Была поздняя мокрая осень. На поселок привезли цинковый гроб, поставили у тринадцатого дома. К гробу вышла женщина в черном пальто с припухшим животом. Плакала она не громко, обмякшая ее фигурка, скрученные руки, опухшее лицо и упрямые тихие слова:
– Надо, обязательно надо.
– Нельзя, пойми, – говорили родственники и соседи, а она вновь и вновь, и тише все, тише, но настойчивее повторяла:
– Надо, обязательно. Не тираньте мою душу.
Она одолела всех, и разговор изменился.
– Ножницами надо большими.
– Нет, только зубило.
– Ножом можно хорошим. Вспороть в одном месте, дальше как по маслу пойдет.
Принесли большой нож, и как только вспороли цинк, еще не видно было, что там лежит внутри, потянуло по поселку странным, едким запахом, приторным кисло-сладким, впивающимся в ноздри, шевелившим толпу.
– Я не могу, – слышалось тут и там, и женщины, зажимая носы, отходили от гроба.
– Вася, родненький, на кого же ты нас покинул?! – завыла глухо вдова, порываясь обнять, расцеловать то, что было три недели назад ее мужем.
– Надо же, – пыхтели «Севером» мужики. – На фронте с сорок второго, ни одного ранения. Только награды. А тут током шандарахнуло.
– Вася, родненький, как же мы без тебя?!
А Славка смотрел на женщину и думу серьезную думал про отца своего и про его автомат.
В коридоре райсуда стояли высокие стулья с широкими подлокотниками. Положив на них руки, Славка уверенным взглядом осматривал проходящих мужчин. Глаза быстро освоились в полумраке, и он размечтался: «Теперь точно его узнаю!» Но прошел один мужчина, другой, а папы среди них не было. Славка вышел на улицу. Осеннее солнце, веселые витрины магазинов, суетливые машины, много людей – интересно!
– Вот ты где! – В дверях появилась мама. – Обыскались тебя!
Славка вздрогнул, посмотрел ей в глаза, теряясь в догадках: «Когда же она выпила, где? Дома не могла, в электричке – тоже…»
Мама взяла его, обмякшего, за руку, а он грустно подумал: «Теперь не буду папку искать, нечего с ним говорить. Теперь надо, чтобы она еще не выпила. А то… как с ней ехать домой с пьяной?» Мама не заметила перемены в настроении сына, ей было не до того.
– Пойдемте, наше дело объявили. – Тетя Настя строго посмотрела на непослушного племянника и повела их в зал.
Сели. Такие же стулья, как в коридоре, но много стульев и много людей в зале.
Строгая женщина на трибуне стала читать скучные бумаги. Мама заплакала, положила сумку на колени сына – его словно током дернуло: там что-то лежало – или четвертинка, или одеколон. Он весь напрягся, вспотел, не находя себе места.
– Да что же ты вертишься, как на иголках! – не выдержала тетя Настя.
Он постарался не вертеться. Мама встала, пошла к судьям. Славка, довольный, вытащил из сумки четвертинку, сунул ее под мышку, под пиджак, сказал:
– Я в уборку схожу.
– Иди, – вздохнула тетя Настя. – Никакого воспитания!
Он прибежал в туалет, вылил в раковину водку и, не успела мама выговориться, вернулся в зал. Тетя Настя сидела как каменная. Он больше не потел.
– То же ясно! Из-за восьми процентов голову морочит. А кто о сыне подумает? – Мама заплакала и пошла по залу.
Объявили перерыв. К ним подошел какой-то грузный мужчина.
– Ну, здравствуй! – услышал Славка незнакомый голос. – Пойдем погуляем?
– Ступай, сынок! – разрешила мама, сильно волнуясь.
Он не понял, куда и зачем надо идти, но пошел, вложив руку в большую прохладную ладонь. На улице все понял. Съежился, боясь поднять глаза. Нужно было вспомнить, что он хотел сказать отцу, но не вспоминалось! Мешали какие-то восемь процентов, из-за которых плакала мама.
– Как учишься? – услышал Славка.
– Нормально, – ответил робко и улыбнулся: интересный дядька точил ножи на тротуаре: толстый, в длинном халате и в тюбетейке!
– Нормально, – пришлось ответить еще раз, и вдруг они вошли в магазин «Игрушка»!
