Познакомив буквально насильственным образом моих будущих отца с матерью, Анна Петровна на следующий день после свадьбы сменила милость на гнев и заявила, что спать вместе они смогут лишь после ее смерти. Она покидала квартиру только по истечении критических дней своей новоявленной невестки – в переднем кармане ее старческого платья на пуговицах всегда лежал календарик, где она крестиками вычеркивала нужные дни. Конечно же это ей не помогло и вслед за братом Владимиром с разницей в двенадцать с половиной лет в апреле 73-го на свет появился я.

Той весной, когда меня еще не было, не было ничего, кроме влаги и темноты. Впрочем, осознавать это было решительно не в моих силах, но четырнадцатого апреля часам к четырем утра я набрал три пятьсот, потом, поднатужившись, добавил еще пятьдесят граммов и, не выдержав силы притяжения, которая помножила массу моего тела на скорость свободного падения и высоту, со свистом вылетел на свет божий, повиснув на пуповине. Тут же был подхвачен заботливыми руками в перчатках из силикона, через секунду лишен последней нити, на которой держалось мое «А-а-а!» и навсегда потерял невесомость.

На вопрос: «Откуда я взялся?» – мама по привычке отвечала мне: «В капусте тебя нашли, мой милый!» Долго из домашней солянки после этого заявления с горечью выбирал я кружки сосисок, искренне веря в то, что это те, кого потеряли.

Я ничего не понимал в жизни, входя в нее. Вокруг были взрослые люди. Взрослые люди совершали непонятные мне поступки. Я становился их соучастником или невольным свидетелем и, принимая происходящее за данность, и быстро привык к тому, что кто-то наилучшим образом должен был распорядиться моей жизнью. Но, несмотря на это, никто в семье не занимался мной целенаправленно и основательно. Сил, наверное, уже не хватило. Я был вторым последним и поздним ребенком. Хотя, помнится, в бадминтон с папой поигрывали, потом «Трех поросят» на катушечный магнитофон записали вместе, стихи наизусть он меня учить заставлял, и я с удовольствием это делал, на трехколесном велосипеде научили кататься, раза два на фигурное катание сводили – но и за это все я очень всем благодарен. Сам я записался только в кружок вольной борьбы во втором классе. В первый же день меня поставили в спарринг с тем, кто уже прозанимался два года. Через несколько минут я уложил его безо всяких приемов – мне посулили интересное будущее. Я осмелел, тренер, а за ним все кружковцы стали здороваться со мной за руку.

Было такое упражнение, которое входило в ежедневную разминку – встать на мостик, упереться макушкой в мат и качать в разные стороны шею. Недели через три на мате я подхватил стригущий лишай. Через день меня и вправду наголо остригли в ванной, ножницы и металлическую расческу прокипятили. Как дебил, я вынужден был ходить в школу в пилотке – синие бейсболки с надписью «Речфлот» были тогда в огромнейшем дефиците. С намазанной желтой мазью башкой в болячках появляться в спортклубе я уже не мог, и мое геройство сдуло, как ветром. Родители решили подыскать мне более интеллигентное занятие и записали в музыкальную школу на фортепиано. И сольфеджио, и специальность шли у меня с превеликим трудом. Мама решила брать для меня у преподавательницы дополнительные уроки. Мы ходили к Татьяне Михайловне, царствие ей небесное, домой. Дома у нее жило котов 20 не меньше – можно себе представить запах, который всегда исходил и от нее, и от ее неизменной шали, а уж после посещения ее домашних уроков, от меня на улице отворачивались даже собаки. Короче, с пианино как-то не завязалось и, вопреки желанию отправиться в гитарный класс, меня отдали играть на баяне – бабушка моя Шура, деревенских суконных взглядов, высказала, что с гитарой я буду похож на жулика, а у подъезда с баяном на приличного человека и девки на меня будут кидаться.

Никогда везение само собой не преследовало меня. Я таскал у бабушки деньги по десять копеек, которые было принято в то время копить в бутылке из-под «Шампанского», и играл в рублевую лотерею «Спринт». Выигрывал всегда меньше, чем тратил. Однажды проиграл серьезную по тем временам сумму – 10 рублей, а на одиннадцатом билете, вдруг закрасовалась заветная десятка. Вернулся домой, деньги отдал, все рассказал и больше этим не занимался. Не встречался мне и случайный прохожий, который сказал бы:

– Все, хватит, с этого момента твоя судьба решена, я разглядел в тебе, то чего вокруг так не хватает. Ты можешь заниматься своим предназначением, а об обустройстве всего уж как-нибудь я и сам позабочусь.

Нет, правда, один раз в троллейбусе лет в 12 ко мне привязался мужик в шляпе, плаще и с рыжими усами. Стал заговаривать зубы:

– Вижу, что ты настоящий парень и все у нас выйдет!

Он говорил об искусстве, поэзии, предстоящих планах. Потом вдруг заговорил о девочках, о том, как все там у них устроено, как они только этого и ждут. От неожиданности я возбудился сверх меры.

Все закончилось тем, что мы завернули на задворки школы с английским уклоном, он снял штаны и с надеждой повернулся, что называется к лесу передом. Я был потрясен.

– Вот, блин, судьба, – думал я, – у меня еще и с девками-то ничего не было.

До сих пор перед глазами стоит этот мужик с задранным плащом и сломавшейся на ширинке молнией, я, решительно отказавшись, направляюсь вперед по улице подальше от этого места, а он, Костя, его звали, кажется, орет мне вслед, что я маленький сраный ублюдок и очень еще пожалею об этом. И еще, кажется, что в семье у меня начнутся неприятности. Мама, действительно, сильно разрезала на работе стеклом на ноге вену – из мусорного ведра торчал бой, она, не заметив, проходила мимо. Не знаю, как эти две вещи могут быть связаны.

Я до сих пор верю в чудо, пусть позднее, но все-таки верю. Что-то должно случиться с нами, что-то такое, что принесет нам счастье помимо нашей воли и наших желаний. Но есть ли тот, кому известен срок и секрет?

Мне лет 9 или 10 с моим школьным другом Бабичем Адрианом на Киевском вокзале копеек за 5 или 10 мы получаем справку о месте жительства народного артиста СССР Арутюна Акопяна и на другой день без звонка едем к нему домой (мой друг тоже хочет стать фокусником). Я нажимаю звонок, Адик, сломя голову, от внезапного приступа страха несется по лестнице вниз. У меня в ушах колотится сердце, щеки красные, как с мороза, хотя это ранняя осень. Дверь открывает сам Акопян. В дверном проеме я вижу, как то ли жена, то ли его домработница пытается поймать вырвавшихся из клеток на свободу кроликов и гусей.

– Здравствуйте, Арутюн Амаякович, простите, что мы вас беспокоим, – Акопян выглядывает на лестницу за дверь, – я не один, мы пришли с другом…

– Ну, и где же друг?!

– Он испугался и убежал на улицу… Я хочу стать фокусником, и пришел узнать Ваш секрет…

– Ну, что ж, проходи…

С дрожью и благоговением я переступаю порог святая святых – артиста, на концертах которого бывал многократно. Билеты были всегда неудачные – я никогда не оказывался в проходе между рядами, чтобы с комком в горле сидеть и ждать, что он подойдет или обратится ко мне, или… позовет с собой на сцену. Я не знаю с чего начать, мнусь. Акопян сам отвечает на заданный мною вопрос:

– Знаешь, что такое воля?

– Нет… Не совсем…

– Видел, когда-нибудь манипуляции с картами…

– Да, много раз, но повторить это у меня пока не выходит…

– Посмотри на мои руки… Не замечаешь ничего необычного?

На обеих его руках указательный палец и мизинец искривлены – согнуты вовнутрь в первой фаланге.

– Мне было, ну может быть чуть-чуть побольше лет, чем тебе, я выворачивал пальцы в суставах, загипсовывал их и так целый месяц ходил не снимая. Несколько раз в году. Карты нужно держать так, чтобы их никто не заметил и только так это возможно… Сможешь добиться такого – из тебя получится фокусник. Это мой главный секрет.

Я благодарю за рассказ, ухожу, мы договариваемся о встрече. Встреча не состоится никогда. Я взял телефон, чтобы предварить свой следующий визит. По телефону такие вещи получаются редко.

Фаланги на указательном пальце и мизинце на обеих руках теперь и у меня заглядывают внутрь. Фокусником я так и не стал. Но главный секрет теперь мне известен. «Карты нужно держать так, чтобы их никто не заметил».

Моей матери сейчас 68, отца уже месяц как нет, брату Владимиру – 45, мне идет 33-й, Михаил Борисович Сизов 12 лет назад почил в бозе – его новая семья в лице жены Розы и двух ее сыновей инсценировали его естественную смерть за то, что он отказался подписать завещание в их пользу. Шуре (я называю ее – Шурио) – 91. Лет пятнадцать назад в 90-е она поняла, что чудес не бывает или они были, но все уже произошли. Работая долгие годы кассиром в «Новоарбатском» гастрономе, она начала с оказией скупать все, что попадалось ей под руку, как говорится, «на черный день». За несколько лет квартира, где маленьким я ездил на трехколесном велосипеде, превратилась сначала в партизанские тропы между коробками с крупами, вермишелью, посудой, подсолнечным маслом, хозяйственным мылом, спичками и мукой, потом в непролазную барсучью нору, в буквальном смысле этого слова, набитую до потолка, в которой людям для жизни не осталось и места. Зато в двухкомнатной «хрущобе» вольготно устроились устроились тараканы, пауки и мыши, которых от случая к случаю находили мёртвыми от заворота кишок или булимии. В те же 90-е пропали, потеряв драгоценные нули справа, все ее сбережения, которые всю жизнь она прятала так, что потом сама не могла отыскать. Наследники остались без дач и автомобилей, но с нехилой коллекцией денег советской эпохи. Как память о детстве я храню бутылку из-под «Шампанского». Если посмотреть сквозь ее зелень на свет, то можно увидеть запыленные гривенники и скелет мыши, распластавшийся на них сверху. Все в патине, паутине и пыли и кажется, что этому никогда не будет конца. Таковы обстоятельства! Таков их плен и таков порядок вещей! Ибо для вещей человек создан, а не вещи для человека! Для двух простыней он создан, узлами завязанных в головах и в ногах.

Я смотрю на умирающего отца. Скоро он станет рассказом, притчей, превратится в стихи и останется вечной памятью моей слезливой души. В голове звучат старые виниловые пластинки, которые он собирал всю жизнь. Я наполнен Моцартом, Шубертом, Григом, музыкой, которую в молодости он слушал. Через неделю – другую я поцелую его. В живые помощи на холодном лбу. Я не целовал его 20 лет. Мы были всегда далеки. Мы не были с ним ни в чем друг на друга похожи. С изумлением в его заострившемся профиле я узнаю себя…

 
– Я понял, что мы не вагоны,
что мы паровозы, я понял…
Ах, если б знать, если б знать!
Теперь уже слишком поздно…
Мне так не хочется умирать…
 

Это похоже на бред, но это не бред. После завтра я стану взрослым. Начнется новый отсчет времени. Или нового времени счет?

За неделю до его смерти мне наконец-то среди ниш в донском колумбарии удается найти могилу предков. Кладбищенская контора. Ветхие картотеки. Запись от 37-ого года, года рождения моего отца. Многое останется для меня загадкой.

Кто и откуда я? Где мои корни?

Мои корни находятся в трех с половиной метрах от пола и в четырех от земли.

И корни мои молчат.

На земле со мной остаются несколько родных и несколько близких, да пара лучших друзей. По вечерам иногда мы звоним друг другу. Но в разговорах наших теперь присутствует одна существенная деталь – поделившись друг с другом впечатлениями о прошедшем дне, мы долго можем молчать – смотреть телевизор, заниматься своими делами, не вешая трубки, и не испытывать при этом никаких неловкости или неудобств.

Иногда, в эти бесконечно длящиеся мгновения, я снова и снова вспоминаю Кейджа – композитора-авангардиста. Он выходил на сцену, садился за рояль и ровно через четыре минуты и тридцать три секунды, не издав ни единого звука, поднимался и уходил. «04.33» называлась эта странная вещь. Ему, как и мне было нечего больше сказать. Он, как и мы, искал спасения в мудрой, глубокой и всепримиряющей тишине…

Алоэ

 
Как и все, я лежал в погремушках,
Материнской питался любовью,
Потому знать не знал, что такое
Ни печаль, ни заботы, ни горе…
 
 
И меня, как затворника славы,
На руках по квартире носили,
И взамен ничего не желали,
В выходные к окну подносили.
 
 
Там в углу, напружинясь от солнца,
Среди флоксов, герани и моли
Рос, всем встречным раскинув объятья,
Царь домашних растений – алоэ.
 
 
Это бабушка с мамой растили,
Чтоб меня уберечь от простуды,
От царапин, ушибов и ссадин,
По совету счастливых соседей.
 
 
Чтобы жил, чтобы боли не ведал,
Чтобы в праздник друзья приходили,
Чтобы все, кого выбрал любили…
От несчастий спасенье – алоэ!..
 
 
Много лет с той поры миновало,
Я сижу в кабинете и плачу,
Переехало с кухни на дачу
За отсутствием пользы алоэ.
 
 
Как ни тщусь, не припомню такого,
Чтобы к ране листок приложили
Или соком алоэ больного
Из кровати здоровым подняли…
 
 
Я встречаю счастливых соседей,
Мы сидим на скамейке и курим,
Помудрев, ни о чем не мечтаем,
Наблюдаем закат над домами…
 
 
– Как дела?! – Как у всех! Как обычно!
– Как живешь?! – Ни богато, ни бедно!
С каждым днем все ни хуже, ни лучше…
Соблюдаем закон середины…
 
 
Рано встанешь, возьмешься за дело,
День пройдет и моргнуть не успеешь…
Что хотел завершить – не закончил…
– Все здоровы – и то, слава богу!
 
 
– Как ни ерзай, а это в основе!
– Это так… Как здоровье Сизовых?!
– Также как и Титовых здоровье…
Тот – ушел, та – осталася вдовой…
– Философии смерть не помеха…
Помнишь, я подарил тебе Книгу?..
Пригодилась?! – Нет, пылью покрылась…
Мать снесла ее в библиотеку…
 
 
– Что ж случается и не такое…
Соберешься с друзьями на Лету,
Глядь, а нет ни коня, ни подковы.
 
 
И цветет на террасе алоэ,
Будто вера в пустую примету,
Что всегда все мы будем здоровы…
Что всегда все мы будем здоровы.