А Вы, в теперешнем Вашем положении, смогли бы Вы вот так же сорвать стоп-кран, не задумываясь ни на минуту о том, что колено, может быть, и будет разбито?

И как далеки от этого и Бальмонт и Египет?

Однако падучей нет, и не будет.

Падучая, к сожалению, не для меня.

А у Вас, случаем, не было припадков? Я слышал, что у алкоголиков они иногда возникают. Как было бы хорошо, если бы Вас хоть раз тряхануло?

Но прежде, чем я помогу Вам, я должен, я должен подробнейшим образом все-все узнать о Вас, с изложением дат, часов, минут, секунд, имен, фамилий, адресов, кличек домашних животных, вплоть до наименований насекомых, что пьют Вашу кровь.

Это будет отчет о Вашем поколении, к которому я так хотел бы принадлежать, и, в силу возраста, мог бы принадлежать, но, если вы помните Захара Иосифовича, и всю эту эпопею с Женечкой Хрустальным, могу ли я принадлежать к какому-нибудь поколению, когда сумел справиться с тяжелой болезнью, в Писании именуемой «Страсти», самостоятельно?

Колено болит.

Но каким образом я могу это сделать?

Конечно, я могу закрыть глаза и мысленно представить себе как мы с Вами, маленькие, на даче, стоим около озера лопухов, забрасываем удочки, на самом деле представляющие собой обыкновенные ивовые прутья и таким образом ловим рыбу.

И искренне верим в то, что рыба вот так именно и ловится. И совсем не нужно убивать червяков. Хотя все в них, начиная с названия противно. Впрочем, мы никогда не рассматривали их через увеличительное стекло. Как знать, быть может, у них осмысленный взгляд, еще более осмысленный, чем наш, и, быть может, не было бы их, не было бы и этой роскошной зелени вокруг, которая меняет свои оттенки не каждые полчаса, а каждую минуту, каждую секунду, только мы не успеваем этого замечать, потому что заняты тем, что пытаемся поймать рыбу в лопухах.

И я почувствовал, что совершенно здоров.

Как будто вся моя душевная боль сосредоточилась теперь в колене, а так, значительно проще переносить боль, когда она в колене, а не разлита по всему организму, что напоминает мне подготовку к запуску космического корабля с Байконура, где я проведу остаток жизни, в качестве независимого наблюдателя.

После того как спасу Вас.

Только после того, как спасу Вас.

Разумеется, только после того, как спасу Вас.

Итак, что мы имеем?

Мы имеем частичное отсутствие информации.

Когда я спасал мир, я располагал всей информацией, и мне удалось сделать это без труда.

Ваш случай будет посложнее.

Я часто ловил себя на мысли, что мир отдельного человека намного сложнее, чем мир в целом, потому что его мир включает в себя значительно больше, чем все эти пейзажи или отсутствие оных, вместе с баталиями, запуском, повторюсь, космических кораблей, окотом, отелом и прочей борьбой за существование, именуемой тщетой, включая политическую борьбу.

Колено болит и распухает.

Колено – это Вам не синяк.

Красоты в разбитом колене никакой.

Синяк всегда венчает глаз. А глаз – это, как ни как, окно в мир. При том, чаще всего, осмысленное окно.

А может быть, у Вас и не было никогда никаких детей?

Нет, были, вот он, Ваш журнал, который я хотел уничтожить. Не уничтожил и, посредством «Прозрачных дней», вышел на то, что вы-то, как раз и есть сумасшедший, а я – нет.

Вот вам и мое выздоровление.

И как только я закончил чтение, у меня смертельно заболело колено.

Не расстраивайтесь, быть сумасшедшим совсем неплохо, мало того, это здорово. Можно совершать разные путешествия. А главное – сострадать. Слышать боль и сострадать. Разве это не счастье? Может быть, в отличие от меня, Вам удастся заплакать?

Вся беда моя в том, что я не умею по-настоящему плакать. А значит, не умею оплакивать. А оплакивание – лучшее из лучших средство.

А у Вас получится.

Прерываюсь, меня приглашают на процедуры.

Можете себе представить, теперь большой войны уже не будет никогда. А помните, как нас пугали ею в детстве?

Все.

Ушел.

Итак.

