Он тяжёлую голову с рыжей копной.

На столе перед ним на подставке стоял

На грунтованной липовой доске, внутри

Углублений иконных, и краской блестел

Образ старца седого меж двух облаков.

А огарок свечи уж почти догорал,

На икону бросая мерцающий свет.

И казалось, лик старца в иконе ожил;

Он на мастера смотрит и, будто, подняв

Руку правую, хочет крестом осенить…

Тихон спит за столом и такой видит сон:

Снова он у реки, и как будто один,

И сияние яркое в небе над ним,

Да такое, что глянешь, и больно глазам.

И оттуда к нему быстрый сокол слетел.

Обернулся он старцем у самой земли.

Его кудри седые доходят до плеч,

Словно снег седина в бороде и усах,

Только брови немного темней, из-под них

Ясный взгляд излучал неземную любовь.

– Не узнал ты меня, – грустно старец сказал. –

И собратья твои не узнали меня.

Я пустынником Кием к Ветлуге пришёл.

Николаем в монашестве звали меня.

Здесь я храм заложил, здесь крестил я народ.

Вам же я показался, чтоб знаменье дать.

Вот завет мой: довольно на месте сидеть,

Собирайтесь вы в путь, да берите с собой

Слово Бога живого и веру в него,

Да идите в народ Божье слово нести! –

Старцу Тихон отвесил поклон до земли.

Распрямился, а старца и след уж простыл,

Только сокол летит в облаках высоко

Над Ветлугой-рекой, устремляясь на юг…

Тут огарок свечи уж совсем догорел,

И с подсвечника жгучий оплавленный воск

Капнул прямо на палец монаха, и тот

Пробудился. Он долго сидел в темноте,

Размышляя о сне. А потом быстро встал,

Взял икону и вышел из кельи своей,

Аккуратно прикрыв крепко сбитую дверь.

10. Таинство ночной встречи

Чёрным бархатом небо укутала ночь,

По нему самоцветы кругом разбросав.

Яркий месяц на землю глядит свысока,

Бледный свет проливая на крыши домов,

На деревья, на крест колокольни, на храм.

В эту ночь не ложился ещё на постель

Настоятель игумен, тревожил его

Мыслей грузный поток о былых временах,

И о будущем, и о служенье своём:

«Чуден промысел Божий. Деянья его

Не постигнуть без веры… и с верой, увы,

Не всегда познаём мы дел истинный смысл.

Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.

Сколько лет я уже во служении здесь!

Сколько слышал чудес! Сколько видел чудес!

Но и ропот сомнений я слышал не раз

И от стойких весьма, и от искренних душ:

Почему, мол, Всевышний кому-то даёт,

А другого, достойного более в том,

Почему он обходит вниманьем своим?

Даже старцы… Я помню, покойный Мирон

Перед смертью мне исповедь, полную слёз,

Говорил. Он в служении с юности был.

Верен делу Христа, верен слову его.

Для аскезы последние несколько лет

Даже спал он всегда в деревянном гробу

В тесной яме под кельей унылой своей,

Как земля отходила от стужи зимы.

Перед смертью спросил он меня: почему,

Хоть провёл он и праведно всю свою жизнь,

Бог предвиденья дар иноверцу вручил?

И ещё: почему же Савватий, что был

И убийцей, и вором, взял огненный крест

И руки не обжёг? И в вопросах его

Не увидел я зависти. Он лишь хотел

Разобраться во всём и понять: почему?

Отошёл он, ему не успел я тогда

Объяснить, что Савватий совсем не причём.

Что любой бы тогда, кто осмелился взять

Этот огненный крест для спасенья его,

Не обжёг бы руки. Но на подвиг такой

Лишь Савватий осмелился с верой своей.

Чуден мир. Чудеса объяснить нелегко.

Вот сегодня видение было троим…

Почему? Для чего? Как постигнуть его?

Вещий Дед мне сегодня сказал, что во сне

Видел этих троих в тесной яме, в лесу.

Как постигнуть видение это?.. в лесу…

Разве что из обители выйдут они?

