– Тогда следи за комментарием. Наша братва на грибоуборчных комбайнах всю эту рыжую ботву подчистую скашивает и угоняет в Европу. Потом другая братва, типа руссо туристо, которая там отдыхает, видит в лавках эту хрень и ради хохмы волочёт её к нам назад. Сувенир, дескать. Дальше байка о галльских рыжиках расходится среди корешей, и самого юркого кореша прибивает на эврику: есть, ё, белые пятна в отечественной экономике! Так закрасим их оранжевым! Тут же во Франсу летит экспедитор и скупает товар на корню. Операция, естественно, встаёт умнику в копеечку. Потому что далеко не каждый средний европейский буржуин может позволить себе раскошелиться на подобный деликатес. Но здесь-то русская копеечка оборачивается офигенным еврорублём! Берут ведь отечественные буржуины импортные рыжики в маринаде. Ещё как берут! А за ценой не стоят. На фига, если базар о понтах.

– Ловко ты всё по ступенькам расставил, – удивился Никита. – А откуда сокровенные знания? Самому в операции довелось поучаствовать?

– Не. Мне про этот круговорот грибов в народе Инга рассказала. Родственник у неё в рыжиковом бизнесе каким-то боком завязан. Она же и баночки мне иногда подбрасывает, сердобольная душа. Короче, мужчины, грибки действительно наши, кондовые. Под них и предлагаю уже начать, благословясь. В смысле, не открыть ли нам для себя случайно бутылочки водки, братцы?

– Давно пора! – с энтузиазмом согласились братцы.

Илья достал водку из ведёрка со льдом и разлил по классическим гранёным стаканам. Стаканы тут же аппетитно запотели.

Попа восхищённо покачал головой, перетирая грибную историю:

– Отсюда – туда, оттуда – сюда. Ну мазефакеры, всем мазефакерам мазефакеры! Просто мазе-фазе-систе-бразе-факеры! Готовый материал на Пулитцеровскую премию.

Трое хороших людей, с приязнью поглядывая на стол и друг на друга, одновременно подняли стаканы, одновременно чокнулись и, проговорив «За знакомство!», одновременно забросили блаженные ледяные полтораста в разгорячённые адреналином организмы.

Надо ли говорить тебе, просвещённый читатель, что вторая ёмкость без перерыва на зажёвывание покатилась следом за первой. Под традиционным лозунгом «за отсутствующих дам!».

– Эх, Илюха, – по-доброму позавидовал Алексей, проталкивая слова сквозь плотный слой рыжиков, – повезло тебе с соседкой. И румяна, и бела, и порядок навела.

– У хозяина с хозяйством хороши при ней дела, – поддержал Никита. В отличие от Попова он щёлкал экспортно-импортный продукт как семечки. Вилка деловито сновала туда-сюда. Грибки еле успевали прощально хрустнуть в полноценных зубах и рысцой, в колонну по одному, устремлялись вдогонку за ускакавшей в авангарде водкой.

Илья, отдирая у истекающей жарким соком курицы ножку, заметил:

– Большому рту и куски радуются! А насчёт Инги, дети мои, – он назидательно вознёс кверху куриную конечность, – зависть в вас чёрная, непотребная говорит. Грех на вас, сукины вы дети. Отношения полов – это вам не наука, или какой-нибудь завалящий опыт. Это, братья, от рождения. И находится, главным образом, здесь. – Муромский похлопал себя по широченной груди, где, судя по объёму, многое могло разместиться. – А не там, где вы, богопротивные, полагаете. Не в репе и не в репице, стало быть!

Лёха, услыхав столь великую истину, даже перестал метать в себя корм и, пригорюнившись, хватанул ещё водки. Машинально.

– Что ж мы такие-сякие несчастные да бесхозные! И сами-то альфонсы – не альфонсы. И живём-то с приживалками – не приживалками.

– Тебя окрутят, а ты не женись! – несгибаемый философ Никита достал «Беломор» и вопросительно посмотрел на хозяина.

Тот отрицательно покачал головой:

– Всё, что угодно, мужики, вплоть до свального греха с пришлыми сестрёнками. Но табачища дымного – ни-ни! Лёшка вон знает, сам не курю, и воздух стараюсь держать чистым хотя бы у себя в хате. Да и курите-то, срамота глядеть, чистую бормотуху. Ну что ты трясёшь «Ронсоном», пижон? А ты, Попчик! Можно сказать, конструкторский гений, без пяти минут Нобелевский лауреат, а сколько тебя помню, одну «Приму» смолишь! Примат ты и есть примат. Марш вон – в кусты, в овсы. Или… эх, гулять, так широко. Загаживайте мой озонированный балкон, чего там!

