Тот вывернулся в сторону и с независимым видом блеснул черными глазищами из-под спутанных прядей:

– Баро.

– Вот что, Баро, я не буду тебя наказывать за то, что ты меня искусал. А ты мне расскажешь, откуда ты взялся, откуда у тебя этот конь, где ты подобрал раненого.

Мальчик пренебрежительно фыркнул:

– А нечего было на немецком кричать! Откуда мне знать, вдруг вы фрицы или перебежчики? Много таких по лесам шляется. Сразу бы и сказали, что вы советский офицер.

– Давай бери своего скакуна и пошли, – заторопился Глеб. – По дороге расскажешь все по порядку.

Баро вдруг ловко вскарабкался на широкую спину коня и легким касанием руки направил его вперед за сопровождающим постовым:

– Джял!^[7]

Черный красавец задробил мерным шагом мощных ног. Мальчишка принялся объяснять:

– Коня у фрицев увел. Вот. Я в лесу искал траву коню поесть за укрепрайоном у Оленевки, там вот на этого наткнулся, на раненого. Он в траве лежал, а за ним след из крови. Он еще тогда говорить мог, сказал, что ему в штаб советского фронта нужно. Что важная информация, подкрепление срочно ждут. Мне пришлось украсть коня у фрицев. Как бы я его еще дотащил, он же тяжелый. Ехали, ехали, дорогу я знаю, по лесу, потом через реку. Он сначала говорил, куда ему надо, а потом заговариваться начал. Вот так в лесу оказались, а там вы. Я же не знал. – В голосе мальчика послышалось раскаяние. – Думал, власовцы, еще вы на немецком начали кричать. Я испугался, что попал к дезертирам. Таких много шастает сейчас по лесам. Всех боятся, за кусок хлеба убьют, да и просто так порешат. Со злости. Уж я знаю.

– Молодец, что не испугался. – Разведчик совсем не злился на мальчишку. Даже был восхищен его смелостью и порядочностью, не бросил раненого сержанта, а рискнул и доставил его к своим.

Шубин покосился, изучая грязные лохмотья и спутанные пряди волос, у оборвыша не было на ногах даже обуви, а одежда больше походила на охапку лоскутов. Из-под серо-красных обрывков проглядывала смуглая кожа вся во вспухших багровых полосках от ударов. Мальчишку, видимо, совсем недавно избили чем-то узким, жестким, от чего разлетелась на отдельные полоски его рубашонка и полопалась кожа. Глеб строгим тоном сказал:

– Вот что, за спасение советского бойца полагается благодарность. Паек, одежда. Только вот вручать будут прямо в штабе, в таком виде перед командиром по уставу нельзя появляться. Поэтому, знаешь, пока будут готовить приказ о благодарности, устроим с тобой банный день? Мне тоже надо из разбойника в настоящего офицера превратиться.

Баро молчал, обдумывая слова капитана. А Шубин уже вытянулся во весь свой высокий рост, приложил руку к голове, чтобы отдать честь:

– Здравия желаю, товарищ майор.

Невысокий, будто квадратный, хмурый майор с такой же квадратной крепкой головой, посаженной на короткую шею, ждал его на крыльце одноэтажного каменного здания.

– Вольно. Командир воинской части тридцать пять дробь один майор Джахеев. Следуйте за мной, товарищ капитан.

Шубин двинулся за массивной спиной по темному коридору. Майор, не поворачивая головы, уточнил:

– Почему прибыли с задержкой? Где весь отряд? Мы получили молнию о вашем прибытии, ждали вчера.

– В отряде много больных и ослабевших из-за плохого питания, товарищ майор. Пришлось делать ночную стоянку в деревне, чтобы восстановить силы.

– Ладно, с этим вопросом разберемся. Как будут здесь, накормим, подлечим. – Джахеев опустился на скрипучий табурет. – Что там с раненым? Откуда он взялся, докладывайте.

Капитан Шубин обстоятельно рассказал о том, как обнаружил сержанта Дыбенко.

Майор во время рассказа подвинул к себе карту района, потом пожал плечами:

– Уверены, что он говорил о Зуйском горно-лесном массиве? Прилегающая территория – граница между фронтами, бои на левом фланге закончились, наши ребята сдвинули свои позиции. Об этом сообщали в сводках.

– Да, я уверен, товарищ майор. Дежурный тоже слышал слова сержанта. И доктор.