Но зачем?..»

– Для служения, – голос сказал.

Старец вздрогнул. Покои свои осмотрел:

Никого. Он к иконам скорее приник,

Осеняя себя троекратным крестом,

Да молитву прочёл. Да прислушался вновь.

– Для служения, – голос опять повторил.

Оглянулся на голос игумен, глядит:

На резном сундуке белый старец сидит.

Риза будто из воздуха выткана вся

И при свете свечей серебрится, как снег.

И как снег седина в волосах, в бороде;

Только брови немного темней, из-под них

Ясный взгляд излучал неземную любовь.

– Для служения, – в третий раз старец сказал.

Тут игумен услышал негромкий стук в дверь.

Оглянулся на дверь: на пороге стоит

Инок Тихон. Он, чинно отвесив поклон,

Подошёл к настоятелю и протянул

Ту икону, что краскою пахла ещё.

На грунтованной липовой доске, внутри

Углублений иконных, блестел на свету

Образ старца святого меж двух облаков.

Его кудри седые доходят до плеч,

Словно снег седина в бороде и усах,

Только брови немного темней, из-под них

Ясный взгляд излучал неземную любовь.

Он с иконы смотрел прямо в сердце, подняв

Руку правую, чтобы крестом осенить…

Оглянулся игумен на старый сундук:

Никого. На икону опять посмотрел:

– Как живой… – удивлённо Пафнутий сказал.

– Вот его мы увидели нынче с утра

Над рекой в облаках… Он нам знаменье дал…

Это Кий… Николай… Он сегодня ко мне

Приходил и велел, чтоб Макарий и я,

И Варнава… оставили чтоб монастырь…

Я, окончив работу, слегка задремал…

И увидел его… – лёгким жестом руки

Речь Пафнутий прервал:

– Для служения вас

Он призвал… Знаю, знаю… Я видел его…

– Как?.. И вы?..

– И меня он сейчас навестил…

А икону твою мы в оправу внесём,

Да в киот золотой, да затем освятим…

Ты Варнаву с Макарием видел уже?

– Нет. Я тотчас сюда… чтобы сон рассказать… –

Не успел и сказать это Тихон, как вдруг

В дверь опять постучали негромко, и вот

На пороге покоев Макарий возник.

Удивился, увидев и Тихона тут;

Поклонившись игумену, начал он так:

– О, отец настоятель, видение мне

Приходило…

– Вот он? – и игумен ему

Дал икону, которую Тихон принёс.

На икону взглянув, рот Макарий раскрыл,

Изумлённо смотрел, не сказав ничего.

Улыбнувшись едва, так игумен сказал:

– То святой Николай, что по прозвищу Кий.

Звал в служение вас. Нам известно и то.

– И к тебе, Тихон, брат, приходил Николай? –

Удивлённый Макарий спросил, наконец.

Настоятель ответил за Тихона так:

– И к нему приходил, и меня навестил.

И, я думаю, брата Варнаву сейчас

Вы увидите здесь: вряд ли он миновал

Чести той, что сегодня нам выпала всем… –

И на дверь посмотрели все трое тогда,

Да прислушались: нет ли за дверью шагов.

И действительно, слышат: за дверью шаги,

Да всё ближе, всё ближе. И вот: тихий стук.

Дверь раскрылась, Варнава в покои вошёл;

Удивился, увидев и Тихона тут,

И Макария. Чинно отвесив поклон,

Он раскрыл, было, рот, чтоб про сон рассказать,

Но Макарий икону ему передал:

– Посмотри, брат Варнава, на образ святой.

– Как живой… – удивлённо Варнава сказал. –

Это он утром нам над рекою предстал

В облаках… И сейчас мне явился во сне…

– Он и к ним приходил, и меня навестил. –

Настоятель сказал. – Призывает вас Бог

Послужить вне обители слову его.

Николая святого посланником он

Выбрал, так как в местах этих был Николай

Веры чистой и праведной проводником.