– Ну, выбирай!
– А я и не знаю…
– Чего не знаешь? Автомат хочешь?
– Автомат!
– Настоящий ППШ. У меня во время войны такой был. Хорошая вещь для ближнего боя.
…В зал заседаний Славка не пошел: побежал в туалет, закрылся в кабинке, долго разглядывал автомат, гладил, прижимал к груди, целился в лампочку, стрелял, не жалея патронов. Но вспомнил о делах и побрел к маме.
У входа в зал стояли две женщины, обсуждали дело.
– От ребенка отнимает. За год, подсчитай, сколько наберется. Она, глянь, вся в слезах.
– Свинья он самая настоящая.
Славка сунулся в дверь, посмотрел на маму. Она плакала. Тихо, никому не мешая. Летом он накричал на нее – чтобы не пила. А она так же тихо заплакала, приговаривая: «Какая же я пьянь беспробудная? Я ведь чуть-чуть. Не расстраивайся, не кричи зря». Он убежал на улицу. Вечером вернулся – она еще пьяней. И одеколоном пахнет, хоть на кухне спи.
«Не хочу». – Славка со злобой взглянул на автомат.
– Ребенка хоть бы пожалел.
– Была б моя воля, из автоматов таких бы стреляла.
Славка покраснел, сжал цевье и медленно, с автоматом наперевес, пошел в туалет, поднял там ППШ над головой и со всей силы треснул им об пол, потом еще раз, еще.
Когда он вернулся в зал, суд кончился. Мама все плакала, и тетя Настя ничего не могла с ней поделать.
– Ма, ну ладно тебе. Хочешь, пойдем завтра огород копать, – бубнил Славка, не обращая внимания на тетушку.
– А где автомат?
– Да ну его. Огород пойдем копать и все. – Угрюмыми словами он ласкал маму, а рука сжимала в кармане красную тесьму, которую он снял с автомата для доказательства: вдруг Васька не поверит.
На вокзале тесьму он выбросил. «Что я, девчонка, что ли, веревочки разные таскать в карманах». Домой они доехали «без магазинов», мама стала совсем трезвая, поставила тесто.
И Славка, спокойный, убежал на улицу играть в войну со своим шпоночным пистолетом.
Хотя маме Славка помочь ничем не мог и в пирогопеки идти не собирался, домой он в эту субботу пришел рано. И сначала показалось ему, что зря спешил.
– Там бетон стынет! – говорила строго мать. – Мне обязательно надо выйти на дежурство, я обещала. Тебе нельзя. Что ты там будешь делать всю ночь?
«Вечно у них бетон стынет, когда не нужно», – злился Славка, а мать, укладывая в сумку хлеб, лук, соль, чеснок – всего помаленьку, посматривала на несчастного сына: губы его надулись, как два слишком румяных пирожка, щеки покраснели, брови искривились.
– Ну что ты там будешь делать?! – Мать со вздохом развела руки в стороны, а сын, почуяв слабину в ее голосе, осмелел:
– Хоть посмотрю, как бетон стынет!
Мама еще некоторое время сопротивлялась:
– Ничего в этом особенного нет.
– У тебя всегда ничего особенного. – Сын бурчал все обиженнее, и мама наконец сдалась:
– Ладно, собирайся. Что же ты тут будешь один горе мыкать.
Он вмиг оделся – даже быстрее, чем мама, и вышел на улицу ждать ее.
День, сухой, осенний, с облаками, вместо неба, темнеть еще не думал. И это тоже ему нравилось. Шли они на стройку по поселку, затем по притихшим по субботе улицам, о чем-то говорили под не звонкие голоса осеннего Подмосковья, о чем-то молчали под нараставший шум ветра. Пришли.
Стройка началась со свежего забора из не крашенной высокой доски, совсем еще чистой, даже блестящей, словно бы после дождя. Из таких досок лучше всего сбивать плоты. Здесь же рядом есть отличный пруд. «Экскаватор» называется. Его экскаватором выкопали, когда для этого самого бетона и раствора песок понадобился. Очень хорошая доска была на заборе. Вместо ворот в нем зияла дыра шире самосвальной колеи. Сразу за дырой-воротами мать стала нагибаться к земле и собирать щепки и огрызки досок. Сумка ей мешала, но Славка сумки носить очень не любил.
