Глава 2

Дождь все никак не начинался. В сквере на Москворецкой набережной повисла вечерняя влажная тишина. Низкое пасмурное небо простерлось над Кремлем, готовое вот-вот разрядиться сильным майским ливнем. В воздухе витал аромат роз, от которого хотелось замереть на месте и закрыть глаза. Майор Буров оперся о парапет набережной и потер ноющее плечо. Рука зажила, но недавняя рана каждый раз перед дождем напоминала о себе.

Судьба берегла Ивана Бурова, хотя бросала его из огня в огонь. В 16 лет он ушел на Гражданскую войну. И здесь открылись его таланты. Сначала – самый молодой взводный в дивизии, потом – ротный, он приглянулся командованию умением мыслить нестандартно, желанием учиться. Потом командирские курсы, академия и Дальний Восток, где пришлось не только впервые столкнуться с вражеской армией, но и противостоять вражеской разведке, учиться агентурной работе, налаживать собственную контрразведку.

Потом Испания, финская война и… арест. Месяцы следствия, обвинение. Потом освобождение, возвращение наград и звания. Однако в душе остался осадок, что происходит что-то неправильное. Нельзя вот так запросто бросать в камеру заслуженного человека, облеченного доверием, службой доказавшего свою преданность Родине и партии. Да, извинились, объяснили, что такое время, что кругом враги. Но все же…

Май 1943 года Иван Буров встретил пока что майором, правда, в штате нового Главного управления контрразведки Смерш Наркомата обороны.

Потирая ноющую выше локтя руку, Буров смотрел на спокойную, будто уснувшую воду Москвы-реки. Она пока еще спокойная, но вот разразится гроза, обрушится ливень, ветер станет ломать ветки деревьев, сдирая с них молодую листву! Затишье перед бурей.

– Иван Николаевич? Ты? – раздался рядом сиплый мужской голос.

Буров обернулся и увидел невысокого коренастого мужчину в кепке. Пустой правый рукав пиджака засунут в боковой карман. Майор узнал его – Игорь Левадин. Два года в Испании почти бок о бок. Несколько совместных операций, диверсии в тылу франкистов, помощь республиканцам в борьбе против немецкой разведки, активно действовавшей в обожженной войной стране. Буров хотел схватить старого товарища за плечи и прижать к себе, но не решился. Не захотел ощутить пустой рукав, распознать калеку в человеке, которого до этого знал полным сил.

Левадин улыбнулся, протянул для рукопожатия левую руку и посмотрел в глаза Бурову.

– Что руку трешь? – спросил он. – Раны болят перед непогодой? Это, брат, ничего, поболят и перестанут. Хорошо, есть чему болеть. А я вот, как видишь, вышел в тираж.

Пошарив рукой в кармане, Левадин достал пачку «Казбека», ловко извлек папиросу и бросил ее в угол рта. Буров поспешно достал спички и дал прикурить товарищу.

– Где тебя так угораздило? – спросил он, кивнув на пустой рукав.

– Прошлой зимой, – поморщился Левадин, – в Заполярье. Работали против финской и норвежской агентур. Ранили, больше суток полз к своим. Так что к ране еще и обморожение добавил. Хорошо хоть выкарабкался, а мог бы и сгинуть. Теперь только лекции читать в домоуправлении о пользе чеснока и квашеной капусты в рационе пожилых людей.

– Что, совсем от дел отошел? – удивился Буров. – Ты же классный специалист! Как это тебя могли так сразу списать? Может, словечко замолвить за тебя?

– Не надо, Ваня, лучше не надо, – покачал головой Левадин, глядя мимо собеседника на темную воду Москвы-реки. – Говорят, ты под арестом побывал. Оправдали, выпустили? Только я тебе так скажу, старый мой друг, – такое не забывается. От сумы да от тюрьмы у нас не зарекаются. Найдется «добрый» человек, напомнит. А органы у нас, как известно, просто так никого не сажают. Да и я чудом на свободе остался, помогло, что ранен был и что успешно мы работали на севере. Я ведь, Ваня, одному хлысту, сынку генеральскому, по морде съездил. Если бы не мое ранение, лес бы сейчас валил на Колыме или черви меня бы ели в земле. Так-то. Как говорится, не буди лихо, пока оно тихо. Ты не думай, что я пропаду или сопьюсь. Ничего, мы еще повоюем. И без руки повоюем! Есть у меня одна идейка. Говорить не буду, чтобы не сглазить. Через два дня обещали меня принять, заслушать. Так что давай…