Как поток: он сначала течёт ручейком,

А потом, если силы ему даст Господь,

Уж источник его не иссякнет, рекой

Полноводной течёт он. Был Кий ручейком,

А теперь уж поток, а теперь уж река…

Видеть старцев святых, видеть знаменье их

Честь большая! Не всех отмечает Господь.

Вы же избраны им. Он вам знаменье дал.

Но послушайте, всё же, и слово моё.

Притчу о виноградарях помните вы,

Ту, что в Новом Завете. Недаром она

Повторялась у Марка, Матфея, Луки.

Хоть она и проста, смысл глубокий в ней скрыт.

Виноградари все мы на этой земле.

И когда срок приходит плоды собирать,

Зависть, жадность и гнев посещают того,

У кого виноградник плодов не принёс.

Так радейте, чтоб ваш виноградник всегда

Грузен был от плодов, чтоб хозяин его

Был доволен, и вас отмечал похвалой.

А плоды виноградников нашей души:

Вера, кротость, любовь, милосердия дух!

И плоды эти голод любой утолят.

И плодами такими кормите людей.

Свет несите народам Ветлужской земли.

Разойдётесь когда по служеньям своим –

Ничего, это можно. Не вечно же вам

Друг за друга держаться. Но вечно дружить!

В остальном же, – на всё воля Божья дана…

А теперь вы ступайте, пора отдохнуть.

Но с утра уж готовьтесь в духовный поход.

Жалко с вами прощаться: работники вы

Хоть куда, и искусством прославили нас…

Что ж, идите. – Они поклонились ему,

А игумен крестом всех троих осенил.

Часть вторая

Ловцы человеков

«Огненная река выходила и проходила пред Ним; тысячи тысяч служили Ему

и тьмы тем предстояли пред Ним;

судьи сели, и раскрылись книги».

(Даниил 7:10)

1. Утренние проводы

Поутру стали думать: как тронуться в путь.

Поначалу хотели паломники плыть

По течению вниз по Ветлуге-реке,

Да на лодке хорошей, чтоб только несла.

Но как вспомнили: лодки-то все увели,

Да пока их найдут, да пока их вернут…

Время дорого, ждать уж теперь не с руки.

Если б сами они, да по воле своей

В путь решили идти, так уж можно тогда

Собираться и день, и неделю в свой путь.

Можно лодку успеть смастерить не спеша.

Но призвал их Господь, и посланника дал,

Тут уж медлить и день, и полдня было б грех.

Порешили: не ждать и начать в путь пешком,

А уж там Бог поможет, подскажет, как быть.

Так, нехитрые вещи собрали они,

Запаслись провиантом на несколько дней,

И прощаться уж с братией стали, как вдруг

Тихий старец Арсений сказал:

– Как же так?

Божье дело вершить лишь с крестом, без меча?

К иноверцам невинных овец посылать?

То – на верную смерть, не на Божьи дела!

Ведь в Писании ясно: крестом и мечом!

Кто же будет в дороге-то их защищать?

Им помощника надо, чтоб их от беды,

От разбойников разных чтоб мог уберечь.

Сами ж в руки оружие брать не должны.

– Так ведь с Богом идут! Бог-то их защитит! –

Вставил Фрол, пономарь, что недавно служил.

И монахи заспорили, как поступить:

Взять охранника инокам, или одним

В путь далёкий идти по Ветлужским лесам,

Где во множестве дикого зверя живёт,

Где нередко встречают и лютых людей.

Кто за то выступал, чтоб одним им идти;

Кто за то, чтобы хоть одного или двух

Взять с собой мужиков, чтоб охрану несли.

– Тут на Бога надейся да сам не плошай! –

Заявил громким басом звонарь Парамон.

– Это верно. – Арсений опять подхватил.

Он на Фрола взглянул и сердито сказал:

– Сам-то ты отправляйся-ка в путь просто так,

Без охраны. Купцы вон, и те свой товар

Без охраны не возят. И сами – с мечом.

Здесь же – слово Господне – богатый товар!

Как его не хранить да без стражи нести?

Бог-то, он ведь не сторож тебе, не слуга!

