прощает безумия, а искусство – его отсутствия. Творческое состояние снимает противоречие… Помолчал, устало поднял глаза. – Когда был безумен Ван Гог? Отрезая себе ухо или смешивая на своей палитре землю, воду и небо? Снова посмотрел в потолок. – Во всяком случае, безболезненнее искать смысл жизни в искусстве, чем в самой жизни.

– Он есть, смысл?

– Вопрос до сих пор открыт, – улыбнулся.

– Всегда ли безболезненнее искать в искусстве? Разве душевная боль, которую поэт претворяет вдохновением в песнь, этой самой песнью не ранит?

Душскому смутно вспоминалось что-то далёкое-далёкое… плеск волн, прыгающий на одной ноге, замотанный полотенцем Соркин, из прошлого зазвучали и назидательные тембры собственной речи. Беседе грозил совсем не предусмотренный оборот. Сказал. – Это противоречивое воздействие – песнь ранит, врачуя; но, главное, песнь не способна убивать. Если, конечно, в творческой экзальтации не уверовать вдруг всерьёз, что и жизнь-то нужна лишь для того, чтобы поставлять материал искусству. Помолчал. – Иллюзорное, превращаясь в единственную реальность, грозит опасными рецидивами.

– Что такое творческое состояние? С точки зрения медицины.

– Это тоже иллюзия, будто сложные явления и состояния духа можно просто и точно назвать, надо якобы поворочать мозгами и подобрать нужные термины, – говорил отрешённо, – есть замечательные исследования по психологии искусства, читали? Да, тома написаны, но феномен мучительно-счастливого бремени лишь робко затронут. Нельзя ли что-то добавить? Увольте! Оставим шарлатанам от медицины влезать в столь тонкую сферу. Ещё мой учитель, – скользнул взглядом по портрету, – предостерегал от чрезмерных притязаний психиатрии.

– В чём отличие обыденной психологии от психологии искусства?

– Отличия обусловлены отличиями в самих предметах психологии, отличиями жизни от искусства.

– Кто или что художника мучает и счастливит? – спрашивал, однако, удивляясь своей настырности Соснин, слова сами слетали с языка.

– Вы меня удивляете, задаёте вопрос, хотя, думаю, знаете, что на него в принципе нет прямого ответа, – присосался глазками Душский, – поэты, художники одержимы, как считали встарь, демонами, природу их одержимости нельзя полностью объяснить ни земными, ни небесными стимулами. Поэтому, кстати, им в их внутренних борениях не способны помочь ни врачи, ни духовники.

– Главный стимул – подсознательный, либидо?

– Никто, во всяком случае, более смелого и убедительного объяснения не предложил. Забарабанил громче. – Надеюсь, обойдём трясину психоанализа? Тем более, что дальше разгадки стимула не продвинулись. Перед тайнами писательского искусства, – ехидно растянул губы, – и психоанализ беспомощен.

– Венский кудесник признал своё поражение?

– Было дело…

– Как выглядит демон? – надавливал, не пожелав дослушать.

– Не так, как у Врубеля, – раздражаясь, уже не барабанил пальцами, прихлопывал сухой ладошкою по столу, – есть, правда, фрейдистская претензия на обнаружение демонов в сновидениях, излишне самонадеянная, прямо скажу, претензия.

– «Die Traumdeutung»?

– Вы меня удивляете, удивляете, – саркастически повторял, прихлопывая ладошкой Душский, – при вашей-то осведомлённости расспрашивать меня об облике демона?

– Ладно, обойдём невидимую мистическую фигуру, – не отставал Соснин, как если бы навязывал Душскому свой метод дознания. – И с чем же промежуточное, на границе иллюзии и реальности, состояние сравнимо, если иметь в виду поведение?

– Для вашего психотипа, пожалуй, с сомнамбулизмом.

– Поконкретней бы…

– Это деятельное пребывание между явью и сном, когда непостижимо смешиваются мысли с чувствами, можно и иначе сказать – между землёй и небом, выбирайте то, что понравится.

– Что, прежде всего, обещает парение в промежуточности?

– Отключение логики.

– Всякой логики?

– Не всякой, причинной.

– Как влияет на поведение мой психотип?

– Мы специально и подробно до сих пор не беседовали, не было в том лечебной надобности, но, полагаю, вам претят открытые жизненные противоборства, вы предпочитаете замкнуться в себе, довериться воображению.

– Как всё-таки провести грань между сомнамбулизмом и настоящей болезнью?

– В психиатрии трудно что-либо твёрдо и чётко определять, – вздохнул, – грани между контрастными психическими реакциями размыты, симптоматика психических недугов, тем более, у художников, как увидели мы на примере Ван Гога, противоречива.

– Но ненормальность ведь как-то отделяется от нормальности, как-то вы ставите диагнозы.

– Острые рецидивы, требующие изоляции больного, не в счёт, а так… нет чёткого понятия «нормы». С позиций среднего возраста даже шалости ребёнка выглядят странно, а старение и вовсе превращает безобидного человека в монстра.

Если всё так нечётко, размыто в психиатрической диагностике, подумал, за что вам, заслуженному деятелю науки, деньги платят? – Скоро ли у меня, сбалансированного средним возрастом, – натянуто улыбнулся, – проявится целебный эффект от сочетания сомнамбулизма с водными процедурами?

– Вы – практически здоровы. Потрясение, эмоциональный срыв, вызванные столкновением с судопроизводством, перенесли, но агрессия ваша пассивна, психическая патология вследствие срыва не наблюдается, сработал, судя по всему, какой-то защитный внутренний механизм, все вопросы ваши, – поднял блеснувшие иронией присоски-глазки, – в том числе вопросы о демонах, по сути своей безответные, – по форме логичные, осмысленные, так что вы, – практически здоровы. Через недельку, возможно, выпишем, – опять забарабанил.