Левадин снова крепко пожал Бурову руку и, отшвырнув в сторону окурок, бодро зашагал по набережной. Иван долго смотрел вслед старому товарищу и увидел, как тот, отойдя на значительное расстояние, сбавил шаг с уверенного и бодрого на унылый и неторопливый. «А ведь соврал он мне, – догадался майор. – Нет у него никакой идеи, никто его не примет и не заслушает».

– Гражданин, предъявите документы! – раздался за спиной властный голос.

Буров обернулся. Лейтенант и два сержанта с винтовками – милицейский патруль. С самого начала войны их стало много вокруг Кремля и в тех районах, где располагались советские наркоматы. Лейтенант ждал, настороженно глядя в мужественное лицо незнакомца. Призывной возраст, а не на фронте. «Бронь» оборонного завода? Ответственный работник наркомата? Почему гуляет, когда вся страна трудится не покладая рук? Подозрительно.

Майор вытащил из нагрудного кармана красную книжечку и показал патрульным. При виде крупной надписи на обложке лейтенант сразу же подобрался.

НКО

Главное управление

контрразведки

«Смерш»

Буров ожидал, что милиционер козырнет и отправится дальше патрулировать район, но, к его приятному удивлению, лейтенант не удовлетворился только корочкой удостоверения. Пришлось открыть красную книжечку и дать возможность начальнику патруля сверить запись и фото обладателя удостоверения с его личностью.

– Прошу прощения, товарищ майор, – козырнул лейтенант. – Служба!

– Все правильно, – одобрительно кивнул Буров, пряча удостоверение в карман.

Он шел по набережной быстрым шагом и думал о своих ребятах. Как неудачно в такое тяжелое время начальство разобщило их слаженную группу. Сам Буров был ранен и почти месяц лечился. Кирилла Митькова оставили в распоряжение управления, а Гробового и Косовича отправили куда-то на Северный Кавказ на усиление.

Старший лейтенант Поляков стал адъютантом генерала Максимова всего три месяца назад. Поначалу он воспринял это назначение чуть ли не как позор. Встретив войну рядовым в Западном Особом военном округе, Андрей со своим подразделением несколько раз выходил из окружения, отражал танковые атаки и шел на восток, отмеряя натруженными ногами километры своей родной земли, которую оставлял врагу. Несколько раз он вместо погибшего командира взвода, а потом и роты поднимал бойцов в контратаки. После легкого ранения его отправили в военное училище.

А потом снова бои, Ржев. Взводный командир Андрей Поляков был трижды в течение месяца ранен, но ни разу не покинул позиции, оставаясь в окопах вместе со своим взводом. Потом его все же свалила лихорадка, появилась угроза заражения крови, и тогда молодого лейтенанта эвакуировали в госпиталь. Назначая его адъютантом, командование оговорилось, что это временно. Однако и эта его должность не курорт, а напряженная и очень важная служба. Как сказал тогда кадровик, старый подполковник: «Адъютант генерала – это его первый помощник по всем вопросам. Это человек, который все знает, все помнит и все может. Иногда – даже заменить генерала в бою. Много таких случаев было и в эту войну, и в прошлую, и в Отечественную 1812 года. Адъютантами всегда назначали самых опытных, самых умных и умелых офицеров. Так-то, сынок!»

Шаги в коридоре заставили Полякова нахмуриться. Эх, война, ну хоть еще пять минут Игорю Викентьевичу дали бы побыть с женой. Неужели нарочный с приказом из штаба армии?

Дверь распахнулась, и на пороге появился оперуполномоченный Смерша капитан Серов.

– Генерал у себя? – небрежно спросил он. – Доложи!

– Это срочно? – осторожно уточнил адъютант. – Просто к Игорю Викентьевичу жена приехала.

– Да ты что? – капитан сделал изумленное лицо. – Вот люди, и дня не могут на войне без баб обойтись.

– Мария Николаевна – майор медицинской службы, – побледнев и еле сдерживая нахлынувшую злость, проговорил Поляков. – Она не баба.

