ГЛАВА 3
«В РОТ – КОМПЛОТ!»

В свои тридцать лет и три года ни разу не заведя семьи, Муромский, тем не менее, парнем – вековухой не слыл. Могучее тело, убойные лапы и вечно щетинящийся ёжик на сократовском черепе совершенно терялись за обширным румянцем, за беззащитным, по-детски кареглазым взглядом, за простецкой картофелиной носа. Наконец, за чистой и искренней, какой-то одновременно братской-отеческой-материнской улыбкой. Улыбка предназначалась хорошим людям. Улыбался Илья часто и с охотой, потому что хороших людей, на самом деле, очень много. Гораздо больше, чем это кажется при встрече по одёжке.

Людей нехороших Илья провожал с умом, с чувством и толком, теми самыми лапами.

Чаще других улыбка предназначалась хорошим людям из разряда sex female. Вот здесь-то уж, по Илюшкиным представлениям, плохих просто не могло быть: все они либо дочки, либо сестрёнки, либо мамки. Лёшкину классификацию «тётки» и «тётьки» Илья не признавал и при каждом удобном случае пенял ему за циничное отношение к последним. Дочки-сестрёнки-мамки (а хотя бы и тётки с тётьками) платили борцу ответными деяними, не лишёнными приятности. Как мы уже упоминали, возле него самые отъявленные, мучительно-прожжённые мужененавистницы внезапно распахивали заскорузлые души, сковыривали скандально-стервозный макияж и начинали ощущать себя закоренелыми нимфоманками.

Слежение за холостяцкой квартиркой Муромский безраздельно доверил сменяемым время от времени домохозяйкам. И не жалел об этом. Приходящие и ненавязчивые, хорошенькие прелестные люди содержали его хозяйство в образцовом порядке. Благо, уборка да готовка не являлись столь уж тяжким бременем.

Облегчала работу хозяюшек и индустриализация отдельно взятой Илюхиной квартиры всевозможной бытовой техникой. От комбинированной стиральной посудомоечной машины до утюга-пылесоса с вертикальным взлётом и со встроенным бортовым компьютером. Муромский справедливо полагал, что лозунг «Уважайте труд уборщиц!» должен стоять на одном из первых мест в моральном кодексе строителя демократии. Благодарные уборщицы, упоённые уважением, не сетовали, к примеру, на горькую судьбу матерей-одиночек, не пытались брать хозяина в плен или за кадык. В его отсутствие они просто занимались благоустройством.

Ну а чем уж они занимались в его присутствии, – бог весть. Любопытный читатель может, конечно, почерпнуть толику информации из историй о жизни истинных одалисок, куртизанок и гейш. Но помните, господа, секс лишь скрепляет узы дружбы между мужчиной и женщиной, а отнюдь не является базовым её компонентом.

И не стоит думать, что это ещё одна из сказок Шехерезады…

* * *

Дверь квартиры открылась под тихий звон колокольчиков. Пред глазами позабавившихся на славу воителей предстала то ли девочка, то ли виденье. Наполовину белокурая Жизель, наполовину огненная Кармен. В юбочке из плюша, с хлебом-солью в одной руке и пестрейшим опахалом для разгона пыли в другой.

Лукаво глянув на опешившую троицу, Жизель-Кармен нежным голоском пропела:

– К нам приехал, к нам приехал Илья-барин дорогой!

– Такая вот она у меня певунья, – смущённо обратился к товарищам Илья-барин.

– Инга. – Певунья присела в кокетливом книксене. Затем, вручив хлеб-соль Никите, а опахало Лёхе, обернулась к Муромскому: – Илья Николаевич! Ваше приказание выполнено. Жидкости во льдах. Твёрдости на углях. А мне подоспело время испариться.

С последними словами Инга подняла с полочки туфельки на умопомрачительных каблуках и легонько хлопнула ими по звонкому Илюхиному лбу. Илья перехватил обувку, наклонился и неожиданно ловко пристроил волшебные туфельки на не менее волшебные ножки.