– Странно. – Джахеев внимательно рассматривал кусочек линий и точек на карте. – Линия нашей обороны сдвинулась на запад на три километра от этого квадрата. – Он поднял голову и заторопился. – Так, я срочно доложу информацию в центральный штаб. А вы, – он взял бумагу и торопливо начеркал на ней пару строчек, – вот, это служебная записка для каптера. Найдите старшину Круглова, он обеспечит провиантом, формой и прочее. И вас, и партизанский отряд. Пока поступаете под командование политрука Семеницкого, разведотделения у нас нет, тут не передовая. Найдете его в штабе, как приведете себя в порядок. Он у нас… – Джахеев неопределенно взмахнул рукой и поднялся, направляясь в узел связи. – Выполняйте приказ.

– Товарищ командир. – Разведчик тоже готов был идти, но надо было решить еще один вопрос. – Мальчик, который нашел раненого сержанта. Он здесь у штаба ждет. Он спас Дыбенко, украл у фашистов коня, чтобы доставить раненого. Показал себя как герой. Можно его тоже накормить и одеть за такой поступок? Мальчик – бродяжка, кажется. Ребенок совсем раздет и голодный.

– Хорошо, – согласился майор и дописал пару слов в записке. Он отдал бумагу разведчику и отправился докладывать о новых сведениях и о возможном прорыве советской обороны.

А Шубин вышел на улицу. За дверью он замер в удивлении, увидев картину на пятачке перед штабом. Здесь уже собралась небольшая толпа из рядовых, которые с хохотом и шутками наблюдали за Баро. А тот старался изо всех сил – пел во все горло и одновременно отплясывал цыганочку, выбивая голыми пятками бешеный ритм. Он тряс плечами, кружился и звонко напевал:

– Ай нанэ, нанэ! Ай, ромалэ, ай, чавалэ!

Зрители восхищенно наблюдали за изящным и завораживающим представлением. Когда Баро замер на месте, гордо вытянув тонкую шейку и изогнув кисти рук в красивом жесте, раздались аплодисменты. А потом к маленькому артисту потянулись руки с кусками сахара, галетами.

– Держи, малец, порадовал!

– Вот чертенок, вот мастак! Дал жару!

Шубин сдержал улыбку, ему тоже понравилось азартное и невероятно искусное выступление. Мальчишка и вправду настоящий артист. Он подошел поближе к Баро:

– А ты шустрый, времени зря не теряешь. Идем, как и договаривались, сейчас будет помывка и выдадут новую одежду.

Тот поклонился с достоинством, а потом припустил бегом за разведчиком.

– А где конь? – Шубин обвел удивленным взглядом улицы, что разбегались во все стороны от штабной постройки.

– Рат, я назвал его Рат. По-цыгански это значит «ночь». Отпустил его на кормежку, найдет себе еду и вернется. – Баро, казалось, совсем не беспокоился о коне.

– Не боишься, что уведут? Конь хороший, просто загляденье.

Баро фыркнул так, что со лба взлетели сальные пряди:

– У цыгана коня уведут?! Не бывает такого, мы умеем с лошадьми разговаривать. Они нас слушаются и любят, Рат хоть где меня найдет. – Он доверчиво протянул половину своего заработка за выступление разведчику. – Держите.

Кусок сахара в табачных крошках и половинка галеты лежали на грязной ладошке. Справедливость и стойкость Баро снова восхитили Глеба: совсем ребенок, голодный и оборванный, он не съел все за секунду. Наоборот, разделил все ровно наполовину и готов поделиться драгоценным угощением с незнакомым человеком. Разведчик отказался, несмотря на урчание в животе, который больше трех дней не видел ни кусочка еды.

– Спасибо, ешь ты. Мне бы каши или щей. После склада пойдем на обед на гарнизонной кухне.

Прочитав записку комбата и оглядев Баро, пожилой каптенармус развел руками:

– Да нету у меня таких размеров. Для вас, товарищ капитан, все найдется с запасом. А вот мальчишке… Ну уж больно мелкий, рубаха до земли ему будет. И сапог таких не водится у нас. Дите ведь совсем, даже не парнишка.

– Иголка с ниткой есть? – осведомился Глеб.

Старшина сунул ему катушку суровых ниток с огромной, воткнутой в нее иглой:

– Вернуть обязательно, дефицит страшный!

Он принялся собирать в новенький вещмешок ворох формы. Дальше военные перешли в оружейку, где разведчик выбрал себе табельный пистолет, а к нему обойму патронов. Каптер даже расщедрился и выложил перед ним коллекцию немецких ножей, боевых трофеев:

– Выбирайте. Знаю, разведка без шума действует, нож – главное оружие.