Мы же – слуги его! А слуга о себе

Сам заботиться должен в служенье своём.

Если ты – господин, то какого слугу

Будешь больше любить, примечать и жалеть?

Не того ли, что ловок и верен в делах,

Что и сам о себе позаботится смог,

И тебе, господину, прибыток принёс!

Разве будешь того ты наградой дарить,

Что и сам-то себя не сумел соблюсти?

Разве дело какое доверишь ему?

Нет! Тут надо серьёзней на вещи смотреть!

– Так кого же им дать? Кто же с ними пойдёт? –

Согласившись, спросил его Фрол пономарь.

Снова стали монахи решать да рядить,

Перебрали немало они мужиков.

Но, кого б ни назвали, не нравился им.

Даже страж монастырский Безухий Иван

Не годился для этого дела никак.

Был он смел, да неловко владел он мечом

И ленив был не в меру. На страже стоять

Он, конечно бы, мог. Но идти в дальний путь…

А другие, кто был трусоват, кто женат.

– Пусть идёт Тихомир! – заявил вдруг Федул,

Монастырский кузнец. – Он и смел, и силён.

И ещё не женат, и с оружием он

Обращаться умеет, хотя на войне

Он ещё не бывал, но отец научил,

Старый Фёдор-вояка, умелый кузнец.

Видно знал, что и сыну владенье мечом

Пригодится когда-нибудь. Чем он не страж?

– И тебе хорошо: все заказы – тебе.

– У него и отец держит молот в руках.

Да и брат подрастает. Я только сказал…

Не хотите – не надо. Ищите, кого…

– А чего? Тихомир может и без меча

Разогнать даже полк! Он одним кулаком

Словно палицей лупит! Вчера вот, когда

Мужики-то дрались, он в толпу как вошёл,

Так они, словно брызги, летели вокруг…

– Ну, довольно рядиться!.. Пафнутий, отец,

Дай нам благословенье идти к кузнецу. –

Тихий старец Арсений сказал. – Час пришёл,

Пусть послужит и он православной Руси.

2. Ночных трудов доспехи

В дом пошли к кузнецу сам Арсений монах,

Да Окимий, да те трое иноков, что

В дальний путь собрались. Растерялся кузнец,

Как увидел, что входят в калитку во двор

Пять монахов. Особенно старец седой

Много страху нагнал. Благоверный кузнец

И не ждал, не гадал, чтобы в доме встречать

Столь почётных гостей. Что и думать, не знал.

Но, услышав о том, что велят в дальний путь

Отпустить Тихомира, весьма осерчал:

– Как же так? Отпустить? На кого же тогда

Я кузнечное дело оставлю своё?.. –

Тихомир же, напротив, обрадован был,

Но молчал до поры против слова отца.

Фёдор, старый кузнец, между тем продолжал:

– Как могу отпустить я? А дом на кого?

Наш Ивашка – подросток ещё, молодой;

Мы с хозяйкой, год, два, – и уже старики.

Вся надежда у нас – старший сын Тихомир.

Он не воин, – кузнец! И без кузницы жить

Он не может, он даже куёт по ночам!..

Что ты сам-то молчишь?.. –

Но сказал Тихомир:

– Тятя, тятя, пусти. Я хочу испытать

И другую дорогу. Хочу я пойти…

– Кто же будет работать со мной кузнецом?

Кто помощником в кузнице будет моим?

Я уж стар, и хотел передать всё тебе,

Как поженим тебя на Иришке твоей.

– Тятя, тятя, пусти. Не на век я уйду.

Я лишь их провожу месяц, два, и вернусь.

И жениться ещё я не думал пока.

А Иришка меня месяц, два подождёт.

Я хочу посмотреть и другие места,

Я нигде не бывал, ничего не видал.

А тебе, вон, Ивашка пока подсобит,

Он и в кузне поможет. Большой он уже.

– Младший брат твой и молот ещё не держал!

Слабоват он ещё для кузнечных-то дел…

– Ничего, он научится, сила придёт…

– Ты ж не воин! Куда тебе в стражники лезть?

