– Это моя личная жизнь! Мне кажется, это не Ваше дело – обсуждать, правильно я сделала, что родила ребенка, или нет! Я к Вам не обращалась, чтобы вы нашли мне сиделку.

– В таком случае, – с металлическими нотками в голосе сказала Флейшман, – будьте любезны приходить на работу вовремя и уходить вовремя. Рабочий день, позвольте вам напомнить, у нас начинается в девять пятнадцать, а заканчивается в семнадцать сорок пять. Будьте любезны укладываться в эти рамки. В противном случае Вам придется разбираться с дирекцией, и полагаю, что в этом случае нам с Вами придется расстаться. У нас научное учреждение, а не богадельня. Вас ведь никто, если не ошибаюсь, сюда силком не затаскивал. Вы сами пришли, сами просили принять Вас на работу. Никто Вам эту работу не навязывал, это было ваше решение – писать диссертацию, так что будьте любезны выполнять то, за что Вы взялись.

Удивительно, подумала она про себя, Флейшман все время кичится своей образованностью, а говорит, как какая-то малообразованная уборщица: «Вас никто сюда силком не затаскивал» – затаскивают в постель, а не на работу в институт.

– У нас здесь у каждого сотрудника есть определенный фронт работы, который он обязан выполнять, если хочет работать в нашем учреждении, – продолжала Флейшман. – Если Вы не справляетесь, то лучше честно об этом признаться, не заставлять других принимать за Вас неудобные решения.

При слове «фронт» она вспомнила разговоры, которые ходили среди сотрудников института про Флейшман и ее родственников.

Рассказывали, что из-за своего склочного характера Флейшман не хотели принимать в партию (тут даже не помогла рекомендация и поручительство ее подруги – парторга института Авижанской). Но тут Флейшман пустила в ход рассказы про своего деда – красного комиссара, который «брал Перекоп» (позднее некоторые из сотрудников, пересказывая слова Флейшман о своем деде – красном комиссаре, язвительно добавляли: «Наверное, на пару с Розалией Самойловной Землячкой очищал Крым от белогвардейской гидры»), и про своего отца, майора НКВД, который после войны вылавливал в Эстонии на хуторах «лесных братьев» («Наверное, – язвили сотрудники института, – со столь же суровой большевистской беспощадностью, как некогда его отец очищал Крым от белогвардейцев, он зачищал эстонскую землю от всякого рода националистов и фашистских прихвостней»). Ее рассказы про славное большевистское прошлое своего деда и отца возымели действие, и она уже без всяких препон была принята в партию. В институте рассказывали и про другого родственника Флейшман – сотрудника одного из ленинградских музеев, про которого говорили, что он писал доносы на Льва Гумилева.

«Да, она дочь своего отца. Воистину, яблоко от яблони недалеко падает», – слушая рассуждения Флейшман про фронт и про неудобные решения, подумала она.

Спустя неделю после разговора с Флейшман ее вызвал заместитель директора института по научной работе Владимир Алексеевич Файбусович.

– От заведующей вашего отдела Елены Меировны Флейшман поступила служебная записка, в которой сообщается, что Вы завалили научную работу, не соблюдаете рабочий режим: приходите с опозданием на два часа и уходите на час раньше.

Она попыталась объяснить, начала было говорить про ребенка, что она одна – нет бабушек и дедушек и ей самой приходится отводить и забирать ребенка из садика, но Файбусович ее грубо перебил:

– Это Ваши личные проблемы! Решайте их не за счет нашего учреждения! Я должен отреагировать на эту докладную. Для начала объявляю Вам выговор. Если не сделаете выводов, последует второй, и тогда нам придется с Вами расстаться!

Со стороны молодых сотрудниц она тоже чувствовала враждебность. Возможно, Флейшман передала им, что она в качестве оправдания сослалась на то, что другие сотрудницы также приходят на работу с опозданием и уходят раньше времени. Конечно, она была не права, ей не следовало это говорить: каждый отвечает за свои поступки. Она оказалась не готова к разговору с Флейшман, и как утопающий в попытке спастись готов ухватиться за соломинку, так и она сослалась на то, что другие сотрудники приходят и уходят с ней в одно время.