Никита, только что оправившийся от растерянности, лизнул соль с каравая, браво звякнул несуществующими шпорами, вытянулся во фрунт и выкатил грудь колесом:

– Мадемуазель, же ву при силь ву пле сопроводить вас сей момент до вашего гнёздышка? На руках донесу. А то, знаете, хоть грязь к золоту не пристаёт, но всякие там продукты метаболического обмена собачек и кошечек, понимаешь, этта самое! О!

– Но-но, – заиграл крепкими, каждый с приличное яблоко, желваками Муромский. – Избавьте, Ржевский, мадемуазель от ваших притязаний. Ей вся дорога – подняться на один этаж. Да с её ножками, – он похлопал Ингу по тому месту, откуда ножки растут, – она вспорхнёт и не заметит вашего, поручик, отсутствия!

Пока огорчённый Никита заедал печаль караваем, инициативу перехватил Алексей.

– Дозвольте хотя бы ручку облобызать! На дорожку, так ск’ть, – в рифму попросил он и нарисовал опахалом таинственный знак.

То ли знак был волшебным, то ли ещё что, но к ручке друзья были милостиво допущены. После чего Инга отнюдь не по-дочернему расцеловалась с хозяином-барином и упорхнула в свои заоблачные выси.

– Прошу, гости дорогие! – Стоило Инге исчезнуть, Илья стал сама любезность и больше не выглядел ревнивцем-собственником. – Терема наши, конечно, убожеские, не княжеские, но пару-другую несумоистов втиснуть можно.

Говоря об убожестве теремов, Илья малость покривил душой. К вместительной прихожей примыкали три двери, ведущие в апартаменты различного рода. Помпезная высота потолков наводила на мысль о принадлежности строения к эпохе, когда и у деревьев были большие уши.

Как бы отвечая на немой вопрос приятелей, Илья подтвердил:

– Что делать, парни, живу, как придётся, буквально ютясь в пещерах. Если не ошибаюсь, домишко наш последний из жилых, оставшихся в Картафанове от довоенной элитной серии. Хрена бы я, конечно, такие хоромины отхватил на мордобойные заработки! Но это семейная реликвия. Деда били – не добили, бабу били – не добили. Тятька с матушкой проскочили. Осели на Северах, а я один-одинёшенек прозябаю вот в этом поганом ампире.

– Одинёшенек, говоришь, – ехидно осклабился Никита.

– Да боже упаси! – всплеснул ручищами Муромский. – Да чтобы я… Ни-ни! Ингочка ведь соседочка моя. Студентка-заочница. Приходит на компьютере поработать. Всё равно он мне почти без надобности, – жалко, что ли? Она, значит, на компьютере, а я в спортзале. Всё в спортзале. Не подумайте дурного. Полюбуйтесь-ка! – И в доказательство своих слов он гостеприимно раскрыл одну из дверей.

Это был спортзал! Не комната, нет. Во-первых, строители прошлого умели строить не только каналы: пространство пять на пять, с потолком чуть не под четыре метра, впечатляло. Во-вторых, заставлено оно было под завязку. Турник, гимнастические брусья, жуткого вида макивара. Разнокалиберные груши и фантастические тренажёрные конструкции, по сравнению с которыми всемирно известные кеттлеровские спортивные агрегаты выглядели пригодными разве что для ясельно-ползунковой группы.

Добрынин присвистнул:

– Да, брат, согласен, Инги тут неуместны. Это тебе не дрова колоть, не в колокол звонить.

– Для Инг у него, паря, местечко тоже того… Не хуже оборудовано, – хихикнул Алексей. – Хотя, пёс его знает, может, и здесь временами в спарринге трудятся. Спортсмены, они ж такие выдумщики!

Илья покраснел и замахнулся на охальника страховидным кулачком.

– Балабол! Не слушай ты его, Никит. И вообще, сколько можно возле порога топтаться? Пойдёмте лучше посидим, покалякаем. Потом можно будет забежать сюда на перекур, встряхнуться. Кое-кому, – он с шутливой угрозой глянул на Лёху, – спарринг устроим.

Попов сказал «фиг вам, Илья Николаевич» и соорудил в подтверждение дулю.