Чем ты будешь в дороге-то их защищать?

Кулаками своими? А если на вас

Кто с оружием острым, с мечом нападёт?

– Тятя, тятя, пусти. Я ночами ковал

Ратный подвиг себе, славу рода всего,

А не славу кажировского кузнеца.

Я ковал себе меч, я ковал себе щит;

Я доспехи и шлем изготовил тайком.

Хоть и знал, что нельзя мне доспехи ковать

Без веленья на то, без военной поры.

Дед наш воином был. Был и ты. И меня

Ты не зря ж научил обращаться с мечом…

– Замолчи! Как ты мог!? Я тебя научил,

Чтобы дом свой, семью защищал от врагов!..

Да про меч и про щит ты, наверное, врёшь!

– Нет, я, тятя, не вру. Я могу показать… –

И пошли они к кузнице. Там, во дворе,

Под попоною старой, под сена копной,

Достаёт Тихомир в преогромном узле

Все доспехи свои. Узел он развязал

И достал из него круглый кованый щит,

На котором по кругу Ветлуга-река

Протекает спокойной кудрявой волной.

Над Ветлугой-рекой ясный сокол летит,

Задевая крылом своим солнца лучи,

Солнца, что посредине большого щита

Яркой медью горит. А под солнцем, внизу

Деревенька у леса стоит над рекой –

Символ русской земли. Парень с девушкой там

В лёгкой лодке плывут по спокойным волнам.

Изумился щиту Фёдор, старый кузнец,

Но сердито молчал, ничего не сказал.

Следом меч свой достал из узла Тихомир.

А на ножнах меча бой кровавый кипит:

Бьются русичи с силой татарской Орды,

В середине летит на буланом коне

Впереди своих войск славный Дмитрий Донской.

Изумился опять Тихомира отец,

Но сердито молчал, ничего не сказал.

Только старец Арсений сказал, посмотрев:

– Эти ножны достойны великих князей.

Для тебя они – честь. Для врагов – клич к войне. –

Меч из ножен извлёк показать Тихомир.

Как по лезвию солнце сверкнуло лучом,

Так зажмурились все, и глядеть не могли.

Словно в зеркало, в лезвие можно смотреть.

Рукоять у меча как изба в кружевах.

Вновь дивился искусству отец кузнеца,

Но упорно молчал, ничего не сказал.

Стал доспехи свои доставать Тихомир.

Он кольчугу сначала достал и надел.

Словно сказочной рыбы какой чешуя,

Заблестела кольчуга кругами колец.

До локтей доходили её рукава.

Щит нагрудный затем он достал и надел

Сверх кольчуги, чтоб грудь защищал этот щит.

На щите этом малом по кругу узор,

А по центру крест-накрест стоят два меча.

Напоследок извлёк Тихомир и свой шлем.

Заблестел он на солнце, огнём засиял.

И четыре узорные бляхи тот шлем

Защищали ещё с четырёх же сторон;

Носовая накладка по форме меча;

А кольчужная брамица с тыла и с плеч

Защищала бойца. Шлем надел Тихомир

И предстал перед всеми уже не кузнец,

А боец-богатырь, витязь русской земли.

Тут не мог уж смолчать Тихомира отец.

Восхищённо на сына взглянул и сказал:

– Ты меня превзошёл, сын мой, в деле моём!

Ты – от Бога кузнец! Жаль тебя отпускать,

Но, я вижу, нельзя мне тебя удержать.

Ты не только кузнец, ты – готовый боец!

Что ж, судьбы миновать никому не дано.

Был и я в своё время на страшной войне

В рати Дмитрия князя, в дружине его.

Правда, молод я был, много младше тебя.

Набирал он войска, чтоб идти на татар.

И с Ветлуги он тоже народ призывал.

Мой отец, а твой дед, собирался в поход.

Мне же было тогда десять лет лишь всего.

Но хотелось мне очень в поход, на войну.

Как просил я отца, как его умолял…

Но меня он не брал, говорил, что я мал.