Глеб коснулся холодных лезвий, проверяя прочность металла. Снизу раздался возмущенный голос Баро:

– А мне оружие? Вы же обещали, что награда будет за то, что я сержанта раненого сюда привез.

– Паек и форма, – подтвердил разведчик. – Для ножа ты маловат.

Баро насупился, а старшина неожиданно выхватил тяжелый прибор из кучи на холщовом свертке:

– Вот держи, награда тебе за спасение бойца.

В мельхиоровой ручке швейцарского складника пряталась куча нужных устройств: открывашка, крошечный нож, отвертка и такие же маленькие ножницы. Подарок мгновенно исчез в смуглом кулаке, Баро укрылся за спину капитана, чтобы старшина не передумал и не отнял у него чудесную штуку. Он затих, завороженно щелкая блестящими, выпрыгивающими лезвиями. Заботливый каптенармус вдруг вспомнил:

– Ты мальчонке обувку и куртку у школы найдешь, товарищ капитан. Через мостик на другую сторону перейдете, там будет трехэтажное здание в копоти. Вот за ним куча целая свалена, выбирай не хочу. – И понизил голос, объясняя, откуда там такие богатства: – Сожгли у школы ребятишек всех местных. Диверсантов поймали, которые поезда пускали немецкие, а это мальчишки. Вот всех детей согнали в здание школы и казнили. Перед этим пытали, заставили раздеться, чтобы на морозе мучить и узнать, откуда те мальчишки взрывчатку взяли. Так что там теперь куча детской одежки. Оно вроде как нехорошо с покойника, так ведь живым нужнее. Совсем мальчишка раздетый, разве это дело.

Сердечный мужчина еще долго гудел, как старый паровоз, копаясь в своих запасах. Сунул в проворные смуглые пальцы пакет с сухарями, пачку чая, кусок мыла и новый отрез портянок, словно заботливый дед, который не знает уже, чем еще побаловать любимого внука. Все подарки исчезали под грязными лохмотьями рубашонки, превращаясь в тугой барабан в районе живота цыганенка. Потом старшина объяснил, как дойти вновь прибывшим до бани, куда и отправился капитан Шубин в сопровождении Баро, не отстававшего от него ни на шаг. Всю дорогу мальчишка набивал рот сухарями и с наслаждением их жевал, пока Глеб не остановил его:

– Знаю, охота налопаться от пуза, но нельзя. Живот отвык от еды, надо постепенно приучать, чтобы заворот кишок не случился. Терпи.

Строптивый Баро, к удивлению капитана, тотчас перестал есть. Он был совсем спокоен, не ожидал уже каждую минуту, что его будут ругать или бить. А подарки, полученные в каптерке, сделали его абсолютно счастливым. Цыганенок шел осторожно, сжимая весь груз под лохмотьями рубахи, позабыв о саднящей от свежих шрамов коже, окоченевшем на зимнем воздухе теле и зудящей от насекомых голове.

В общественной бане стояла тишина, все военнослужащие были на полигонах или строительных работах. Глеб взял несколько металлических шаек, набрал теплой воды и приказал своему маленькому приятелю:

– Ну все, раздевайся и полезай в таз.

Сам разведчик тоже начал стягивать грязную одежду, предвкушая, с каким наслаждением сейчас будет плескаться в горячей воде, а потом наденет на чистое тело свежее белье, выстиранную форму. Баро же, наоборот, замешкался. Он сложил свои богатства на краю скамьи, сверху накрыл дырявыми штанами, а вот рубашку все никак не решался снять. Глеб подбодрил его:

– Ну не стесняйся. Вшами или блохами меня не напугать, сейчас смоем всю гадость в два счета.

Только цыганенок чего-то смущался, он касался края алых обрывков и тут же опускал руку. Капитан Шубин присел перед ним на корточки:

– Ну ты чего? Не бойся, никто твои вещи не тронет. Потом новую одежду принесу тебе, даже ботинки или сапоги постараюсь найти. Здесь свои, никто тебя не обманет, даю слово офицера. Это очень сильная клятва, если человек ее дает, то должен исполнить обещание во что бы то ни стало.

Баро совсем низко опустил голову:

– Дайте слово офицера, что не будете ругаться.

– Даю слово офицера, что не буду тебя ругать, с честью и достоинством выдержу любое испытание, – пообещал Глеб.