Круг вокруг нее сжимался. За первым выговором последовал еще один – за опоздание, и она, не дожидаясь, когда ее будут увольнять по статье за систематические прогулы, сама написала заявление об увольнении.

И только сейчас, когда она вдруг оказалась на улице, она поняла, что совершенно не подготовлена к жизни. Пошла череда различных профессий и мест работы, на которых она подолгу не задерживалась: библиотекарь, машинистка в машбюро на Лиговском проспекте, продавец-консультант в сетевых книжных магазинах, а потом на несколько лет застряла в букинистическом магазине. После закрытия букинистического магазина устроилась в магазин по продаже очистителей воды. Теперь она, как некогда ее мама, записывала в блокнот приход-расход.

Как всякая честолюбивая мама, она выбирала для своего сына лучший садик, лучшую школу. Но ее честолюбие, в отличие от прочих мамаш, не носило системного характера. Иной раз, когда сын просился на улицу встретиться и погулять с друзьями, она жестко его отчитывала: «Вначале ты должен сделать уроки», а в другой раз просто кивала головой в знак согласия. Она могла пожурить его за плохие оценки, упрекнуть, пытаясь задеть его самолюбие: «Неужели тебе приятно, когда твоим одноклассникам ставят пятерки, а у тебя двойка? Неужели тебя радует выглядеть в глазах твоих одноклассников каким-то дебилом?» А могла в аналогичной ситуации, когда сын робко начинал рассказывать, что за контрольную ему поставили тройку, рассеянно ответить: «В жизни всякое случается». Она даже не пыталась вникнуть, что стало причиной этой тройки – предвзятое отношение учительницы или же неподготовленность сына. Ее мысли в это время вертелись вокруг мужчин, прихода и расхода…

Она была мать-одиночка, иными словами, она была мамой, отцом, бабушкой и дедушкой, иногда сантехником, иногда плотником. Ей не на кого было опереться. Родители находились на Южном кладбище, друг возле друга. Туда она ездила раз в год, после Троицы. А из живых рядом никого. Дальние родственники были разбросаны по всем уголкам бывшего Союза – от Камчатки до Риги. У подруг, с которыми она когда-то дружила, давно уже была своя жизнь. С теми немногими, с кем она еще поддерживала отношения, она могла только посудачить по телефону.

Во время родительских собраний она пристально рассматривала родителей одноклассников своего сына. Она пыталась разобраться, что в них есть такого, что позволило этим женщинам благополучно устроить свою жизнь и чего не хватало ей в отношениях с мужчинами. Встречались среди них красавицы, но в основном это были женщины, на которых она, будь она мужчиной, ни за что бы не посмотрела. Что особенного в их мужьях, ездящих на дорогих иномарках? Что в них есть такого, чего не хватало мужчинам, с которыми она встречалась? Может, им просто повезло в жизни в нужный момент оказаться в нужном месте: океанский прилив выбросил их чуть подальше, чем остальных? Им повезло, что, когда советские чиновники высших рангов принялись распиливать государственную собственность, эти люди оказались ближе к кормушке, чем остальные. Но достаточно ли для этого только везения? Ведь из сотен тысяч руководителей, в чьей власти было право распоряжаться собственностью, далеко не все смогли этим воспользоваться, далеко не у всех оказались необходимые для этого качества. А кроме того, далеко не у всех, кто сумел организовать свое дело, первоначальный капитал создавался именно таким легким путем присвоения государственного имущества. Кто-то начинал с нуля, как рыжий Муту, копейка к копейке складывая прибыль, путем различных комбинаций и рискованных предприятий добывая деньги.

Ее роман с рыжим Муту, бессарабским румыном, случился после отъезда Германа в Штаты и незадавшегося романа с режиссером документального кино. В то время рыжий Муту учился в каком-то паршивеньком институте, в котором изучали холодильные и прочие установки, и жил в таком же паршивеньком общежитии этого института.