И тогда я в подводе укрылся тайком,

На телеге под сеном. Когда же меня

Обнаружили, – были уж мы далеко.

Одного отпускать, чтоб вернулся домой

Было поздно. Отец меня взял на войну…

– Знаю, тятя! Я слышал рассказы твои.

Я их помню. Они и в душе у меня,

И на сердце. Они мне желанье зажгли

Славой род наш покрыть. И доспехи они

Мне ковали ночами, тайком от тебя.

– Вижу, вижу… – ответил кузнец. – Я для них

Вспоминаю о славе великих князей… –

Он кивнул на монахов, нежданных гостей. –

Впрочем, долгий рассказ… Ты в дороге и сам,

Если будет желание слушать твой сказ,

На досуге расскажешь про деда-бойца,

И про подвиг его. С детства знаешь о нём…

– Тятя, дай же мне в память и дедовский нож,

Тот, который ему князь Донской подарил,

Что хранишь, как реликвию. Мне он в пути

Будет как оберег, и поддержит меня,

Если трудно мне будет, чтоб славы отцов

И дедов был достоин я в честном пути. –

И кузнец Тихомиру принёс князев нож

Вместе с ножнами, где был расписан узор

Тонким золотом с крапинами серебра.

Посредине на ножнах серебряный крест

И четыре рубина горят на кресте.

В основании ножен на солнце блестят

Вензеля золотые двух букв: «Д» и «И».

Рукоятка ножа – клык седого моржа,

Отороченный с дивными ножнами в тон

Тонким золотом с крапинами серебра.

Посредине с рубинами крест серебром,

На оковке два вензеля букв: «Д» и «И».

– Этот нож князю Дмитрию выковал Тул,

Старый мастер мариец, кузнец и скорняк,

Делал он колчаны и оружье ковал.

Взял его князь с собою в поход кузнецом.

Возле Тулы потом и остался тот жить.

Много стрел и мечей, много острых ножей,

Что сработал тогда старый Тул, до сих пор

Между Доном-рекой и Непрядвой-рекой,

На большом Куликовом просторе лежат

И гниют, возвращая земле свой металл. –

Так монахам сказал старый Фёдор кузнец.

Дал затем Тихомиру крест-энколпион,

И сказал: – Этот крест раньше дед твой носил,

А потом уж и я. А теперь носи ты.

В нём щепотка земли да просвиры щепоть. –

Поклонился отцу до земли Тихомир,

Дар священный приняв, и на шею надев.

3. Единение сердец

У Ветлуги-реки, у плакучих берёз

Тихомир и Иришка тихонько сидят

И молчат. Не идут им на душу слова.

Всё уж сказано, – только сидеть да грустить,

Да минутки до часа разлуки считать.

У Иришки на сердце тоска и печаль:

Ей хотелось теперь не слова говорить,

А кричать журавлицей, что край свой родной

Покидает к зиме, улетая на юг;

Одинокой волчицею выть на луну;

И вдовицей оплакать свой горький удел.

Ей казалась теперь: подколодной змеёй

Золотая коса шею ей обвила.

И казался ей серым, и пасмурным день.

А на небе ни тучки, ни облачка нет,

Только майское солнце горит в вышине.

– Ничего, моя любушка, скоро вернусь, –

Говорил Тихомир, чтоб утешить её. –

С ними я лишь пробуду один месяцок,

Ну, другой… как они остановятся где,

Как осядут, я тут же назад и вернусь…

– Тяжело расставаться с тобой и на день, –

Отвечала Иришка. Глаза у неё

Были полные слёз. – Ты себя береги.

Не геройствуй напрасно. Хоть ты и силён,

Да не всё можно силою сделать одной.

Сердце чует беду. Тяжело… тяжело…

– Ничего, моя любушка, скоро вернусь.

Снова будем мы вместе, уже навсегда.

Должен я послужить православной Руси,

Сам игумен меня на служенье призвал.

Может, подвиг какой я в пути совершу,

Может, род наш прославлю и наше село,

Как прославил наш род славный дед… Ничего.

– Что мне слава твоя? Не за славу тебя