Окончить жизнь самоубийством можно тысячами способов.

Одним из наиболее привлекательных, на мой взгляд, является следующий. Руки опускаются в таз с горячей водой, и содержатся в нем до тех пор, пока не остынет вода, а вместе с нею и ваше тело.

Привлекательным этот способ мне кажется потому, что в нем есть некоторая изысканность. В нем присутствует какая-никакая игра ума.

Большинство же широко использовавшихся в практике Палат способов, как правило, не имеют ничего общего ни с искусством Стиля в целом, ни с Бальмонтом в частности.

Не думаю, чтобы вам было приятно, когда бы вы узнали, что Ваш брат, пусть и сумасшедший, но все же немного Ваш, был найден болтающимся в петле с вывалившимся языком.

Бр-р-р!

Даже «съеден в лесу заживо комарами» – и то получше. Все же есть в этом некая игривость, согласитесь. По крайней мере, у кого-нибудь, да вызовет улыбку.

Но нет, все это грубо.

Все это не для нас с Вами.

Когда необходимость ухода из жизни стала очевидной.

Думаю, что уже достаточно дал Вам понять, что подобное предприятие, с последующим подробным изучением, как бы извне, всех обстоятельств Вашего падения, и внедрения в ситуацию с целью ее исправления – единственный способ спасти Вас.

Вы думаете, что я не знаю, какой это грех?

Вы думаете, что мне очень хочется совершить его, чтобы потом поджариваться на сковородке?

Кстати, я даже знаю, как она выглядит.

Ее модель есть у Аглаи.

Аглая знает, что это за модель и, практически, никогда не пользуется ею. Всем врет, что на этой сковородке блинчики подгорают.

Хитра, матушка.

Но Вы не тревожьтесь за меня, милый Стилист.

Из всякого положения есть выход.

Кстати. Зарубите это и у себя на носу.

Но об этом у нас вскоре будет возможность поговорить, ночи зимой долгие.

Кстати, под каким одеялом вы спите?

Я предпочитаю ватное, шитое лоскутами, в пододеяльнике.

Всю жизнь мечтаю о таком, но никак не удавалось заполучить.

Уж вы подготовьтесь к моему явлению.

Шучу.

После того. Как я избавился от болезни, у меня все время хорошее настроение.

Но, стал болтливым.

И это уже замечено.

Надо бы немного успокоиться.

До скорой встречи, любимый брат!

Не пейте малинового вина.

Оно отравлено.

Вот видите?

Опять шутка на язык напросилась.

Как, однако, весело готовить самоубийство!

Ваш будущий доктор.

P. S. Надо бы, покуда еще не настал час, перечитать клятву Гиппократа. Подозреваю, что Вы то ее уже подзабыли?

Предвкушаю нашу встречу!

Наговоримся!!!

Спешу.

Меня приглашают на беседу.

Мною, как будто, недовольны.

Договорился.

Жму руку, и, одновременно, усаживаюсь в глубочайший книксен.

Ваш здоровый брат, на грани большого счастья.

P. P. S. Привет Вашей ленинградке. Просите ее не умирать до моего появления.

Письмо десятое

Поговорим о любви.

Любовь, вот что я, в ожидании встречи с тобой, при всевозможных приготовлениях перед тем, как мне будет сообщено решение, совершенно упустил из вида.

Любовь – вот чего не познал я в прожитом пространстве.

Я имею в виду не ту любовь, о которой слагают оды. Та любовь мне знакома. Я пресыщен ею. Мало того, иногда мне кажется, что сам я создан не из белка и желтка красного цвета, а из этой самой любви.

По этой причине мне и идет военная форма, особенно костюм железнодорожника. Самый лучший мой костюм!

Любовь, что не познал я – другая, плотская. Любовь, похожая на стыд и пытку одновременно.

Я узнал о ее существовании от одного глухонемого, что подсунул мне однажды на перроне удивительную коллекцию фотокарточек, на которых очень красивые актеры и актрисы изображали все это.

Как жаль, что я не актер – подумалось мне тогда.

Вот почему актеры так загадочны и притягательны – подумалось мне тогда – они знают то, чего я не знаю, умеют то, чего я не умею, и нисколько не стесняются при этом.