Мальчик повернулся спиной к разведчику и задрал рубашку, показывая свою тайну. На смуглой коже краснел багровый уродливый шрам во всю спину в форме свастики. Крестообразный знак распорол загнутыми углами ребра и позвонки, расползся, словно насосавшийся крови жирный паук, по тощему тельцу.

– Это клеймо от фашистов за то, что я цыган, – объяснил Баро. – Наш барон отказался подчиняться немцам. Тогда всем детям на его глазах вырезали эти знаки на спине. А он все равно отказался, потому что у цыган нет хозяина, мы вольный народ, кочевой. Барона повесили, остальных загнали в кибитку и подожгли ее. Мать завернула меня в мокрый мешок и закрыла собой, поэтому я не умер.

От бесхитростного рассказа Баро о своей страшной судьбе у Глеба Шубина все внутри перевернулось. Мальчишка был беззащитный, изможденный голодом и скитаниями, под кожей можно было пересчитать все косточки, а на ней самой не было живого места из-за шрамов и язв.

Глеб осторожно помог Баро забраться в шайку, полную теплой воды, настругал туда мыла и велел:

– Отмокай.

Сам же принялся тереть себя с головы до ног. Вместе с грязью вехотка и мыло будто смывали с него все тяготы долгого похода, каждая клеточка в теле наполнилась силой и теплом. Он с такой силой тер себя, что все тело побагровело. Цыганенка пощадил, побоявшись сделать тому больно. Аккуратно обмыл его, использовав новенькую портянку вместо вехотки. Под слоями грязи обнаружились еще десятки мелких и больших шрамов, порезов – следы тяжелой жизни оборвыша. Сам же мальчишка на них не обращал внимания, ни разу не пискнул от боли, даже когда Глеб намылил его полностью. Только жмурился и сжимал зубы, чтобы не показать страданий от жжения в ссадинах и ранах. Потом они долго подстригали друг другу по прядке волосы маленькими ножницами из складного ножа, который подарил старшина. Разведчик даже умудрился сбрить многодневную густую щетину. Когда он замотал Баро, словно куклу, в запасную сорочку, выданную на складе, и подхватил его на руки, тот завертелся, протестуя:

– Я не маленький, сам пойду.

– Пойдешь, – согласился разведчик. – Когда обувку тебе справим. Только чистоту навели и снова мараться? Ты же цыган, а не поросенок.

Мальчишка насупился, правда, все же перестал вертеться и пытаться выбраться из сильных рук жилистого, цепкого мужчины. Теперь пряди волос не падали ему на лицо, черные глазенки так и блестели, с любопытством рассматривая все вокруг. Смуглое личико то удивленно вытягивалось, то вспыхивало радостью. На кухне при виде котелка с супом голодного ребенка мелко затрясло, а руки сами потянулись к еде. Хотя он снова усилием воли заставил себя не бросаться на еду: степенно взял ложку, повторяя действия старшего товарища, и принялся хлебать похлебку; отламывал куски от ржаной ковриги и медленно жевал их, наслаждаясь сытной пищей.

– Сейчас поедим, покараулишь вещи. Я схожу добуду тебе одежду. – Капитан Шубин с наслаждением прислушивался к ощущению сытости. Но теперь его волновало, как дальше будет жить маленький бродяжка, он не мог просто бросить его на произвол судьбы. – Вечером пойдешь со мной в штаб, надо решить, что с тобой делать дальше. Бродяжничать я тебя не пущу, выправим документы и первым составом отправим в тыл, в детский дом. Там будут кормить, одевать, отправят тебя в школу. В детском доме тебя ждет мирная, хорошая жизнь. Обещаю, никто больше тебя не обидит. Потерпи еще денек, переночуем в казарме. Слышишь, Баро? – Глеб повернул голову к мальчику, который ничего не отвечал на его рассуждения.

Цыганенок спал, уронив голову на стол. От сытной пищи и тепла его разморило прямо во время обеда, отчего обессиленный малыш крепко уснул. В одной руке цыганенок продолжал сжимать ложку, а второй оперся на узелок со своим скарбом, чтобы и во сне знать: его богатство на месте.

Шубин укутал мальчика в свой ватник, взвалил вещмешок с одеждой на спину, в руки взял спящего ребенка и его нехитрые пожитки. Поблагодарил за обед и отправился на поиски казармы. Вновь прибывших размещали в длинных бараках. Там в полутемном помещении с большим количеством самодельных настилов из досок и соломы навстречу Шубину кинулись только что прибывшие партизаны.