В отличие от спортзала, гостиная была полна контрастов. В дальнем углу, подле антикварных кресел притулился вышеупомянутый компьютер. По всем остальным углам с нарочитой небрежностью были расставлены колонки акустической системы. Весьма и весьма представительные. Шкафчик-стеллаж по соседству с диваном содержал, навскидку, не менее тысячи музыкальных дисков.

Добрынин опять одобрительно присвистнул.

– Добрая берлога! Музыке здесь, как вижу, всяческий почёт и уважение?

– Ага, – подтвердил Лёха, падая с маху на диван. – Мне тоже нравится. Сюда вались, Никита, здесь самое острие сарраунда.

– Сейчас, сейчас, – Илья по маковку влез в шкафчик, – где же он у меня? Ага, вот он. Мужики, я пока столик организую, а вы послушайте человека. Жеглова вчера последнего прикупил. Полный абзац!

Включив проигрыватель, он ускользнул на кухню. А комнату наполнило дребезжание слегка расстроенной гитары. И далёкий от попсовости мужской голосина взревел во всю мощь, заставив гостей оцепенеть, забыть про игривое настроение и про мелкие бытовые неурядицы и слушать, вслушиваться, впитывать каждое слово:

 
Как засмотрится мне нынче, как задышится?
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споётся мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют – да всё из сказок.
 
 
…………………………………………………………
 
 
…Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною…
 

Песня закончилась. В комнату вкатился столик. Илья, заметив задумчивые, серьёзные лица приятелей, довольно спросил:

– Что, пробирает?

– До селезёнки, – подтвердили слушатели.

– То-то. Я когда его случайно услышал на «Русской волне» полгода назад, все пороги оббил в нашем музшопе. И ни фига. Потом уже ребятишек застроил – они с соревнований привезли два первых альбома. Из самого Клязьмограда. А здесь вообще свежьё. Сам-то я давненько русский бард-рок слушаю, но этот – отдельная статья. Просто матёрый человечище. Правда, знакомец один упоминал недавно какого-то СашБаша. Что-то где-то слыхал вроде квартирного сейшена в Черемысле, – тоже, мол, добрый молодец. Не знаю, не скажу.

– Илья, етить твою, и ты молчал, баобаб ты по пояс деревянный! – попенял ему Алексей. – Как, говоришь, его кличут?

– Жеглов. Жеглов Владимир Глебович. Прошу любить и жаловать.

– Уже любим. Уже жалуем, – задумчиво произнёс Добрынин и повторил медленно, как бы пробуя строки на вкус:

 
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
 

– Нет, ну ведь надо ж так, а? – он покачал головой. – Жеглов… Жеглов. Знакомая какая-то фамилия.

– Да он, насколько мне известно, артист. По-моему, в клязьмоградском Театре-на-Лубянке. Может, где и в киношках засветился. В «мыле» там или в блокбастарде?

– Нет, не могу припомнить. Но шарит реально. Что да – то да!

В этот момент хозяин заведения щёлкнул пальцами:

– Мужчины, а не пора ли нам пуститься в разнос? На бис мы с вами, думается, обязательно сегодня споём. Но позже. А сейчас рекомендую обратить внимание на скатерть-самокатку. Оцените, какие разносолы Инга смастерила.

Разносолы были самое то, что нужно. Исполинская курица, запечённая верхом на бутылке, груда золотистой запечённой же картошечки. Охапки разнообразной свежей зелени, корнишоны размером с детский мизинец, ароматнейшая копчёная грудинка. А ещё – изрядная миска столь аппетитных солёных рыжиков, что остальные продукты на фоне их казались самое большее сублимантами.

Алексей, сам заядлый грибник, обалдело развёл руками:

– Вот, значит, как! Не все, видать, природные богатства утекают к буржуинам, ой, не все! Не, ну глянь, один к одному. Муром, ксеришь ты их, что ли?

– К буржуинам? – развеселился Илья. – Погоди-ка.

Продолжая похохатывать, он вышел на кухню. Вернувшись, протянул другу затейливо разрисованную пустую банку.

– Читай, кудрявый. Видишь, внизу м-е-еленькая строчка: «Импортёр – Руссия, штат Черемысль». А выше, покрупнее: «Маде ин Франса». Усёк, нет?

– Не вполне.