Она никогда не спрашивала, что подвигло этого бессарабского румына сорваться из своей деревеньки и броситься в омут жизни большого города и почему он из сотен различных вузов выбрал именно этот паршивенький вуз холодильных установок. Возможно, единственной причиной было то, что туда сложнее было не поступить, чем поступить, и что там давали общежитие для иногородних. В ту пору, когда она познакомилась с рыжим Муту, у него за душой не было ничего, кроме самоуверенности и наглости. Могла ли она тогда предположить, что из этого наглого и самоуверенного румына что-то выйдет? Такое ей даже в голову не приходило. Могла ли она его тогда удержать? Будь она помоложе, когда ее когти были еще остры, она наверняка бы смогла его удержать, но в ту пору ей было уже тридцать четыре, а он был на четырнадцать лет младше. Впрочем, нет, будь она помоложе, и тогда не смогла бы удержать Муту. Таких мужчин выбирают не женщины, а они женщин. Рыжий Муту смотрел на женщин так, как некоторые женщины на мужчин, дотошно высчитывая, какие дивиденды принесет с союз с ним. Для него она была тем же, чем является красивая брошь на платье модницы: мода меняется – и с брошью расстаются, заменяют на другое украшение. Возможное, единственное, что его привлекало к ней, была ее квартира, но то ли это, ради чего нужно связывать свою судьбу с женщиной, которая на четырнадцать лет старше, при этом уже не самой яркой красавицей. Она, наверное, интуитивно чувствовала, каким будет финал этой короткой новеллы с рыжим Муту. У него появится девушка, которая будет отвечать его требованиям, и встречаться с ней он будет все реже и реже. При этом он будет ей лгать, что загружен на работе и прочее. А потом в один из дней разыграет сцену, скажет, что повстречал девушку, в которую влюбился, а он из тех людей – он это подчеркнет, – которые не умеют и не могут лгать, поэтому они должны расстаться. А потом еще скажет, что он всегда будет помнить ее, что встреча с ней относится к его самым дорогим воспоминаниям. Выскажет все те ни к чему не обязывающие слова, которые обычно говорят при расставании. Она опередила его. Во время одной из встреч она сказала, что всякий раз, когда она встречается с ним, она испытывает неловкость от того, что она, уже немолодая женщина, встречается с молодым человеком. Это нехорошо, сказала она. Мы принадлежим к разным поколениям. Это неправильно – отнимать тебя от твоего поколения, от твоих сверстников. Мне кажется, что с девушкой твоего поколения тебе будет интересней. Между нами слишком большая разница в возрасте, и с каждым годом она будет все более и более ощутима. Неравноценные союзы, заметила она, как правило, распадаются. Ее тогда задело, как легко он все воспринял: не пытался ей возражать, не стал настаивать на продолжении встреч. Может быть, он давно уже вел двойную жизнь: встречался с ней и еще с какой-то молодой девушкой-студенткой. Может быть, там, в студенческом общежитии, подумала она, она давно уже стала предметом насмешек. Может быть, собираясь к ней, он говорит своим друзьям в общежитии: «Пошел к своей старухе». А те, в свою очередь, судачат о красивой старухе, которая бегает за двадцатилетним юнцом. Единственное, что он тогда сказал ей, – что ему с ней было приятно, что она интересная женщина. Он ушел, а ее внутри жгла горечь расставания. А может, она затеяла этот разговор вовсе не для того, чтобы опередить его и расстаться с ним чуть пораньше, чем они бы расстались. Может, ей хотелось, чтобы он в ответ на ее слова решительно сказал: «Нет, нет, я не хочу с тобой расставаться, мне не нужны молодые девушки, мне нужна только ты». Но ничего такого он не сказал. Он ушел легко и просто. Он заверил ее, что они остаются друзьями, что он будет время от времени приходить к ней и звонить ей. Она знала, что за этими словами пустота: он никогда больше к ней не приедет, не будет ей звонить. Такие, как рыжий Муту, всегда идут только к своей цели.