– Для бетона? – спросил он со знанием дела.
Она его не поняла, может быть, задумавшись о своем. Ответила не сразу:
– Пока светло, дров надо заготовить на ночь. Чтобы тепло было. Много дров печка жрет.
Славка стал собирать щепу, мать скупо улыбнулась. Из домика, одноэтажного, кирпичного, вышла в телогрейке незнакомая женщина, обрадовалась:
– О, с помощником идешь! Не скучно будет. Какой большой он у тебя стал!
– Здрасте. – Славка никогда не понимал взрослых, когда они, все выше его ростом больше чем на голову, говорили с улыбкой, будто это их личный сын: «О, какой большой стал!», но и не возражал: большой так большой, вам видней.
– Сейчас я пилу возьму, – сказала незнакомая и вместе с матерью вошла в домик.
Вслед за ними с прохладной щепой в руках прошел большой Славка.
Дом был однокомнатный, с железной печкой, длинная труба которой высовывала свой черный нос в форточку единственного окна. Еще здесь пахло телогрейками и свежими гвоздями. А может быть, и не гвоздями, а чем-то иным.
Незнакомая сняла с крючка на не штукатуреной стене длинную пилу, та, изогнувшись, пропела Славке приветствие. Он промолчал, уложив рядом с печкой щепу. Женщины с поющей пилой покинули домик. А пахло все-таки гвоздями – он сразу угадал. Целый ящик черных, один к одному гвоздей, длинных, как ручка или новый карандаш, стоял нараспашку в углу у двери. За ней звенела нараспев пила, выманивая Славку на улицу.
Там женщины, согнувшись над сухой березкой, пилили ее. Хлопья березовых крошек вылетали из-под пилы, пытались взлететь, но быстро уставали, неумелые, опадали: на сапоги, на землю, на щепу, на кирпичные осколки, заметно потемневшие в тени чистой загородки.
– Хочешь попробовать? – Женщина оказалась совсем не злой. Славка взял теплую и потому, видно, очень гладкую ручку пилы, нагнулся.
– Только на себя тяни. На меня не толкай, – напомнила мать, но уже после первых движений сына похвалила его. – Получается, молодец!
– Ой, да он лучше меня пилит! – удивилась женщина. – Тогда я пойду.
– Ступай, ступай. Мы уж тут сами.
Пилили они недолго, но Славке почему-то надоело пилить еще быстрей. Мама это поняла, сказала: «Хватит, неси пилу в дом, повесь на стену», а сама нагрузилась в «обхват» чурбачками… а тут и вечер подоспел.
– Можно я сам печку разожгу?
– Она капризная у нас. Лучше я. Ты потом подбрасывать полешки будешь.
– А где бетон-то? – спросил сын, не выдержав.
– Да здесь он, здесь. – Мать бережно уложила весь «обхват» чурбачков на пол у печки, разожгла огонь, спросила: – Есть хочешь? – подмела жесткой метелкой пол, вышла.
Славка сел на табурет у печки, открыл дверцу, бросил внутрь пару тонких чурбачков, дверцу не закрыл, наблюдая, как веселые оранжевые струйки охватывают с обеих сторон полешки, как скукоживаются, поддаваясь напору огня, лепестки березовой коры, и с каждой минутой все тяжелей становились веки его и уставшее от звонко поющей пилы тело.
Лишь стынущий где-то бетон мешал ему уснуть. Где он находится, как и чем его подогревать, чтобы он совсем не остыл? Про бетон Славка кое-что знал: это почти как раствор, только с камушками внутри. Из него фундаменты делают. Но вот почему он стынет?.. Славка точно не знал, а спрашивать у мамы не стал. Зачем? Он сегодня сам его будет подогревать. А что такого? Дров напилил и бетон нагреет. Уж как-нибудь.
Жар от печки прижался к лицу, к груди, но прикрывать дверцу не хотелось. Он отодвинул табурет подальше от огня и так долго сидел, ожидая мать.
…Потом он увидел окно. Почти такое, как и у них в комнате, только с черным носом трубы. Зачем им в комнате труба, он сразу не понял. Запах телогреек и свежих гвоздей окончательно разбудил его. Он поднял голову и даже не успел обидеться на мать, как она вошла в домик, заговорила, торопясь:
О проекте
О подписке