Ничуть не пристыженные хозяйской тирадой курцы-огурцы, пряча лукавые усмешки – Никита в усы, Лёха в кулак – двинулись на балкон.

Илья почесал репу, да и мотнул следом.

На балконе Добрынин вытянул из пачки нестандартно длинную папиросину, зачем-то понюхал и плавно помахал перед носом Муромского наподобие дирижёра-любителя.

– Продолжим дискуссию о табаках. Ты, боец, оказывается, плоховато знаком с комиссарским делом. Посему стоять вольно, но слушать чутко. Обороноспособность страны зависит от обороноспособности каждого офицерского организма. В связи с чем у нас в училище был спецкурс по адаптации к алкогольно-наркотической зависимости. Вкратце это выглядит так: сначала у курсанта скоренько вызывают привыкание к обширному глюко-токсичному спектру. Поочерёдно табаки, алкоголь, «колёса», «ширево», «косяки», эфирные масла, чёрт-те что! После чего шокирующими методами вроде пыток доводят организм до иммунитета.

– Как?

– А так. Представь себе, боец, что ты в нокауте. Только собрался спасительно отключиться, а тебя выдёргивают назад и – хрясь! – снова в нокаут. И ещё раз. До тех пор, пока ты либо научишься держать удар, либо сломаешься, и тебя навсегда унесут из бокса со слюнями по колено. Приказано выжить, одним словом.

– Ты-то выжил? – громыхнул смешком Илья. – Или того-с?

– Этого-с! – возразил распалённый Никита. – Не только выжил, боец! Ещё и применил опыт на благо службы. Комиссары по замыслу обязаны быть ближе к народу. Чтобы тянулся он к нам, доверял. Слушай пример. Идешь, бывало, с проверкой по боевым постам. У вчерашних-то мамкиных пацанов в ожидании врага настроение не самое героическое. Мягко говоря, люто прогрессирующий мандраж. И спасаются от него кто чем может. Ну, дурью всякой. Подходишь к одному: он тебя увидел, «косяк» свой фуфлыжный в хайло заныкал и вытягивается рьяно – думает, что пронесёт. Ан нет, не пронесёт. Дым-то из ушей предательски тянется. А я бойца эдак ласково спрашиваю: что, мол, молчишь, солдат, щёки надул? Фигню всякую про меня думаешь? Вытаскиваю, конечно, из него эту дрянь вместе с зубами и тут же предлагаю свой качественно заряжённый «Беломор». Посидим с ним потом, погутарим – за мамку, за подружку, за жизнь его «фазанскую» на гражданке. И глядишь, депрессуху у пацана будто рукой снимет. Стоит как штык. Грудь бубном, в глазах огонёк, ружьишко больше ходуном в ручонках не ходит. Любо-дорого смотреть. Так-то вот побродишь, с одними чифиру дерябнешь, с другими какой-нибудь «тормозухи». От меня-то не убудет – иммунная система выдрессирована. Зато боевой дух у войска – ого-го! И самому отрадно. Думаешь: эх, комиссар, ну и молодчина же ты – чисто слуга царю, отец солдатам!

– Всё равно, «Беломор» – дрянь.

– Ага, вот мы и подобрались к следующей тайне армейских конюшен, любезный наш хозяин. Иммунитет иммунитетом, но ничто человеческое, как говорится… Сам понимаешь. Жизнь надо любить? Да и как не любить её за вкусные напитки или за качественный табачок. За качественный, брат, повторяю особо! Покупаю я, к примеру, в эксклюзивной табачной лавке ароматнейший эксклюзивный же табачок, набиваю им «беломорские» гильзочки и прусь от аромата. Реально прусь. И заметь, окружающие ведь прутся. Так и тянутся носёшками, токсикоманы проклятые! Красота. Снаружи патриотический декор, внутри – услада бронхов.

– Что ж, военный, уел ты меня! – Илья торжественно пожал Никите руку.

– Подожди, сейчас я тебя уем! – лихо пообещал Алексей. Достал «примину» из заветной пачки, прикурил и, глубоко затянувшись, выпустил густую струю дыма в направление Муромского.

Тот осторожно повёл носом и изумился:

– И ты, брат! Ты-то как туда засовываешь? Я понимаю, папиросу ещё можно при известной сноровке набить…

– Неумёха! – пожурил друга Попов. – В той же табачной лавчонке в большом ассортименте имеется папиросная бумага. Сворачивается быстрей, чем Никитин «косяк». Ладно, он военный, приученный, что народ к нему тянется. А меня наоборот эти народные «стрелки» на улицах достали. Лень им, поганцам, сто метров до киоска пройти. Буксуют на своём «пятачке» и «стреляют» у каждого встречного. Когда только накурятся, сволочи? А я им – дубликатом бесценного груза – краснознамённую пачку «Примы»! Нате, угощайтесь. И абзац, опресневели мужики. Случалось, даже денег предлагали, чтобы спрятал худой табачишко, не позорил родной городишко.