А потом она стала встречать его на уличных рекламных щитах. С баннеров, рекламирующих мобильные телефоны, смотрел на прохожих рыжий Муту. У него был все тот же наглый и самоуверенный взгляд. Совершенно случайно в журнале «Компания» она встретила статью о рыжем Муту, из которой узнала, что рыжий Муту руководит фирмой, которая занимается продажей мобильных телефонов и разработкой различных интернет-систем. В краткой справке, которая приводилась перед статьей, было написано, что его фирма является одним из самых успешных и развивающихся предприятий, занимающихся Интернетом и продажей мобильных телефонов на российском рынке. И после этой справки была помещена фотография рыжего Муту. У него был все такой же наглый и самоуверенный взгляд.

Она была всего лишь малозначительной ступенькой в его жизни, через которую перешагнули и забыли. Теперь она понимала, что у нее не было никаких шансов удержать его.

И после рыжего Муту в ее жизни появлялись мужчины – мужчины-однодневки. Они, подобно тому как ночные бабочки облепляют фонарные столбы, слетались на ее тепло и с рассветом исчезали. Редко с кем из них ее легковесные флирты затягивались дольше, чем на пару недель. Одни бабочки меняли других: для них она была «баба с прицепом», с которой можно покувыркаться в постели, но взваливать на себя ее ребенка никто не хотел.

А потом пришел день, когда она прекратила все эти случайные связи, все эти недолговечные отношения с ночными бабочками-однодневками. Она смирилась со своим одиночеством. Никто не покупал ей цветов, никто не дарил ей подарков по разным праздникам. И в этих условиях она стала чем-то вроде андрогина – мужчиной и женщиной в одном лице; сама для себя устраивала праздники: покупала цветы, коробки конфет, духи – все то, что другим женщинам дарили их любимые мужчины. Ей же все это приходилось делать самой: каждую пятницу после работы она заходила в цветочный магазин и покупала новый букет – розы, гиацинты, нарциссы, а то просто полевые цветы и с этим букетом шла по городу. Она ловила на себе взгляды прохожих и читала в их глазах: «счастливая». Они думали, что вот идет женщина, которой ее любимый мужчина подарил цветы. И вот так, под восхищенные (а может, завистливые) взгляды окружающих ехала она через город в свой спальный район, чтобы дома водрузить эти цветы в вазу – до следующей пятницы, когда очередной букет придет ему на замену.

Сын иногда спрашивал: откуда цветы? Она отвечала: подарили на работе. Даже он не знал ее тайны.

Она часто, когда смотрела на сына, думала, каким он вырастет. Она пыталась разобраться, кого в нем больше: ее или ее любовника – режиссера документального кино. Или он похож на кого-то из родственников?

Она все больше убеждалась, что сын похож на её отца, любимым занятием которого, когда он был трезв, было копаться в металле – чинить свой старый «Москвич-412» или копаться в телевизоре. Только металл был у них разный: у отца автомобиль и телевизор, а у сына – компьютер. Его будущее для нее было ясным, и когда он заявил, что собирается поступать в Институт связи имени Бонч-Бруевича, она это приняла спокойно: «Поступай, куда тебе хочется. Только бы потом не ругал меня».

Она все больше сознавала, что они живут в параллельных мирах, практически не соприкасаясь друг с другом. Если в детстве она была ему самым близким человеком, то теперь она была просто его мамой, с которой он обсуждал только некоторые вопросы. Ее радовало, что он самостоятелен, но его самостоятельность все больше и больше удаляла его от нее. Возможно, такая ранняя самостоятельность развилась в нем, потому что он рос без отца, а в тот момент, когда ему нужна была та или иная помощь, ее мысли бродили в поисках новых кандидатов на роль суженого.

О своей невесте он заговорил только тогда, когда привел ее в дом: «Познакомься, Ира».