– Малыш, как будто майоры бабами не бывают, – усмехнулся Серов.

– Товарищ капитан! – не выдержал наконец Поляков. – Я попрошу вас воздержаться от такого рода замечаний. Я боевой офицер, а не «малыш»! Я с 41-го года на передовой!

– Ладно, ладно! – усмехнулся Серов. – Я же понимаю, кому-то и здесь надо… служить. Доложите генералу, мне срочно нужно подписать у него бумаги на арестованных и переданных под следствие военнослужащих. Утром за ними придет машина.

– Товарищ капитан, генерал просил его не беспокоить до 23 часов. Если можно, если это не большая срочность, то я просил бы вас отнестись с пониманием к семейному человеку и зайти попозже. Как только уедет Мария Николаевна, я сразу же доложу генералу о вашей просьбе.

Седов смерил адъютанта недовольным взглядом, побарабанил пальцами по черной папке, задумчиво свел брови. Потом молча кивнул и вышел. Поляков потер руками виски и с шумом выдохнул. Есть, конечно, на свете неприятные люди, но чтобы вот так, каждый день сталкиваться с подобными типами – это уже выше его сил. Лучше с немецкими танками. Надо все же снова попробовать подать рапорт. Вот закончу курс уколов и подам. Воспаление, кажется, прошло. Осталась всего неделя. В линейные части, на передовую!

Времени было без пяти минут одиннадцать, когда водитель доложил Полякову, что машина для Марии Николаевны стоит у здания штаба. Тут же из комнаты связи высунулась голова одной из дежурных связисток:

– Товарищ старший лейтенант, генерала Максимова из штаба армии. Срочно!

Когда Максимов, как всегда строгий и подтянутый, бодро спускался по ступеням штаба к машине, к нему торопливо подошел капитан Серов. Генерал глянул на оперативника с неудовольствием, но все же остановился.

Сотрудники войсковой контрразведки Смерш, как и раньше особисты, напрямую командирам частей и соединений не подчинялись. Тем не менее работать приходилось сообща и выстраивать отношения тоже. Нередки были случаи, когда по просьбе командира в его части меняли особиста, который начинал вести себя без должного уважения к человеку старше его по званию, терял гибкость и чувство такта. Однако еще чаще неприятности из-за несложившихся отношений были у самих командиров.

С капитаном Серовым Максимов сталкивался не так часто. Тем не менее успевал ловить в интонациях оперуполномоченного признаки высокомерия, пренебрежения к окружающим. Нет, капитан не пытался давить, не скатывался к откровенному хамству или угрозам. Но Максимов чувствовал в нем человека неприятного и не очень умного. Однако приходилось терпеть. Генерал пока не считал нужным выходить на руководство Смерша армии с просьбой убрать от него Серова, сменить его другим офицером. Трудно будет сформулировать причины. Одними чувствами и предположениями в боевой обстановке не отделаешься. Нужны факты и серьезные аргументы.

– Слушаю вас, товарищ капитан! – сухо сказал Максимов.

– Я просил вашего адъютанта сообщить вам, что мне срочно нужно подписать у вас документы, товарищ генерал. Завтра утром прибудет машина за подследственными – трусами и изменниками.

– Вину каждого установит военный трибунал. Я полагаю, что раньше времени не стоит навешивать на людей ярлыки. Давайте считать всех, о ком вы говорите, подследственными. Ничего с ними не случится. Отправите в другой раз. Меня срочно вызвали в штаб армии.

– Поручите подписать документы вашему заместителю.

– Корпусом командую я! – повысил голос Максимов. – Я лично подпишу документы на каждого бойца и командира. И лично буду держать на контроле ход следствия.

– Это не в ваших полномочиях, – в интонации капитана мелькнуло ехидство.

– Все, что касается моего корпуса вообще и личного состава в частности – в моих полномочиях! – отрезал генерал. – Вы свободны, товарищ капитан!

Под натянутой маскировочной сеткой раскинулся целый палаточный городок. Дымили полевые кухни, прибывали и снова уезжали легковые автомобили начальства, грузовики с имуществом и бойцами. Здесь, на разбомбленном немецком аэродроме подскока были сосредоточены материальная база и командование финальной стадией операции «Конверт».