– И мне как-то предлагали, – хохотнул Добрынин.

– А зимой тут, вообще, попа была, – оживился Лёха. – Новое казино тогда открыли. «Красный куш», на углу Чекистов – Бродского. Филиал Черемыслевской сети. Ну, охранников понагнали. Видимо, оттуда же, из центра. Все мордастые, бдительные. Один на фейс-контроле с пищалкой, другой возле гардероба трётся, косит лиловым взглядом, не спрятан ли под смокингом гексагеновый жилет. Сдаю, значит, доху я на меху я, достав предварительно из карманов курительные аксессуары. Этот баклан как увидел мою пачку, взвился, ножонками засучил. «Простите, – голосит, – сэр, у нас здесь такое не курят. Мы не имеем права вам позволить! Здесь приличные люди». И понёс, понёс пургу о том, какие у них можно заказать бомондские сигары. Вместо «Примы».

«Труха, – говорю я ему спокойно, – труха ваши сигары». А народ уже начинает вокруг нас собираться. Лица, по большей части, знакомые. Лыбятся и, хорошо меня зная, предвкушают шоу типа балаган. Тут вывёртывается из чрева казино ихний менеджер или какой ещё полубосс. И тоже давай грузить насчёт несовместимости и недопустимости. Самое, значит, настало подходящее время учить хмырей уму-разуму. Огляделся я, вижу, неподалёку стоит неплохая такая, фигуристая тётенька и пялится на нас с «Примой». В глазах очевидное омерзение. «Хорош, – говорю я полубоссу, – из пустого в порожнее переливать. Давайте уж де-фактами меряться, что ли? Возьмём, например, ту глазастую мадаму в судьи. Вы, почтенный, закурите вашу самую замечательную сигару, я – свой запретный плод. К кому Фемида рыльце поворотит, тот чемпион. От кого отвернёт, тот само собой, обгадился». – «О’кей», – говорит полубосс. Ну, тут ему почтительно подносят расфуфыренную упаковочку. Он её минут пять любовно разворачивает, эстет хренов, ножничками чуть не золотыми обрезание проводит. Пассы с ней у себя под носом делает, престидижитатор. Ну закурил, в конце концов. И я закурил. Между нами расстояние метра три. Фемида посередь нас: одной ноздрёй мой дым апробирует, другой – сигарный. Смотрю – та, дальняя от меня ноздря начинает мало-помалу кукситься, пошмыгивать и подвигаться в моём направлении. Мордашка судьи тянется, соответственно, за ноздрёй, потому что физиология человека отлична от слоновьей. Нейтральное судейское выражение сменяется блаженным, и она уже не столько судит, сколько внюхивает меня с моей сигаретой целиком. Типа «я – твоя, чего же боле». Точка. И даже восклицательный знак. Часть публики взрывается аплодисментами, другая овациями, третья попросту рукоплещет. Полубосса с его вохровцем долго пинают ногами где-то в кулуарах. А меня вместе с «Примой» и фигуристой тётенькой тащат на руках в красный угол. Вечер удался. Ви а зе чемпионс!

– Во! – Муромский показал Попову большой палец. – Готовый анекдот для вечности. Не премину упомянуть эту историйку в мемуарах.

– Поверят ли? – усомнился Никита.

– Мне-то поди поверят.

– Вы, парни, только не подумайте, что я жлобяра, – сказал Попов. – Ну не люблю я хамов и отморозков. Как-то надо их размораживать уже. Если не я, то кто? И фильдеперсовые сигарки ношу больше для куража да представительства. Дома и на работе употребляю исключительно оригинал.

Лёха замолк. Взгляд его сделался вдруг тоскливо-отсутствующим.

– Кстати, о работе, братишки… Почему я сегодня не на работе, а? Мать-перемать, ругаться хочу! Вы тоже нынче не при делах? Вольные птицы, да? Ну и подумаешь! Может, Алексей Попов больше вас безработный. Он, может, теперь со своей гордостью на свалке истории валяется.

– Лёха, ты чего блажишь-то, – забеспокоился Илья, обнял друга за плечи и повёл к заветному столику. – Какая свалка? Наша компания, что ли? Да это, понимаешь, вовсе даже национальное хранилище драгметаллов. Целая «Алмазная палата».

А Никита, наскоро загасив окурок, рявкнул с комиссарской прямотой:

– Сбросить уныние с паровоза современности, боец!

Лёха вздрогнул и слегка распрямил поникшие плечи.