А могут вот так простые люди, не актеры? – подумалось мне тогда.

Оказывается, могут.

Меня очень скоро просветили на этот счет путники.

Им было весело просвещать меня на этот счет, им нравилось говорить на эту тему, они думали, что я валяю дурака.

А я, верите ли Вы мне, почтенный Стилист, и на самом деле не все знал. А, точнее, ничего не знал. И когда первый раз увидел фотографии, даже испугался. Сам не знаю, чего я испугался, но ощущение было такое, как будто я столкнулся с чем-то огромным, очень и очень важным, от чего можно сойти с ума, если на минутку, хотя бы на минутку представить себе, что ты – один из тех самых актеров.

Вскоре мне было запрещено думать об этом.

Но с этим, как выяснилось, не так то просто бороться.

Тогда я стал великим грешником.

Единственное, что утешало меня, так это мысль о том, что я – не один такой.

Мало того, казалось мне, есть грешники и похлеще моего. Те, что не просто рассматривают фотографии каждый день, и по несколько раз в день, преодолевая стыд и какое-то дивное волнение, но пытаются подражать актерам, наверняка играя плохо, причиняя себе и окружающим массу неудобств и вселяя в родных, у кого они есть, разумеется, ужас.

Так было.

Теперь, когда я уже в возрасте и развращен множеством знаний в этой области, когда многие мои рассуждения тех лет кажутся мне даже наивными, я, разумеется, по-другому смотрю на вещи. Но стоит мне вспомнить меня тогдашнего, волнение охватывает меня.

Как и теперь, когда я пишу эти строки.

Так и было.

Никто не верит мне.

Да я уже давно и не рассказываю никому об этом.

Да и нет никого вокруг.

И вот какая мысль пришла мне в голову.

Мне нужно полюбить кого-нибудь.

Не думайте обо мне дурно, дорогой Стилист. Но после того как я перейду в новое качество, Вы знаете, что я имею в виду, у меня уже не будет такой возможности.

Я должен пасть!

Знаю, что не буду прощен никогда, но что-то во мне требует этого неумолимо!

При этом самое отвратительное в замышленном мною предприятии заключается не в самом процессе, а в том, как я стану примерять к оболочке своей партнерши ту или иную персоналию.

И как я буду выглядеть при этом.

Что станет с моим дыханием?

Что станет с моим сердцем?

Что станет с моими глазами?

Что станет с моим ртом?

Как станут непроизвольно шевелиться мои губы?

Ибо все это – нехорошее, нехорошее.

Дурное.

Почему, не знаю.

Но с этим знанием, мне кажется, я родился.

Мы все, мне кажется, рождены с этим знанием.

Неужели Адам и Ева…

Простите, простите, простите, простите, простите, простите, простите.

Я двинусь дальше.

Я, раненый мыслью заяц, двинусь дальше.

Зайцы – красивые и храбрые животные.

И стану рассказывать Вам все.

Письмо потом можно и сжечь, хотя, как видите, пишу я его на самом лучшем из оставшихся бланков.

Так мне будет легче.

Пункт примеривания персоналии к оболочке прошел неожиданно безболезненно для меня.

Точнее, его и не было.

Как только я принялся рассказывать Вам о своих переживаниях, персоналия возникла сама по себе.

Плохо.

Чудовищно плохо.

Но это она, Юлька!

Прости, Женечка Хрустальный.

Я – лучше бандитов, это очевидно, и я знаю дорогу к ее дому!

Мне даже показалось на какой-то момент, что она и есть одна из тех актрис, только, по какой-то непонятной и необъяснимой случайности, она оказалась за кадром.

Я же видел ее после бани.

Она выглядит точно так же как и те актрисы.

Ошибки быть не должно.

Но как я предложу ей то, что надобно предложить?

Откуда во мне возьмется столько смелости?

А нужна ли здесь смелость? Ведь, судя по рассказам путников, это – такая же обыденная вещь, как, предположим ужин.

Речь идет, естественно, о сытном ужине, быть может, с баночкой сайры и, может быть, даже и с вином.

Только бы не водка!

Водка смертельна для меня.

А может статься, обойдется и без спиртного?

Ах, когда было бы так!

Но как я предложу ей то, что надобно предложить?