Радиоигра с Абвером, который пытался разбросать свои сети на Северном Кавказе, тянулась полтора года. И сейчас близилась к завершению. Силы Красной армии были нацелены на прорыв Голубого вала и начало освобождения Крыма. Финальной стадией операции был захват резидента Абвера и наиболее значимых фашистских пособников.

Офицеры Смерша прибывали сюда последние два дня. Крепкие, сильные, опытные, они первым делом чистили личное оружие и только потом падали на приготовленные для них солдатские кровати и засыпали мертвым сном. Почти все были подняты по тревоге, многие не спали перед этим сутками. Командование давало им время на отдых и акклиматизацию, потом – распределение по группам, инструктаж и выход в определенную для каждой группы зону.

На капитанов Гробового и Косовича, прибывших из Главного управления контрразведки Смерш, посматривали с уважением и интересом. Многие были с ними знакомы по прошлым делам на разных участках фронта.

Сбор группы майора Игнатьева был назначен через два часа. Угрюмый и недовольный Гробовой молча осматривал и чистил чужой, выданный ему здесь автомат «ППС». Свое табельное оружие он взять из Москвы не успел, чем был крайне недоволен.

Косович, сбросив сапоги, лежал на кровати в трусах и майке, смотрел на друга и напарника и философствовал. Два старших лейтенанта с Белорусского фронта чистили рядом оружие и посмеивались.

– Ты, Федор, не понимаешь главного в жизни! – рассуждал Косович, гоняя во рту спичку из угла в угол. – Ведь что есть личное? Причем это касается и личного оружия тоже! Личное порождает собственнические настроения, жадность, а порой и зависть окружающих. Если у тебя есть личное, обязательно найдется кто-то, кто осудит тебя за то, что это твое личное лучше, чем его собственное личное. И пошло недовольство, пошли вражда и мордобой. А с твоими кулаками, Федя, это уже не просто драка, это уже природный катаклизм и угроза человечеству.

– Федя женщин не бьет, так что выживем, – засмеялся один из оперативников.

– Это да, – тут же согласился Косович. – К женщинам у Федора отношение неоднозначное. Я бы сказал даже, Федор женщин не замечает и где-то внутренне презирает. Не бьет, говорите, а вот вопрос – почему? Что является его внутренним стопором в этом важнейшем философском моменте?

– Балабол, – угрюмо пробасил Гробовой. – И бабник.

– Э-э, с этим заключением я не согласен, – живо возразил Косович. – Бабник – это слишком общее определение. Я бы назвал себя ценителем женской сути в нашем суровом мире. Ведь что есть женское начало и какое оно занимает место?..

– Это ты про медсестру Валечку из госпиталя? – спросил другой оперативник. – Видел, как ты ее глазами поедал и военного инженера локтем отпихивал. Срослось, что ли, у вас? Ты же вроде с утра куда-то бегал? Не к ней, часом?

– Неуместный вопрос, товарищи! Не могу ответить, чтобы не компрометировать даму.

– Ясно, – захохотал оперативник.

Гробовой повернул голову и грозно посмотрел на шутника – тот сразу поперхнулся и снова занялся автоматом. Федор знал, куда бегал его друг и напарник. И что означала фраза, что Косович какого-то военного инженера локтем отпихивал. Этот самый военный инженер, считавший себя несравненным красавцем и непревзойденным любовником, ущипнул медсестру за неприличное место и оскорбил неприличным предложением. Это при всех Косович его локтем оттирал и внимание на себя отвлекал. И видел, как девушка чуть не плачет от стыда и страха. А потом Косович быстро сбегал в расположение инженерной службы, вызвал хама и, прижав его к стене, схватил стальными пальцами за горло, заявив, что прибьет его при первом же удобном случае, если только услышит, что тот домогается Валечки или другой девушки из расположения части. Когда его собеседник возмутился и стал угрожать, Косович просто сунул ему под нос удостоверение офицера Смерша, и тот замолчал, побледнев.

– Группа майора Игнатьева, на выход! – крикнул пробегавший мимо лейтенант с перевязанной рукой.

Смех в палатке сразу прекратился. Офицеры стали быстро одеваться. Через три минуты они выбежали наружу и встали в шеренгу из десятка бойцов возле запыленной полуторки. Невысокий майор в очках, с очень невоенной походкой, вышел перед строем: