Глава 2
Летучая мышь

Кто первый проснулся, тот поливает цветы.

Если первый проснулся Борис, значит, это он и поливает.

В жару поливать цветы нельзя, они сгорят. Поэтому именно ранним утром, причем обильно. Борис проснулся около четырех часов утра и понял, что спать больше не будет. Свой сон помнил как-то неясно, скорее общее эмоциональное состояние, чем конкретные детали.

Когда человеку восемнадцать лет, он обычно спит крепко и долго.

Долго – когда можно.

А можно довольно редко. В будни к восьми на занятия в университет. По субботам к восьми на тренировку. Рапира. Спортивная школа на углу Крепостного и Энгельса, пардон, Большой Садовой. Когда-то в Европе рапира была оружием студента. Теперь студенты ходят без рапир. Оружие, если уж, по нашим временам, нужно другое. Не рапира, это точно. Лучше всего пистолет. Приобрести его вполне реально. Идет вторая чеченская война, Ростов-на-Дону недалеко от событий.

Но Борису не нужно оружие, он простой студент, в бизнесе никакого участия не принимает. Никого не «крышует», его никто не «крышует». У него нет денег в том смысле, что нет больших денег. И нет долгов в обе стороны: ни кто-то ему, ни он кому-то. То есть он, как говорится, не при делах. Можно, конечно, его застрелить, но зачем? Так что защищаться особенно не от кого.

Вчера сдан экзамен по органической химии. Страшный экзамен. Ночь перед ним была короткой, рассвет наступил на теме «Азотосодержащие вещества и высокомолекулярные соединения».

Полученная четверка вполне удовлетворяла нечестолюбивого Бориса. Он вообще не осознал еще, что этот период его жизни, то есть учеба, является частью какого-то большого предприятия, называемого жизнью.

Что он готовит себя к «поприщу» и так далее. Конечно, понимал, что это так и есть, он же не идиот, и перед глазами пример родителей, оба доктора наук, а папа вообще выдающийся. Но это понимание существовало как фон, а не как повод сдвигать горы с места. «Взрослость» в этом смысле еще не наступила.

Когда страшный экзамен уже позади, тебя охватывает счастье с привкусом апатии.

Пиво, которое ты пьешь с сокурсниками, кажется напитком богов, но яркий солнечный свет приходит слегка отстраненный, деревья на улице Пушкинской делают вид, что видят тебя впервые.

Бодрствование, как и сон, понятие до определенной степени относительное. Когда человек спит, что-то в нем не спит. Так же и в бодрствовании какая-то маленькая часть тебя не только спит, но даже видит сны. Эти сны являются частью действительности, которая без них выглядела бы совершенно иначе. Стала бы похожа на зеркало, из которого глядит лицо совершенно незнакомого человека. Немного неприятно.

К тому же недавнее прошлое продолжает переживаться в настоящем, и ты по-прежнему сдаешь этот экзамен, хотя и сдал его несколько часов назад.

Сидишь в своей комнате, читаешь книгу. И постепенно сон отвоевывает тебя у реальности. Ты засыпаешь одетый, а когда просыпаешься, то уже только для того, чтобы раздеться и лечь в постель.

Но в четыре часа утра ты встаешь, потому что сна больше нет. И выходишь на балкон поливать цветы. Ведь ты проснулся первым.

На балкон можно попасть из кухни, никого не разбудив.

Ночь уже прошла, и солнце где-то там встает. Но тут еще присутствуют остатки сумерек, тут не темно, но еще и не светло. Вода из лейки льется на растения в керамических горшках. На листьях появляются маленькие прозрачные горошины, растения, наверное, думают, что пошел дождь.

И тут Борис увидел его.

Оно забилось за цветочный горшок с кактусом, стоящий у стены. Между горшком и стеной маленькое пространство, и видно, что там кто-то сидит. Точно не птица, а что-то очень странное. Борис отодвинул горшок, оно не двигалось. Черное, все в больших складках. Голова задралась вверх, и на Бориса смотрит лицо. Оно немного напоминает морду собаки, такой, как, например, у соседа снизу Виктора Петровича. Но верхняя губа, слегка задрана, два передних зуба торчат грозно, а глаза смотрят безжизненно, как пришитые бусинки. Оно не издает никакого звука, а только смотрит на Бориса и щерит открытую пасть с торчащими вперед двумя клыками, чтобы Борис испугался.

Может, оно что-то себе повредило, и не могло… уползти, улететь? Оскаленная пасть и показанные зубы совершенно не пугали, Борис уже понял, что это – летучая мышь. Просто летучая мышь. Но раньше он никогда не видел летучей мыши с такого расстояния. А вид у нее реально страшный. Она какая-то голая, ужасно уродливая с этими торчащими вверх ушками. С оскаленными зубами. С жуткой инфернальной мордочкой. Люди часто боятся вещей совершенно безвредных. А летучая мышь, вдобавок, существо ночное. Не из нашего мира, что само по себе уже страшно, так как подтверждает существование этого не нашего мира.

Но Борис совсем не испугался, а, наоборот, решил, что оно попало в беду, нуждается в помощи, и сочувствовал ему совершенно так же, как сочувствовал бы голубю или котенку. Даже больше. Как существу, с которым его, Бориса, связывает что-то большее, чем простая жалость. Как будто он мог быть связан с этим комочком ночного кошмара чуть ли не родственной связью.

Оно вызывало у Бориса очень странную вполне отчетливую острую симпатию, уважение, ощущение родства, как будто он сам в какой-то степей был большой летучей мышью. И оно вроде бы тоже почувствовало, что Борис не чужой. Перестало скалиться, закрыло пасть и смотрело теперь на Бориса спокойно, то есть вообще без всякого выражения, как мертвое.

В коридоре рядом с кухней мелькнул мамин халат. Мама поможет. Она, в конце концов, зоолог, в психологии животных разбирается очень хорошо, раз написала об этом несколько книг. Интересно, что подняло ее в такую рань?

Борис заглянул на кухню:

– Мам, иди сюда.

Она вышла на балкон, обернулась в сторону, куда указывал кивок Бориса, посмотрела. Потом наклонилась, взяла его в руки, оно вело себя совершенно спокойно, вообще без паники. Мама расправила по очереди его руки-крылья. Кожаные перепонки, как будто ножницами вырезали.

Борис решил, что в этом и есть главная странность. Оно похоже на мертвое. Живущее другой мертвой жизнью. Но это не испугало Бориса. А по непонятной для него самого причине вызвало именно ощущение родства. Очень хорошо осознанное. Борис наконец почувствовал удивление, что это?

Мама продолжала рассматривать это в высшей степени странное существо, потом подняла его на ладони, оно как-то пригнулось, но вдруг оттолкнулось и взлетело, причем так быстро, что Борис только успел увидеть два молниеносных зигзага, прочерченных в воздухе. И оно исчезло, как будто влетело в невидимое отверстие, ведущее из нашего мира в другую реальность.

– Так оно не покалечилось? – спросил Борис. – Почему же тогда не улетало?

– У него спроси, – ответила мама.

– Может, у нее? – улыбнулся Борис.

– Нет, – серьезно ответила мама, – это был самец. Понравился тебе?

– Очень. Помогал мне поливать цветы.

– Не напугал тебя? – спросила мама, причем посмотрела как-то странно, как будто именно Борису могла со стороны этого существа грозить опасность.

– Сначала я его напугал, но потом он успокоился, – Борис был под впечатлением. – Но почему он все-таки прилетел на наш балкон? Я думал, он не может улететь. А теперь не понимаю, что его тут держало.

– Может, ушибся, потом отошел, – предположила мама. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– А я при чем? – спросил Борис, – я точно не ушибся.

– Ни при чем, конечно, – у мамы был задумчивый какой-то вид.

– А ты почему встала в такую рань?

– В какую рань? – удивляется мама. – Восьмой час.

Теперь удивляется Борис. Поливка цветов – это десять минут максимум. Он что три часа рассматривал летучую мышь? Не может быть.

– Что такое?

– Ничего особенного, – Борис слегка смущен, – наверное, я перепутал в темноте часовую и минутную стрелку. Доброе утро, мама.

Глава 3
Царь летучих мышей

Тамара Борисовна Иевлева не взяла фамилию мужа, оставила свою. Гущин не возражал.

Мальчик родился двенадцатого апреля 1982 года, в день космонавтики.

Девочка родилась восьмого марта 1983 года.

Потом Иевлева и Гущин решили, что праздников еще много, например, день работников связи, Новый год и так далее, и что двух детей им достаточно.

Июнь 2000 года, мальчику восемнадцать лет. Странные обстоятельства, в которых он был зачат, никак не отразились на его развитии. К счастью, он не унаследовал проблем своего настоящего биологического отца. Очень больших проблем. Совершенно нормальный ребенок, без всяких отклонений. Учился на четверки, занимался спортом, но без перспектив стать чемпионом.

Зато и склонностей к мистике никаких. На радость маме. Мыслей не читает, в снах не приходит, сквозь стены не видит. Обычный мальчик. Открытый, веселый, добрый. Сестру очень любит, всегда в курсе всех ее дел. Домашний, понятный. Другим родителям, может быть, хотелось, чтобы их сын чем-то страстно увлекался. Выиграл бы городскую олимпиаду по химии или шахматный турнир. Но он не выиграл. Даже не участвовал. Или сыграл бы на скрипке что-то виртуозное. Чтобы у всех отпала челюсть. Но он не сыграл, и челюсть не отпала.

Пока все шло хорошо.

Но появление летучей мыши маму сильно встревожило. Что это летучая мышь так заинтересовалась Борисом? С какой стати? Что в нем такого привлекательного для летучей мыши? Не папина ли наследственность? Эти конкретно существа не питаются кровью, но все равно с Василием Фроловым, настоящим Бориным отцом, их связывает очень древняя общность природы. Неужели Борис все-таки унаследовал эту природу? И он совсем не обычный мальчик, как казалось? И опять придется стать лицом к лицу со всем этим?

Борис обратил внимание, что, когда мама брала странного ночного зверька в руки, он совершенно не испугался. Не пробовал отодвинуться к стене, как-то избежать маминых пальцев. Как будто он и мама были старыми знакомыми.

Борис не удивился, он хорошо понимал, что мама у него не простая.

Хотя эту тему в семье стараются обходить молчанием, и мама сама всегда ее обращает в шутку, но Борис знает, что, если у него что-то болит, мама будет прикладывать руку, и рука станет горячей, как будто ее держали на чайнике.

И что об этих ее причудах строжайше запрещено кому-то рассказывать. Мама не располнела, как ее подруги, она стройная, красивая, и на улице все на нее смотрят. Мама сильная. Тяжелые чемоданы она несет легко и грациозно. Папе не дает, у него была травма позвоночника.

Мама видит в темноте.

Борис еще ребенком обратил внимание, что мама не зажигает свет, когда он обязательно бы зажег. Ночью в коридоре совершенно темно. В темноте легко наткнуться на столик с телефоном. Папа всегда зажигает свет. Мама – никогда. Не из экономии, это совершенно на нее не похоже. Однажды поздним вечером папа уронил в траву ключи от машины. Там была тень от машины и еще кусты отбрасывали тень, и папа долго искал ключи и не мог найти. Подошла мама и сразу подняла их. Не искала ни секунды. Борису было двенадцать лет. Он тогда спросил, видит ли она в темноте? Мама сказала, чтоб он не обращал внимания, и что все люди разные.

И еще маме нельзя говорить неправду. Она сразу понимает, что ей врут.

Папе врать можно. Он готов поверить во все, что мальчик скажет. Но папе врать незачем. Он никогда не становится в позицию критика. Даже если ты сделал что-то действительно стыдное и плохое, папа будет тебе сочувствовать, понимая, что ты сам не рад. И будет стараться помочь, предлагать разные способы выхода из ситуации. Но в принципе врать ему можно.

А маме бесполезно. Она сразу начинает смеяться.

Итак, появление летучей мыши маму очень сильно встревожило. Она расспрашивала Бориса, как он себя чувствует, как будто летучая мышь могла ему как-то навредить. Старалась быть недалеко весь день. Взяла с собой за покупками.

Готовили обед, потом вместе этот обед ели. Борису показалось, что мама незаметно присматривается к нему, к тому, как он ест. И как будто прислушивается к его словам, к его интонациям… внимательней, чем обычно.

Потом мама сказала, что хочет прогуляться по Пушкинской, и чтобы Борис составил ей компанию. Они пошли в сторону университета, как-то машинально.

Мама рассказывала про летучих мышей очень интересно.

Что они ночью охотятся на насекомых, и, если бы не они, нас бы давно сожрали комары. Причем умеют хватать насекомых на лету, кружат вокруг фонаря и питаются комарами и мотыльками, летящими на свет. Спят, повиснув вниз головой, и умеют прятаться так удивительно, что люди их почти никогда не видят.

А для того, чтобы так прятаться от людей, надо людей неплохо знать и понимать.

И получается, что эти летучие мыши довольно умные.

Они хорошо знают, где границы человеческого мира, и стараются эти границы не нарушать.

Но у каждой из них мозг слишком маленький, чтобы понимать такие сложные вещи. Поэтому они живут стаями, и умеют создавать сеть, в которой мозг каждой особи соединен с другими, как мы соединяем компьютеры. И так они получают довольно значительный операционный ресурс, и могут переработать много информации.

И знают о жизни не так мало, как нам кажется. Вполне возможно, что они понимают, как их воспринимает человек, по крайней мере, на уровне чувств. А может им самим человек кажется исключительно уродливым жутким существом. Вдобавок огромным. У них есть все основания прятаться.

Да, но какое отношение это имеет к Борису, и почему маму это так беспокоит?

Они дошли до университетской библиотеки.

Библиотека выглядела слегка ужасно. Штукатурка потрескалась, балюстрада и ступеньки раскрошились, из них торчала вышедшая наружу железная арматура. Как после землетрясения. Никого это особенно не смущало, студенты и преподаватели спокойно поднимались и спускались по ступенькам, курили на площадке, щурились от яркого солнца, оживленно что-то говорили, смеялись или внимательно кивали в ответ.

В двухтысячном году в Ростове-на-Дону люди привыкли к виду разрушения, оно воспринималось как норма. Все это требовало ремонта еще до того, как началось «землетрясение». А оно началось в конце восьмидесятых, и, хотя земля в прямом смысле слова не тряслась, разрушения от этого меньше не стали.

Мальчику тогда было около восьми.

Раньше за зданием библиотеки был маленький скверик. Очень уютный именно потому, что отгорожен почти со всех сторон.

Там стояла прохлада в тени больших деревьев и заброшенный фонтан порос мхом. Потом на месте этого скверика построили большой жилой дом. И правильно, наверное, хотя скверика и жаль.

Правильно, потому что в девяностые годы минувшего только что двадцатого века именно закрытость скверика от улицы, делавшая его раньше таким уютным, создала бы там зону страха. Там бы убивали, насиловали, торговали наркотиками и так далее. Там и проституцией можно было бы заниматься, если кирпичом разбить фонарь.

Но часть скверика со стороны улицы сохранилась. Мама присела на лавочку, достала сигареты. Борис взял себе, они закурили.

– Я все думаю, – сказала мама, – ты утром вроде бы перепутал часовую и минутную стрелку. Можешь мне подробней рассказать?

– Ну… мне показалось, что я встал около четырех, – начал рассказывать Борис, – а когда ты встала, была половина восьмого. Не мог же я три с половиной часа поливать цветы.

– Ну, может, ты мечтал, – предположила мама, – в твоей голове проносились образы, ты погрузился в транс с лейкой в руках.

– Не погружался я ни в какой транс, – засмеялся Борис, – я полил цветы, потом рассматривал летучую мышь, потом пришла ты. На три с половиной часа это не тянет никак.

Мама молчала. Все-таки что-то ее тревожило, так Борису казалось. Потом она сказала:

– Ну хорошо… Пусть ты поливал цветы и рассматривал летучую мышь целых двадцать минут. Я пришла на балкон в семь тридцать. Значит, ты пришел туда в семь десять. Если ты перепутал стрелки, тебе должно было показаться, что часы показывают без двадцати три. Это никак не могло тобой восприниматься как «около четырех».

– Ну а если часы показывали семь часов восемнадцать минут, например? – предположил Борис, глядя на свои наручные часы.

– Тогда, – сказала мама, – ты бы, скорее, это воспринял как «около половины четвертого». А если бы ты смотрел на часы ровно в семь двадцать, то минутная стрелка уперлась бы в четыре, но часовая была бы еще довольно далеко от двенадцати. Это бы тоже не выглядело как около четырех. А на какие часы ты смотрел?

– Те, что на кухне, – Борис тоже понял уже, что его предположение не может быть объяснением.

– На них изображена гроздь винограда, – продолжала мама. – Довольно темная. Часовая стрелка состоит из двух кругов, идиотский ажурный узор. На фоне винограда она почти не видна. Я давно мечтаю выкинуть эти часы к чертовой матери. Меня останавливает только, что их Кате подарил ее поклонник Леонид, которого я не перевариваю. И это будет выглядеть как демонстрация. Но перепутать на них стрелки ты никак не мог. Минутная стрелка там длинная. Только немного кривая, но никаких узоров.

– Ну не мог же я три с половиной часа рассматривать летучую мышь, – возразил Борис.