Спустя некоторое время ей пришлось поменяться с комнатами с сыном: из большой восемнадцатиметровой комнаты она перебралась в десятиметровую, а сын со своей гражданской женой – в ее комнату. Чем больше она присматривалась к Ире, тем больше приходила к мысли, что совсем не такой представляла свою будущую невестку. Девушка была миловидная, симпатичная, с красивым, струящимся нежным мелодичным голосом. В первый раз, когда она ее увидела, подумала, что, будь она мужчиной, то ухаживала бы за этой девушкой только из-за ее голоса. Она была домовита – без всяких понуканий убиралась по дому, готовила. Но в ней отсутствовала всякая мотивация чего-либо добиться в этой жизни. Она работала продавцом в «Зоомаркете», продавала корма для животных и была довольна своим положением.

– Но это же временная работа, а что дальше? – говорила она своей невестке. – Нужно учиться, чтобы найти какую-то стоящую профессию. Эта работа хороша для студенток, которые хотят заработать немного денег к стипендии, но совершенно не годится для семейной женщины. Это несолидно.

– Я об этом еще не думала, – отвечала невестка. – А вообще, мне работа нравится: хороший график – неделя через неделю. И зарплата неплохая – восемнадцать тысяч. Директор пообещал, что после Нового года еще прибавит. А потом, коллектив у нас хороший. Хорошие девочки подобрались. Мне нравится.

Нет, совсем не такой представлялась ей невеста для сына. Совсем не такой.

Она перестала ее поучать: пусть живут, как хотят. Нравится в «Зоомаркете», пусть до глубокой старости там работает. Ей все равно. Она ведь и сама не лучше. Отучилась в университете, защитила на отлично диплом, написала около десяти статей – и что? Работает в «Аквамире». И теперь ее тоже уже не сдвинуть куда-то: коллектив хороший, меня уважают и ценят, да и в моем возрасте рискованно менять профессию, сказала бы она, если бы кто-то упрекнул ее, что она, человек с высшим образованием, работает в простеньком магазине.

С каждым годом она чувствовала, что все больше и больше стала уставать от города – от этой суеты, от людей, от потока разнообразной информации. Стала уставать от своих молодых. Их воркование, смех ее все больше и больше раздражали. Иногда ей казалось, что она начинает ненавидеть свою невестку. Ее в невестке раздражало всё: как она ходит, как она разговаривает, все эти жаргонные слова, которыми была засорена ее речь: «да это было так классно», «реально, круто»; «не парюсь»; «короче», которые она вставляла чуть ли не в каждую фразу… Иной раз, когда она слышала, как невестка, разговаривая с кем-то по телефону, вставляет свои «короче», ей хотелось подойти и крикнуть ей на ухо: «Короче, короче, короче». «Эта девушка вся пропитана духом мещанства. Оно из нее вылезает из каждой щели. И что мой сын нашел в ней? Возможно, кроме постели, их ничего не связывает, – думала она. – А может, я ревную к сыну? Нет, дело не в этом, – продолжала она про себя свои нескончаемые диалоги. – Она действительно простоватая девушка. Да, добрая, но обыкновенная простушка».

Но однажды в мыслях о невестке, о сыне появился совершенно новый поворот: «Мне надо куда-то уехать – может, на время, может, насовсем, но надо куда-то уехать, иначе я разругаюсь с сыном и с его женой. Надо куда-то уехать». Эта мысль, однажды промелькнув в сознании, теперь уже не покидала ее. Она все настойчивей и упорней обдумывала, как бы это осуществить.

Она стала лихорадочно перебирать газеты с рекламными объявлениями, где каждый заголовок начинался словом: «Требуются». Залезла в Интернет, на Авито. И вот среди этого вороха объявлений, среди всех этих «требуются, требуются», ей попалось объявление, что библиотеке поселка Каменка требуется на работу заведующая. Желательно с опытом работы. Предоставляется служебная площадь. Здесь же указывался телефон местной администрации, куда следовало обращаться по вопросам трудоустройства.